Может, лучше не надо? попыталась возразить Лида.
Яков посмотрел на Лиду.
Может и не надо, сказал он и махнул официантке, чтобы уходила.
Затянулся.
Наверное, сейчас врачи уже его матери дозвонились.
Выдохнул.
Она у него проводница. В рейсе. Странно даже, что я раньше неё видел его труп. Это естественно? Не знаю даже.
А отец?
Яков махнул рукой.
Он с ними давно не живёт. Спился.
Помолчав, он продолжил:
А может не смогли до его матери дозвониться и в её мире он до сих пор жив, рассуждал Яков, дымя сигаретой. Наука говорит о том, что параллельных Вселенных бесконечно много, и поэтому смерть в одной из них ничего не значит. Это все грёбаная метафизика. Да, в метафизике наше утешение. Утешимся законами, которых мы не понимаем и разумность которых никто нам так и не доказал. Все мы сдохнем, но это ерунда, потому что Вселенная бесконечна и вообще это величина неподдающаяся исчислению. А вот длина моего члена величина поддающаяся исчислению и есть ли во всём этом смысл мне неизвестно.
Яков начинал пьянеть и говорил на языке образов, точнее просто буробил и сплетал в один клубок все мысли и воспоминания, и всё больше и больше отдалялся от реальности.
Вот, мы с тобой сидим здесь и пьём, продолжил Яков, глядя на Лиду, хотя она к алкоголю и кончиком языка не притронулась. Завтра меня или тебя переедет машина, или лифт, в котором мы будем подниматься к себе на этаж наконец-то рухнет. Но это ерунда, потому что в одной из параллельных Вселенных мы всё ещё будем сидеть здесь, в этом кафе и продолжать болтать. И это будет вечно. А в другой Вселенной Андрей не отравится и не умрёт. А в третьей Гитлер погибнет в Первой мировой войне, и Второй не случится. Вот такая дрочь. Это всё метафизика. Слышала? Никакой мистики. Сплошная наука. Вот таким говном мы должны себя успокаивать и отгораживаться от одной простой как как как дождевой червь мысли о том, что как ни крутись всё равно сдохнешь. И никакая метафизика не спасёт. Кругом брехня и проституция, тошнота окружает, а Жан-Поль Сартр приказал долго жить. Да ещё и друзья ни с того ни с сего умирают. Вчера мы пьём и снимаем девок сегодня я здесь, с тобой, а ему зашивают грудную клетку после вскрытия.
Яков совсем обмяк и говорил с трудом. Лида понимала, что он расстроен смертью товарища да и сама она надо признаться была не в себе от этой новости, даже не смотря на то что близко не была знакома с Андреем и видела-то его всего однажды. Но всё-таки быстрая и неожиданная кончина кого-то, кого она видела ещё вчера живым да ещё и её ровесника не могла не взволновать.
А может, всё это сон? Есть и такая теория. Слыхала? Яков чесал висок согнутым указательным пальцем, словно выжимая из памяти запрятанные в неё факты. Ну, будто Бог спит и видит всех нас и весь этот мир во сне. Может быть. Или, например, может быть все мы герои кино, которое смотрит какой-нибудь кинокритик, пуская слезу на собственную рецензию. А может, мы персонажи книги, которую пишет какой-нибудь Алёша в промежутках между работой и сном.
Это кто?
А чёрт его знает. Главное, что вариантов утешения куча. Грустить некогда.
Он несколько раз будто проверяя работоспособность суставов щёлкнул пальцами.
В конце концов, когда начинаются рассуждения о жизни мне только и хочется, что повторить слова поэта: не спасётся ни букашка, ни её лихой буках, сказал Яков. И что к этому добавить?
Устав сидеть и пороть пьяную чушь на глазах у официанток Яков кое-как встал и попросил Лиду проводить его до автобусной остановки.
Так почему ты всё-таки плакала? допытывался он пока они шли по улице.
Лида видела, что он пьян окончательно и старалась отвечать простыми словами и без эмоций.
Просто.
Просто? Ты что, дура?
Пока Лида соображала обидеться на это или нет Яков продолжил:
Извини. Я хотел сказать, что это вообще-то неинтересно то есть неестественно.
Лида не ответила.
А-а, ты думаешь, что я пьяный и говорить со мной бесполезно?
Да.
А ты когда-нибудь напивалась?
Лида опять промолчала.
Яков мотнул головой, заряжая мозговой ствол обоймой новых нелепых вопросов.
Ты вообще хоть раз в жизни нюхала скунса изнутри?
Вот он, вылупился! Ну что ещё скажешь?
А ты когда-нибудь думала о Сталине так напряжённо, что у тебя усы начинали шевелиться?
Сейчас Лида думала только о том, где же эта автобусная остановка в конце-то концов.
Мне тридцать четыре года как ты думаешь, для чего всё это нужно? Я должен расти над собой, развиваться, а не просто бухать и трахаться. Может, мне гимн написать? Гимн жертвам бытовой кастрации и красного террора. Долой гуманизм, фетишизм и абстракционизм! Отдадим жизнь за Родину и за красную смородину!
Яков городил не переставая и Лида уже слушала в пол уха.
Лида, ах Лида, Лида красная будь со мной, напевал Яков белиберду на мотив старой советской песни про лето.
«О боже» думала Лида.
Между нами разница такая же как между чёрным и красным квадратами Малевича, изрёк Яков непонятно к чему. То есть, никакой.
Да что у него всё красное?
Что-то у меня всё красное, будто услышал её мысли Яков.
Ты девственница? спросил он ни с того ни с сего.
Лида смутилась и зарумянилась потому что девушкам, гад такой, вопросов подобных не задают!
Яков даже как будто и внимания на её румянец не обратил и продолжил разглагольствовать.
Если девственница, то будем дружить. Я тоже почти девственник. Это вообще-то не важно. Потому что и Меркьюри и Леннон уже давно исдохли и развалились на куски, стали грибами. Но это всё известные факты. А хочешь настоящую тайну расскажу?
Лида посмотрела на него ожидая что сейчас он выдаст что-нибудь потрясающее ну или около того.
Нет у меня никакой тайны, признался Яков. Я дерьмо, серость, как и все мои знакомые, только, может, чуть лучше.
Я даже «Сто лет одиночества» не дочитал, сокрушённо добавил он. Позорище.
Они дошли до остановки. Яков опёрся о лавку и стал рассматривать Лиду, а она даже засмущалась опять.
Ты красивая, наконец оценил её Яков.
«Когда же наконец автобус подойдёт» думала Лида глядя вдоль дорожного асфальта.
Давай как-нибудь встретимся, погуляем, предложил Яков, празднично покачиваясь на трясущихся от опьянения ногах.
Лида всё ещё ждала автобуса.
Думаешь, я скот, да? Ну, конечно думаешь. Я тоже, может быть, кое-что кое про кого думаю. Но я обещаю, что с тобой буду вести себя пристойно. Никакого мата, никакого компромата. Без пошлостей. И пить не буду буду стихи читать «Некрасивый, но хороший, это кто глядит на нас» Андрона, наверное, послезавтра хоронить будут. Мне нужно отвлечься, я очень впечатлительный.
Напоминание о смерти Андрея снова вывело Лиду из равновесия.
А как же Лена? к чему-то она про свою почти что подругу.
Какая Лена?
Вы же встречаетесь?
Яков пошевелил тем что ещё осталось в голове вспоминая лицо и тело, ну и фамилию бы желательно вспомнить этой самой Лены про которую ему тут твердят. Ничего кроме глупости и заурядного совокупления после двух часов знакомства он припомнить так и не смог.
Лена это всё пустое, промямлил он. Даром за амбаром. Уже забыли.
Яков вынул из кармана брюк мобильный телефон и волнующимися пальцами стал чего-то там тыкать.
Диктуй свой номер я позвоню.
Лида заколебалась. С одной стороны он был пьяным трепачом неизвестного ей происхождения, который лепил горбатого из всего что на язык попадало, скрещивая Вселенную с длинной своего члена, интересно кстати какой он у него. С другой стороны Яков был в общем-то симпатичным и высоким молодым человеком да что там человеком! мужчиной и Лида каким-то тайным подкожным чувством угадывала в нём что-то близкое ей самой, ну вроде сентиментального одиночества или как там ещё.
Она продиктовала номер. Яков записал, то и дело переспрашивая и беспредметно тыча пальцами куда попало.
Подъехал автобус.
Подожди, сейчас перезвоню, сказал Яков, желая проверить то, что он сумел записать в телефон.
Телефон Лиды отозвался на его призыв весёлой мелодией ранней молодости.
Отлично. Ну пока.
Автобус уехал и Лида осталась ждать свой. Она вдруг осознала, что пока они были вместе мысли об отце и о том что она увидела в больнице не посещали её. Но теперь кажется настал их черёд.
Через несколько дней Руслана Анатольевича выписали.
Судя по тому что жена приходила его навещать уже после инцидента с Машей и никакого недовольства не выказывала, он догадался, что Лида ничего матери не рассказала и значит есть ещё шанс всё замять, нужно просто с ней поговорить, ну с Лидой то есть. Вернувшись домой он стал косить глазом в сторону дочери, пытаясь угадать или придумать что же у неё на уме и что дальше вообще. Лида держалась холодно и было понятно, что она и не думала забывать того что видела в палате больницы, особенно оголенную ляжку Маши Журавлёвой у отца на животе, и ждала какого-то сигнала к объяснению, но по-видимому крови Лида не хотела и поэтому матери так ничего и не сказала.
Выбрав момент, когда Нелля Ринатовна упорхнула в магазин, Руслан Анатольевич зашёл в комнату дочери, а там вообще-то порядок и подоконники чистые.
Лида, нам нужно поговорить, сказал Руслан Анатольевич не зная, что ещё сказать.
Затасканной конечно фразой начал.
Ну не краснобай, извините!
Лида повернулась к отцу и стала сверлить взглядом его лоб как раз над переносицей, что б у него, кобеля этакого, мозг потёк блестящей струйкой и прямо на пол, на пол, кап, кап, кап.
Ты уже взрослая и можешь понять такие вещи, продолжил Руслан Анатольевич и замолчал, смутившись подобного построения фразы.
Получалось, что «таким вещами» он обзывал регулярный секс с женой знакомого их семьи и звучало это как будто нелепо и по-дурацки, даже ладони вспотели от такого волнующего разговора.
Ты молодец, что маме ничего не сказала.
Руслан Анатольевич хоть и был циничен в достаточной мере, но всё-таки злился за то, что все нужные слова куда-то высыпались из него и на ум одна позорящая простота идёт, хотя может всё это фантазии и нет никаких нужных слов, способных загладить вину ну или в чём там его обвиняют.
Лида слушала и ничего не говорила потому что не знала, что же ей сказать и о чём спросить отца, хотя и молчать вроде как глупо получалось.
Руслан Анатольевич тоже сдулся и умолк, вконец запутавшись в неизведанных им дебрях взаимоотношений отца и дочери и просто ждал, что же дальше будет, а может и вообще всё само собой рассосётся, но это конечно вряд ли.
Дурацкая и неудобная для них обоих тишина увеличивалась до размеров эмоционального кризиса.
Это правда, что ты уже два года с ней?
Руслан Анатольевич выдохнул.
Правда.
Лида наморщила лоб, но так и не смогла однозначно решить много ли это два года или мало, но скорее всего всё-таки много, хотя для кого как.
Когда это началось?
С дня рождения Смагина. Помнишь, у мамы тогда ангина была и я без неё пошёл?
Лида не то чтобы очень вспомнила, но вроде как да, что-то было: какой-то хмырь Смагин, фолликулярная ангина, спор о том идти отцу одному или нет.
И как всё случилось?
Руслан Анатольевич присел в кресло, в котором Лида обычно по вечерам читала Оскара Уйальда накручивая прядь волос на указательный палец, дурацкая конечно привычка, но девчонка ведь, что с неё взять.
Не знаю. Само собой.
Он и правда не мог чётко и ответственно описать тот первый раз, быть может из-за того что при алкогольном опьянении жизнь кажется проще и понятнее, словно бы тебе разрешают совершать поступки без оглядки на окружающих и не думать о том, как по прошествии времени можно будет вразумительно объяснить себе и другим причину того или иного подвига.
А Лида думала о том, что словосочетание «само собой» здесь явно ни к месту и что так не бывает, чтобы вот сидишь-сидишь с кем-нибудь рядом и вдруг ты уже голая верхом на нём и пахнет от тебя мускусом, а потом всем объясняешь, что это само собой, по велению рока то есть.
Тебе не стыдно?
Стыдно. Но давай не будем маму в это посвящать, предложил Руслан Анатольевич. Что было то было. Зачем её напрасно расстраивать?
Лида вроде и соглашалась с таким доводом потому что как тут не согласиться, когда маму любишь, а отец вон какой оказывается, но вместе с тем она и злилась оттого что вроде как он, в смысле отец, сухим из воды выходит и как будто так и надо, а два года его кувырканий на стороне это не в счёт. Да и не похоже, чтобы ему стыдно было. Хотя, как по человеку определить стыдно ему или нет Лида вообще не понимала и думала так скорее по инерции, чем от души.
Как можно так обнаглеть, что прямо в больничной палате?
Руслан Анатольевич хотел было развести руками, но ладони вспотели и он просто вытер их о штаны как бы невзначай, а сам всё соображал обнаглел он или дочери просто кажется потому что она баба по факту рождения.
Дурацкая ситуация. Мы ничего такого не планировали. Да и не было бы ничего. Это так, минутное. Не знаю, как тебе объяснить. Ты просто зашла ну уж очень вовремя.
Шутки из этого не получилось и ни он ни Лида даже не улыбнулись.
Вот ведь дурак! Вот ведь простачок! Рукоплещите цинику холопской породы.
Руслану Анатольевичу давно уже не бывало так, извиняюсь за выражение, стыдно за свой лексический каламбур, который на поверку и не каламбур вовсе, а так, скучность на соплях.
И что дальше?
Дальше? Дальше ничего.
«Что «ничего»? не поняла Лида.
Я тебе обещаю, что больше ничего такого не повторится, разъяснил свою мысль Руслан Анатольевич и сам себе не поверил.
Гендерный парадокс: первое, что пришло на ум Руслану Анатольевичу, после того как он пообещал дочери что его похождения закончены, так вот первое о чём он тут же подумал, так это о том что Маша Журавлёва когда возбуждается сильно потеет, особенно пятки, как это ни странно, но ему это даже нравится и запах её прямо ух какой!
Лида кусала губу и придумывала что-то, хотя это «что-то» на деле оказывалось человеческой то есть беспомощной, жалкой, недолговечной, глупостью. А больше и ничего.
Руслан Анатольевич чувствовал, что уже надоело ему да и жена из магазина скоро вернётся, а в покупках наверняка ни пива, ни веселья.
Мы договорились?
Лида ничего не сказала и просто молча отвернулась к окну, но там всё спокойно, безразлично и очень даже может быть! бессмысленно, и словно бы кто-то невидимый гундосо нашёптывает в форточку «и скучно и грустно и тошно ни сдохнуть ни выжить ни взять»
Руслан Анатольевич понял, что больше говорить ничего не нужно иначе только хуже будет и вышел из комнаты, но именно что через дверь, а не как попало.
А Лида смотрела в окно и тщетно пыталась привести в порядок свои мысли и свои представления о мире в котором её родили и в котором ей теперь предстояло жить и как-то взаимодействовать с родителями, друзьями, не выспавшимися кондукторами в автобусах, фригидными кассиршами и мужскими самцами.
Открывшийся ей поступок отца сдвинул все границы и ориентиры так, что теперь надо было найти что-то, обо что можно опереться и начать осматриваться заново в поисках других неизвестных ей пока фундаментов на которых будет строиться её дальнейшая жизнь.
Лида любила отца и даже предположить не могла чего-то подобного с его стороны, а тут такое нате ешьте пожалуйста! и что со всем этим делать теперь прикажите? Поневоле на глаза наворачивались слёзы обиды за то что ещё несколько дней назад она жила в самой счастливой семье на свете и при любых неприятностях Лида могла вернуться в эту самую семью, где все друг друга любят и понимают, и никогда не предают, и здесь всё забудется, всё смягчится и она всегда утешится. Но вот оказывается, что всё не так радужно как ей представлялось и выясняется, что отец вот уже два года имеет связь с посторонней хотя и знакомой женщиной и по-видимому рад этому, а от того что Лида узнала его тайну наоборот не рад, а скорее даже сердит. Вывод был очевиден и напрашивался сам собой: если семья, которая представлялась средоточием всего хорошего, доброго и светлого что есть в мире сама оказывается с червоточиной то что тогда ждёт впереди и в чём найти утешение на предстоящие долгие годы жизни? Дальше больше. Лида автоматически представила себе что однажды, даже наверное в ближайшем будущем потому как Лида уже взрослая, так вот однажды кто-то из мужчин разденет её и всё-такое прочее, а потом как честный человек или под давлением её родителей женится на ней, ну и свадьба будет, и медовый полумесяц, и потом этот кто-то по прошествии некоторых лет тоже будет иметь связь с посторонней женщиной в тайне от Лиды, а может и с несколькими женщинами сразу и жизнь будет течь дальше и дальше и в чём смысл всего этого понять будет невозможно, а будет только одно сплошное расстройство и горечь от того что тебя предал самый близкий человек под названием муж. Лида думала и думала и всё больше увязала в серых и невесёлых мыслях, как бы проваливаясь внутрь собственной головы через маленькое отверстие на затылке проделанное там её же отцом. Она пыталась себе приказать не судить о жизни и мужчинах по примеру отца, но пока что-то не очень выходила потому что врождённое женское чутьё, которое скрыто у всех женщин где-то в районе тазобедренной кости, подсказывало ей что как ни крути, а мысль о том что все мужчины это просто особый вид разумной скотины скорее всего верна и редкие исключения из этого только исключения, а действительность именно такова. Параллельно с этим в памяти всплыли истории её как бы подруги Лены, которую крутили ого-го сколько раз и которая уже достаточно хорошо прочувствовала мужское естество на вкус и однозначно утверждала, что все мужики бабники, и стоит только при любом из них ляжку оголить так они готовы на четвереньки встать и хвостом завилять от радости. Даже Настя, гуманистка проклятая, и та не очень-то возражала против этих очернительских речей Лены, а так только, скорее из чувства противоречия бывало что-то там крякала, но на лице было написано, что в этом вопросе она скорее за Лену чем против неё. Да что Настя! Даже сама Вера Витальевна, преподаватель социологии в институте, где Лида училась на очном, говорила о противостоянии полов и даже однажды на всю аудиторию брякнула о том что муж её, с которым она развелась в прошлом году, был тот ещё кобель и раздухарившись выдала небольшую историческую справку о неверности тех или иных государственных персон высшего эшелона. Бардак и беспредметная вседозволенность мужской похоти царили повсюду и пронизывали всю историю рода человеческого и что же с этим со всем делать чёрт побери?!