Я прикажу подать карету. Я отвезу тебя в Кенсингтон.
Корделия отошла от него. На мгновение Джеймс пришел в замешательство, решил, что он чем-то рассердил ее; но потом, проследив за ее взглядом, он увидел Мэтью, который закрывал за собой дверь Института. Он был без пальто, в одном бархатном пиджаке с порванным рукавом. Он обратился к Корделии:
Карета Консула в твоем распоряжении, если хочешь. Я с тобой не поеду, добавил он. Только Чарльз. Хотя, если подумать, предложение не слишком заманчивое, а?
Корделия строго взглянула на него. Джеймс невольно вспомнил выражение ее лица в тот момент, когда она узнала, что в Париже Мэтью пил абсент. Он представлял, что чувствовала девушка; он сам чувствовал то же самое.
Вы оба очень добры ко мне, произнесла она. Но в этом нет необходимости. Алистер приехал за мной, видите?
Она кивнула в сторону ворот и действительно, во двор Института въехала наемная карета. Колеса стучали по каменным плитам. Над боками лошади, укрытой попоной, поднимался пар. Карета остановилась перед крыльцом, дверь открылась, и появился Алистер Карстерс в толстом синем пальто и кожаных перчатках. Он подошел к сестре и, не взглянув на Джеймса с Мэтью, спросил:
Где твои вещи, Лейли?
Лейли. При звуке этого имени у Джеймса заболело сердце. Оно напоминало о той поэме, о любовной истории, которая, словно невидимая нить, связывала Джеймса и Корделию все эти годы. «Не нужны ей румяна и сурьма была природа щедрою сама. И родинка на бархате ланит сердца и восхищает, и пленит. Не потому ль с любовью нарекли ее лучистым именем Лейли»[25].
Магнус сказал, что отослал их, ответила Корделия. Какие-то чары. Чемодан должен быть уже в доме. Но если нет
Надеюсь, что чемодан на месте, заметил Мэтью. Ведь там все твои новые модные наряды.
«Все твои новые модные наряды». Например, алое бархатное платье, в котором она была вчера вечером. Наряды, которые Мэтью наверняка не только оплачивал, но и выбирал. Джеймса охватила ярость.
Тогда садись в кэб, поехали; shoma mitavanid tozieh bedid, che etefagi brayehe in ahmagha mioftad vagti ma mirim, сказал Алистер.
«Ты можешь по дороге объяснить мне, что происходит у тебя с этими двумя идиотами». Видимо, Алистер забыл, что Джеймс изучает персидский язык.
Иди. Дай мне еще минуту, ответила Корделия.
Алистер кивнул и сел в карету. Корделия повернулась к Мэтью и Джеймсу.
Не могу сказать, что я чувствую, произнесла она. Слишком много всего происходит все слишком сложно. С одной стороны, я сердита на вас обоих. Она твердо взглянула в глаза одному, потом второму. С другой стороны, я чувствую, что обидела вас, была несправедлива к вам. Сначала мне нужно все обдумать и примириться с собой, со своей совестью.
Корделия начал Мэтью.
Не надо, устало сказала она. У меня больше нет сил. Прошу вас, поймите одно: вы оба мне небезразличны.
Она быстро подошла к открытой двери кэба, протянула руку, и Алистер помог ей забраться в карету. Когда она закрывала дверцу, Джеймс успел услышать, как брат спрашивает, все ли у нее в порядке или нужно, чтобы он кого-нибудь избил. Потом лошадь тронулась с места, и они уехали, оставив Джеймса наедине с Мэтью. Корделия уехала, и во дворе стало пусто и тихо.
Джеймс взглянул на Мэтью. Его парабатай был бледен, как мертвец, и глаза на бескровном лице напоминали два пятна темно-зеленой краски.
Мэт, заговорил он. Мы не должны ссориться.
А мы не ссоримся, рассеянно произнес Мэтью, глядя на то место, где только что стояла карета. Я уже сказал, что оставляю поле боя.
Но это не тебе решать, возразил Джеймс. И не мне. Выбор за Корделией, иначе быть не может.
Мэтью, не снимая перчатки, потер глаза.
Я думаю, что она нас обоих уже ненавидит, сказал он. Возможно, это уравнивает наши шансы. Наконец он взглянул на Джеймса и тихо произнес: Я не знал. Клянусь, не знал, когда увез Корделию в Париж, что это оскорбит тебя, что ты будешь страдать. Я думал, что ты ее не любишь в романтическом смысле. Если бы я знал или хотя бы догадывался, я бы никогда не поступил так.
Я вел себя так, что ты не мог думать иначе, ответил Джеймс. И все же жаль, что ты не поговорил со мной.
Да, я должен был узнать твое мнение, конечно Но я был зол на тебя, на всех. Я собирался уехать из Лондона один, и вдруг Корделия появилась на пороге моей квартиры в слезах, и Он покачал головой. Я тогда решил, что ты жестоко оскорбил ее, что вы все равно разойдетесь. Но сейчас я не знаю, что думать. Грейс сидит в тюрьме, и ты, кажется, доволен таким поворотом событий. Не могу сказать, что мне ее очень жаль, просто я окончательно перестал тебя понимать.
Да, Грейс действительно пришла в наш дом в тот вечер, когда вы уехали в Париж, кивнул Джеймс. И я вызвал Безмолвных Братьев, чтобы они забрали ее. Когда я понял, что Корделия все видела и ушла, я бросился за ней. Я проследил ее путь до твоего дома, потом, прочитав письмо, понесся на вокзал Ватерлоо. Я стоял на платформе, когда ваш поезд тронулся.
Мэтью безвольно привалился спиной к двери.
Джеймс
Мэтью, спокойно произнес Джеймс. Я люблю Корделию, она моя жена. Ты должен понять: я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы она простила меня и вернулась ко мне.
Почему же ты не сказал ей об этом раньше? усмехнулся Мэтью. Ей нужно было уйти из дома, чтобы ты это понял?
Да, я должен был ей сказать, согласился Джеймс. И я горько сожалею о том, что не сделал этого. Он помолчал. А почему ты не сказал мне, что любишь ее?
Мэтью уставился на него, как на сумасшедшего.
Потому что она твоя жена, а кроме того, веришь ты мне или нет, но у меня остались кое-какие принципы. То, что ты видел как мы целовались это было исключение, скажем так. Это случилось только один раз, и между нами не было ничего более серьезного.
Джеймс ощутил неимоверное облегчение, но ему было стыдно признаваться в этом даже самому себе.
А если бы в ту ночь меня не было в номере? вырвалось у него, но он тут же махнул рукой. Нет, не надо. Ты считал, что мы с Корделией поженились только ради спасения ее доброго имени, что на самом деле мы просто друзья. Я все понимаю.
Но я знал, что Мэтью почему-то внезапно замолчал, потом испустил тяжкий вздох. Я знал, что, когда вы станете жить вместе, когда ты будешь проводить с ней целые дни, ты тоже полюбишь ее. И кроме того когда честный человек вдруг понимает, что влюблен в жену лучшего друга, он не рассказывает об этом никому. Он топит горе в вине, сидя в одиночестве в Лондоне или Париже, до тех пор, пока алкоголь не убивает его или пока чувство не уходит.
Джеймс знал, что нельзя этого говорить, но не мог остановиться.
Но ведь в Париже ты был не один, помнишь?
Мэтью втянул воздух сквозь зубы.
Это болезнь. Я думал, что, если Корделия будет со мной, бутылка мне не потребуется. Но, видимо, уже слишком поздно. Бутылка требует меня к себе.
Мне ты нужен больше, чем бутылке, поверь, сказал Джеймс. Мэт, позволь мне помочь тебе
О, Господь милосердный, Джеймс! с отчаянием в голосе воскликнул Мэтью. Как ты можешь быть таким снисходительным и всепрощающим? Он выпрямился и отошел от двери. Я не в состоянии сейчас это терпеть. Я не вынесу, если ты будешь помогать мне.
Джеймс не успел ответить: по двору разнесся резкий, громкий, как всегда, голос Чарльза:
Ах, вот ты где, Мэтью! Тебя подвезти до холостяцкой квартиры? А может, поедешь со мной домой, увидишься с родителями? Уверен, они жаждут услышать о том, как ты провел время в Париже.
Мэтью состроил гримасу, хорошо знакомую Джеймсу; она означала: «Боже, дай мне терпения».
Одну секунду, крикнул он, потом обернулся к Джеймсу и положил руку ему на плечо. Что бы ни случилось дальше с нами, я надеюсь, что ты не возненавидишь меня. Пожалуйста. Мне кажется, этого я тоже не вынесу.
Джеймсу хотелось зажмуриться. Он знал, что, закрыв глаза, он увидит двух мальчишек, бегущих по зеленому лугу в Идрисе, одного со светлыми волосами, другого с черными.
Я не могу ненавидеть тебя, Мэт. Для меня это невозможно.
Когда Мэтью тоже ушел, оставив Джеймса одного на ступенях, он закончил мысль: «Я не могу ненавидеть тебя, потому что вся ненависть направлена на меня самого. Для других уже ничего не осталось».
10. Скиталец
Низами Гянджеви, «Лейли и Меджнун»И вдруг увидел средь листвы сплошнойГорят глаза, как свечи в час ночной.Уставил ворон свой кровавый зрак,Сам густо-черный, как кромешный мрак.Верблюдицей сгорбатясь, важен, тих,Одетый в траур, как святой Салих.Сидел провидец-ворон на суку,Как драгоценный камень на шелку.Меджнун сказал: «Скиталец и собрат,У нас сердца в единый бьются лад»[26].
Корделию всегда удивляла лондонская погода. Несмотря на облака и даже снегопад, небо здесь бывало таким светлым, а дневной свет таким ярким, что ей буквально слепило глаза. Она сидела в пролетке рядом с Алистером, смотрела в окно на молочно-белое небо и, щурясь, пыталась представить себе синий небосвод и прозрачный воздух Парижа. Воспоминания о времени, проведенном во Франции, уже казались ей далекими и неправдоподобными, словно были сном.
Они молчали, пока кучер лавировал среди потока экипажей, заполнивших Стрэнд. Еще год назад брат засыпал бы ее вопросами. Сейчас он не проявлял ни малейших признаков нетерпения и просто ждал, когда сестра заговорит.
Алистер, произнесла она, когда кэб выехал на Трафальгарскую площадь. Справа и слева тянулись величественные здания из портлендского камня с нарядными колоннами. Насколько я понимаю, это Магнус дал тебе знать, что нужно приехать за мной в Институт?
Алистер окинул ее неодобрительным взглядом.
Корделия, надень перчатки, холодно. Да, Магнус сообщил мне, что ты прибыла из Парижа через Портал. Он сказал, что ты показалась ему уставшей после поездки и что ты, скорее всего, захочешь, чтобы тебя забрали.
Забрали, пробормотала Корделия. Как багаж. Кстати, перчаток у меня с собой нет. Наверное, я забыла их в гостинице.
С нарочито тяжким вздохом Алистер снял свои перчатки и начал надевать их ей на руки. Выглядело это смешно, потому что перчатки были ей велики, но они были толстыми и еще хранили тепло его рук. Корделия с довольным видом пошевелила пальцами.
Я был озадачен, продолжал Алистер. Я думал, ты предпочтешь вернуться в свой дом на Керзон-стрит. Возможно, ты помнишь, где это? Тот дом, в котором ты жила с Джеймсом Эрондейлом? Ну, твоим мужем?
Корделия смотрела в окно. Кареты, омнибусы и автомобили со скоростью улитки ползли под огромной аркой это был памятник в честь какого-то события, но она не помнила, какого именно[27]. Кучер, сидевший наверху, над пассажирами, вслух жаловался на дорожное движение.
Я беспокоилась за Mâmân, объяснила она. Мне не следовало уезжать из Лондона в такое время, ведь может случиться все что угодно. Я хотела тебе сказать я собираюсь остаться на Корнуолл-гарденс до рождения ребенка.
Твоя преданность семье заслуживает восхищения, сухо произнес Алистер. Я уверен, это похвальное намерение никак не связано с бегством в Париж в компании парабатая твоего супруга.
Корделия вздохнула.
У меня были на это свои причины, Алистер.
Не сомневаюсь, ответил он, и она снова удивилась. Но мне хотелось бы услышать их от тебя. Ты влюблена в Мэтью?
Я не знаю, сказала Корделия. Разумеется, она размышляла об этом, и не раз; просто ей не хотелось сейчас делиться своими мыслями с Алистером.
Значит, ты влюблена в Джеймса?
Ну Мы все-таки с ним женаты.
Вообще-то, это не ответ, скривился Алистер. Должен признаться, Джеймс мне не нравится, добавил он, но, с другой стороны, я не большой поклонник Мэтью. Так что теперь я, можно сказать, разрываюсь.
Вижу, ты попал в безвыходную ситуацию, строго произнесла Корделия. Не могу представить, как ты находишь в себе силы жить дальше.
Она сделала пренебрежительный жест, но эффект был испорчен хохотом Алистера.
Извини, выговорил он, давясь от смеха. Но эти перчатки просто ужасно велики тебе.
Корделия фыркнула.
Так вот, насчет Джеймса
С каких это пор в нашей семье принято обсуждать личную жизнь друг друга? перебила она брата. Может быть, лучше побеседуем о Чарльзе?
Я предпочел бы обойтись без этого. Чарльз почти выздоровел, жить он будет, а остальное меня мало интересует, ответил Алистер. Более того, припоминаю моменты, когда и вопрос его выживания переставал быть для меня актуальным. Он постоянно требовал, чтобы я поправлял ему подушки. «А теперь подушку для ног, Алистер», передразнил он скрипучим голосом, который, откровенно говоря, не имел ничего общего с тоном Чарльза. Брат совершенно не умел копировать людей.
Я бы не отказалась от подушки для ног, заметила Корделия. Звучит заманчиво.
Ты сейчас не в себе, поэтому я сделаю вид, что не слышал твою болтовню, отрезал Алистер. Послушай, тебе вовсе не обязательно обсуждать со мной свои чувства к Джеймсу, Мэтью или кому-либо еще из гарема мужчин, которым ты себя окружила. Я просто хотел узнать, какое у тебя сейчас настроение.
Нет, ты хотел узнать, не нанес ли мне кто-нибудь из них ужасного, неслыханного оскорбления, чтобы получить предлог с бранью носиться за этим человеком, размахивая оружием, мрачно сказала Корделия.
Возможно, меня интересует и то и другое, хмыкнул он.
Наконец они выбрались на более или менее свободную улицу; кэб, стуча колесами, ехал по Найтсбриджу, мимо сиявшего огнями универсального магазина «Хэрродс», украшенного к Рождеству. По тротуарам сновали мальчишки-разносчики, торговавшие каштанами и горячими пирогами.
Я действительно беспокоилась за Mâmân, произнесла Корделия.
Выражение лица Алистера смягчилось.
У Mâmân все в порядке, Лейли, только она быстро устает и много спит. А когда не спит, думает об отце и страдает. Мне кажется, это горе отнимает у нее силы, а не ребенок.
Она сердится на меня? вырвалось у Корделии.
За то, что ты уехала в Париж? Нисколько. Она прочитала твою записку вполне спокойно; честно говоря, я этого не ожидал. Я думал, она расстроится. Mâmân сказала, что, если мечты ведут тебя в Париж, она рада за тебя. Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь говорил нечто подобное мне перед отъездом за границу, съязвил он. Быть старшим ребенком в семье сущее проклятие.
Корделия вздохнула.
И все-таки не следовало мне оставлять вас, Алистер Впрочем, если бы не она, не Лилит, я, наверное, и не уехала бы. А после того, что случилось, от меня здесь нет никакого толку. Я не в состоянии никого защитить. Я не могу даже взять в руки собственный меч.
Кортана.
Брат взглянул на нее со странным выражением. Она знала, что у них глаза одинакового цвета почти черные радужные оболочки, лишь немного светлее зрачка но сейчас, глядя на Алистера, она поняла, что свет этих глаз преображает его лицо, смягчая суровые черты. Его глаза были прекрасны. Она никогда не думала так о своих; наверное, решила она, людям не свойственно размышлять о себе в таком ключе.
Лейли, я должен тебе кое-что сказать.
Она немедленно насторожилась.
В чем дело?
Я не мог оставить Кортану в доме, произнес он, и не мог носить ее с собой по причине появления неких довольно неприятных посетителей.
Они проезжали мимо Гайд-парка, и за окном мелькали заснеженные кроны деревьев.
Демоны?
Алистер кивнул.
Рейвенеры, ответил он. Демоны-шпионы. Я бы с ними справился, если бы жил один, но Mâmân Но ты не волнуйся, быстро добавил он, заметив выражение ее лица. Томас помог мне спрятать меч. Я не буду говорить тебе, где именно; поверь мне, это место полностью безопасно. И с тех пор я не видел ни одного рейвенера.
У нее вертелся на языке вопрос, но она понимала, что ей нельзя знать, где находится Кортана. Это могло показаться глупостью, но она ужасно скучала по своему любимому мечу. «Я так сильно изменилась, подумала она, и теперь даже не знаю, выбрала бы меня Кортана снова. Даже если бы я была свободна от Лилит». Она почувствовала себя несчастной.