Я уверен, что человек, побывавший в руках психиатра, уже поэтому ненормален. А если говорить строго, придется объявить, что в сумасшедший дом никто просто так не попадает что-нибудь такое да есть! Пусть вы чувствуете себя совершенно здоровым, пусть по всем показателям психиатрической науки вы абсолютно нормальны один тот факт, что вы столкнулись с психиатром, уже сделал вас подозрительным: вы начинаете подозревать за собой черт знает что!
Вот почему я не очень поверил сбежавшему Марлинскому, когда он рассказал мне, что де за ним приехала «скорая помощь», да с двумя милиционерами, и что она отвезла его в больницу, а там был предъявлен анонимный донос на него (Марлинского), донос, которым доводилось до сведения властей, что делает Марли бомбу и вообще у него мания разрушения.
А теперь я спрошу читателя: поверил бы он на моем месте Марлинскому или нет? Верите вы всему этому, читатель? Думаю, что нет, и это правильно. И я не поверил, а только задался вопросом: в каком месте этой истории свихнулся бедный мой приятель? И еще, пожалуй, зачем он сбежал из больницы?
А вместе с тем нет существа нормальнее Марлинского бомб, по крайней мере, он не делает! И наверняка все так и было: за ним приехали и забрали, и он сбежал Но смотрите, как все здесь запутано: во-первых, совершенно не ясна юридическая сторона дела; потом, если действительно за ним приехали, а он отбивается, он буйный; не отбивается тем более дурак; убежал значит виноват и т. д. что тут делать? Поэтому поскольку ничего здесь не ясно, а с Марлинским надо что-то делать я и решил пойти с Томочкой на поэтический вечер, чтобы хоть что-нибудь выведать по этому вопросу у ее знакомого психолога.
К тому времени, как я познакомился с Томочкой, Марлинский вот уже вторую неделю отсиживался на пустующей даче знакомых; а к тому моменту, как я повстречал ночью Сидорова на бульваре, уже, наверно, третью или четвертую. Так что теперь, ночью, увидав этого Сидорова, я как бы почувствовал укол совести, ибо он и был тем самым психологом, с которым я ходил тогда советоваться. Приступ совестливости напал на меня, ибо я так и не удосужился съездить к несчастному Марли Завтра! Обязательно завтра.
У хозяев большой трехкомнатной квартиры дочь. И уже несколько перезрела. Если дело пустить на самотек, бедняжка так и останется без мужа И вот родители приглашают известную какую-то поэтессу, за ней сбегается народ тут только не зевать! Вероятно, хозяева и дочь их искренне думают, что восхищены поэзией, и действительно: лишь пересечение двух «моментов» любви к поэзии и к дочери сделало возможными столь шумные и многолюдные поэтические сборища.
Поэтесса задерживалась, и, бродя среди гостей, я натыкался слухом то на «момент артистизма в песнях Высоцкого», то на «Тибетскую книгу мертвых», то на «как вы относитесь к Блоку?» бред какой-то! к блоку чего? И я уже готов был улизнуть, когда Томочка повела меня знакомиться с Сидоровым.
Дочка хозяев только что спела какой-то романс ничто не меняется в этом мире, подумал я (а написал нечаянно «муре»), спела и, отложив в сторону гитару и тетрадочку с аккордами, выслушивала похвалы ближайших родственников. В их числе были супруги Сидоровы. Муж походил на медведя ему бы носить фамилию Потапов или что-нибудь в этом роде, тогда бы он был устойчив, а так: фамилия перечеркивала внешность, и он был скорее Винипухом, чем сильным лесным зверем. Нет, он был силен, и крупные черты большого лица привлекательны, но в глазах засело что-то заискивающее, какая-то робость такая неуверенность в себе, что сразу чувствовалось: размахнуться-то он, может, и размахнется, а вот ударить ни за что не решится. Да он постоянно и замахивался, он даже был агрессивен, но только до определенной черты. Ему, например, явно нравилась Томочка, но где уж там! все тщетные усилия любви свелись к тому, что, просматривая текст, который она для него перепечатала, наш герой выискивал ошибки и, показывая их, многозначительно спрашивал:
А почему у вас стоит вместо «лежать» «ледать»?
Но это же опечатка, Николай Иваныч.
Ну и почему такая опечатка?
Почему-почему! да потому что Лядская, думал я, поглядывая на его жену.
Томочка, подведя меня к ней, пробормотала свое:
Вот, рекомендую (причем, это «рекомендую» прозвучало как «рекомендую попробовать»). Я представился и получил в ответ:
Сара Сидорова.
Надо сказать, что разница между нами (Сарой Сидоровой и мной) казалась в тот момент столь разительной, что у нее о возможной нашей близости не могло возникнуть даже и тени мысли. Это была женщина интеллигентная и воспитанная во всех отношениях неприступная женщина долга, к тому же ученая дама, по-родственному пришедшая сюда вместе с мужем-психологом, дабы сделать более солидным и внушительным нынешнее поэтическое собрание. Она вежливо и предупредительно поддерживала разговор почему-то о «Войне и Мире», очень кстати заведенный образованной Томочкой Лядской, заведенный в присутствии дочки хозяев и очень подходящего молодого человека (родители были счастливы). Сидорова поддерживала разговор; а я уже то, что я приплелся сюда с этой Лядской, говорило обо мне не с лучшей стороны.
Но по некоторым признакам можно было бы догадаться, что и не совсем уж безразличен Саре. Конечно, она не отдавала себе никакого отчета в этом ей даже и в голову не приходило, что я ей не то чтобы там нравлюсь, а хоть как-то интересен; но, когда наши взгляды случайно пересекались, чуть намеченная улыбка, колебание в голосе, свечение в глазах ничтожные мелочи выдавали мне эту скрытую (от нее) заинтересованность. Она, например, автоматически держала дистанцию, снисходительно улыбаясь на мои случайные реплики. Нет, она не была холодна со мной но к чему, спрашивается, было держать дистанцию? ведь я ни на что не претендую. У нас не было ни одной общей точки, а все же я притягивал ее, и, даже не подозревая о том, она этой тяге автоматически сопротивлялась.
Тем более забавно: в какой-то момент она подошла к зеркалу, продолжая говорить нечто о Наташе Ростовой и княжне Марье (лучшей темы для разговора, конечно, нельзя было придумать), подошла к зеркалу и почему-то долго рассматривала свое лицо вытянутое, с бархатными (как говаривал Печорин) глазами, с несколько великоватым еврейским носом и резко прочерченными носогубными. А глаза у нее действительно прекрасные: немного раскосые, совершенно черные, с предлинными ресницами и постоянно тлеющим огнем в глубине самое лучшее, что в ней есть. Сара стояла у зеркала, и я вдруг сказал ей что-то вроде комплимента просто так!
Вы никогда не видели себя такой, как вы есть, даже сейчас: я вижу вас, а вы свою маску. Она снисходительно улыбнулась, но в глазах затлелось сильней. Толстой, кстати, прав, продолжал я, княжна Марья никогда не видела себя, но знаете почему? Тут она повернулась ко мне: нашлась-таки общая точка, мы соприкоснулись в ней И дело, конечно, было не в княжне Марье просто мы вдруг остались наедине И неожиданно так близко, что это было почти даже неприлично.
Почему же? спросила Сара, серьезно глядя мне в глаза. Собственно, было уже все равно, что отвечать, все равно между нами уже разыгрывалась незримая сцена.
Потому что, когда человек смотрит в зеркало, он не видит движения своих глаз. А они движутся, и это движение отличает лицо от маски, ответил я.
Ну а улыбка, например, не отличает?
Отличает.
Ну так и что же вы скажете?
Я улыбнулся совершенно вымученно. Сидорова слегка покраснела, и я поспешил добавить:
Есть вещи, в которых отсутствие одного элемента разрушает целое выньте из свода замковый камень
Она улыбнулась на это уже снисходительно.
Но пусть не думает читатель, что я совсем упустил из виду цель своего посещения этого дома; просто не предоставляется пока случая поговорить с Сидоровым о злосчастном Марли. Не спрашивать же в лоб, да и что спросить? Но вот мы перешли в соседнюю комнату и застали там горячий спор о летающих тарелках: один молодой человек говорил о каком-то «Петрозаводском диве», а второй возражал ему, что, мол, несмотря на десятки тысяч людей, которые уже видели тарелки, он в них не верит, потому что нет ни одного большого ученого, который бы подтвердил, что они есть. Не заботясь ни о чем, я сходу понес:
Вы правы: летающие тарелки могут быть только предметом веры не зря же они называются «неопознанные летающие объекты». «Неопознанные» значит неизвестные, а в неизвестное можно только верить, исследовать его нельзя. И я припоминаю, что у знаменитого Юнга есть даже статья Но мне не дали кончить.
Ну нет, не надо все сводить на психологию мало ли что? этак вы скажете, что и галлюцинации наркоманов реальность, возразили мне.
А разве нет? спросил я, обращаясь уже прямо к Сидорову, как вы думаете?
Сидоров заерзал. О, как ему не хотелось ввязываться в этот дурацкий спор, и нет бы ему сказать: «не знаю» или «отстаньте от меня», нет! он сказал:
Если бы я утверждал, что мне сейчас очень холодно, вы бы поверили, несмотря даже на то, что здесь невыносимая жара?
Ну а почему нет?
Вот то же и с привидениями.
Да причем же тут привидения? горячился один. Ведь речь идет о том, как отличить приведение от реальности.
Да нет, сказал я, вы уж меня извините речь идет о болезни
Да, да!.. крикнул кто-то. Можно ли считать больным человека, который видит привидения?
Я вижу, сказала Томочка.
Ну, ты известная фантазерка.
Так вы скажите как специалист: привидения фантазия или нет?
Бедняга Сидоров, куда он попал! его обложили со всех сторон и ждали ответа. А что, собственно, прикажете отвечать? «да, фантазия» или «нет, болезнь»? И смотрят прямо в рот.
Понимаете, сказал Сидоров, это не вопрос науки. Читайте Достоевского там все сказано. Считается, что он даже придумал, в дополнение к четырем Кантовым, пятую антиномию, звучащую примерно так: «Только больной может видеть привидения, значит, это бред и никаких привидений нет», а с другой стороны: «Привидения реальность, но могут являться только больным».
И, сказав эти слова, Сидоров сделал такой вид, как будто он вообще отсутствует, совершенно стушевался, даже отвернулся от вопрошающих и оказался вдруг лицом к лицу со мной.
А скажите, спросил я, как же на практике отличают этих здоровых от больных? вы ведь психиатр, кажется? Физиономия Сидорова прокисла.
Нет, я психолог, и это сложный вопрос я не знаю, как на него в двух словах можно ответить есть специальные тесты
Нет, ну вот если к человеку приходят и забирают по анонимному письму
Ну, уж тут я не знаю надо разбирать конкретный случай.
Но во всяком случае это не криминал, сказал я, если человек видит привидения?
Нет, ну при чем тут криминал, если он социально не опасен
А как это можно знать заранее?
Нельзя, конечно, но ведь вы же знаете разные случаи бывают. И тут мой Сидоров стал путано и весьма неискусно уводить разговор куда-то в сторону, стал рассказывать о каких-то бумагах («что-то вроде дневника»), попавших ему в руки. Он-де еще не разобрался, все нет времени; но что-то вроде записи бреда какого-то человека: тоже видит привидения, и знаете, очень интересно, нормальный, даже умный человек, никто его, кажется, больным не считает, а вот постоянно бредит
Вы все-таки скажите, прервал я, можно ли забрать человека в сумасшедший дом без всяких оснований к тому?
Видите ли, существует определенная практика: если, скажем, человек живет в семье, и он болен, как это происходит? родственники вызывают врача и человека увозят, а там уж разберутся. Специальных юридических постановлений, насколько я знаю, нет, впрочем, вы же понимаете, я не спец Во всяком случае, мне кажется, по анонимному письму человека забрать нельзя, хотя ведь надо же и проверить мало ли? Вот если есть письмо с работы, а он живет один это вполне может быть. Он ведь, наверно, один живет, иначе родственники бы, конечно, вступились?
Да, ответил я.
Ну вот и, наверно, уже лечился ну хоть в каком-нибудь санаторном отделении побывал. Вот все вместе ну а как же иначе?..
Между тем, приехала поэтесса, и все приготовились слушать ее. Я тоже пошел взглянуть и увидел женщину, очень похожую на Анну Ахматову. Причем я говорю именно о лице, а не о поэзии стихов-то я почти и не слышал, ибо, как увидите, был занят другим. Хотя нет! припоминаю все-таки одну строчку: «Как эта рукопись, я отрицаю трах». Или все-таки «страх»? Не могу сказать точно, ибо я покидал любителей поэзии как раз в момент, когда это звучало.
Но вот лицо поэтессы помню отчетливо, помню не только по сходству с Ахматовой, скорей потому, что меня поразил рот на нем. Нормальный рот с губами средних размеров, да только губы эти странно змеились. Поэтесса старалась ввернуть их в себя, спрятать, сделать тоньше, а они выворачивались словами и устремлялись к своему естественному состоянию вот в этой борьбе и состояла вся ее речь. Выходя в коридор, я невольно даже подумал со страхом и состраданием: «Останься пеной, Афродита». И действительно, читатель, если ты знаком с той, о ком я говорю, то согласишься: что ни означала бы эта борьба (с призраком Ахматовой, как ты догадываешься) означает ли она волю к единению, или разрыву она (эта борьба) не может быть успешной (то есть прийти к концу), ибо питает талант (о котором все же трудно судить по одной строке). И, читатель, пластическая операция, скажем, была бы здесь равносильна «смерти поэта». Но так ведь жить тоже нельзя! об этом говорили воспаленные, совсем не в такт произносимому, бешено вращающиеся в своих орбитах, неровно прыгающие над вьющейся щелью рта глаза сгустки напряженного даже не знаю чего Артистизма?
В коридоре никого не было все внимало поэтессе. Я заскочил в комнату дочки хозяев, взял из шкафчика какую-то пластилиновую поделку (память детских лет) и, разминая в руке, направился в чуланчик, где все мы раздевались. Почему я сделал это? да просто потому, что хотел снять слепок с ключей от квартиры Сидорова. Но для чего?
Можно, конечно, и это объяснить, и я бы объяснил вам это, читатели, если бы мои объяснения хоть сколько-нибудь могли удовлетворить меня самого. Нет! само собой разумеется, когда я выходил из комнаты, у меня в голове была какая-то мотивировка такого поведения: Сидоров казался мне подозрительным уж больно он финтил, когда я расспрашивал его, переводил на какие-то дневники (вот и посмотрим заодно, что за дневники такие), а вообще говоря, мне просто хотелось посмотреть, что у него там за душой: заинтересовал меня человек вот мотив; но вы же понимаете, что это несерьезно?
Я быстро нашел добротный плащ Сидорова (самого крупного человека в этой компании), сунул руку в карман, вынул грязный платок джентльмен! впрочем, так и должно у него быть, переправив платок в другую руку, снова полез в карман, и в этот момент дверь открылась на пороге стояла Сидорова
Ту-ту-ту-тууу!
Эта сцена отчеканена в моей памяти: Сидорова с открытым ртом, заставшая в раме двери, и я с сопливым платком ее мужа вечность, втиснутая в два метра темной кладовой.
На миг умерьте ваше изумленье начал я, вылавливая ее руку. Хотелось объясниться, но все обернулось иначе: когда мои пальцы коснулись ее запястья, словно бы ток прошелся по ним, и я (до того совсем равнодушный) взглянул по-иному на Сару одновременно раздался хлопок! я получил по левому уху, второй удар пришелся по носу Что же, прикажете это терпеть? и, когда она вновь замахнулась, я поймал эту бьющую руку и прижал ладонью к лицу.