Мора отвесил посланнику прощального шлепка, и юный Шмит с ускорением унёсся на переправу.
Мора же разыскал Шкварню, передал ему денег для арестантов и устное послание для Матрёны мол, жив, на свободе, да только приехать пока не могу занятное дело наклёвывается.
Мора не был романтиком. И сладостные слова «политика», «интрига» не пленяли его вовсе. И благодарности к старому князю особенной не испытывал. Он прекрасно понимал, что свободой обязан случайному капризу скучающего бездельника. И на заработок хороший на псарне надеяться было нечего. Но что-то брезжило любопытное во всей этой истории внезапные совпадения в биографиях вчерашнего каторжника и поблёкшей придворной звезды, страсть поручика к чёрной пасторше, нелепый Юля Шмит с письмом от графа соликамского Всё это было интересно. Сейчас, в паузе между острогом и возвращением в Москву, к Матрёне, и новым гуттаперчевым носом всё это было забавно. Для Моры не было лучшего развлечения, чем «наиграться всласть ветром всех богов», играть в людей, как в шахматы, и ссыльный немецкий князь, кажется, был такой же игрок но сейчас, в перерыве между партиями, лишь лениво переставляющий фигуры.
Осенняя ночь упала на землю. Мора неслышно вышел из своей каморки, без труда миновав храпящего Готлиба, и задворками пробрался к дому князя невидимый в темноте. Больная спина без поддержки трости давала о себе знать, но Мора двигался легко и плавно, почти как прежде, сливаясь с тенями и текуче огибая свет. Пройдя бесшумно княжеский сад, Мора встал напротив дома. Три окна светились, и одно из них было то самое окно той комнаты, где князь говорил с ним давеча.
Мора ящерицей скользнул по цоколю, заглянул в окно да, он угадал. Старый князь, в серебристом халате и войлочных туфлях, что-то писал на странном своём пюпитре. Зачёркивал, рвал бумагу, принимался снова. Отступал прочь, перебирая в руке драгоценные чётки с бусинами причудливой формы, и каждая бусина в тех чётках стоила как дом на берегу Волги.
«Если он заорёт, я снова окажусь в остроге», подумал Мора, но интуиция отчётливо сказала ему, что князь не заорёт.
Мора чуть поскрёбся по стеклу князь повернулся к нему, как во сне. Ни страха, ни гнева не было в глазах его, он и Моры-то не видел, весь в своих мыслях. Мора толкнул раму, сел на подоконник, прижал палец к губам.
Т-с-с
Чего тебе? спросил старик сердито, но тихо. Ты всё-таки вор?
Сегодня я ваш почтовый голубь. Один господин из Соликамска привёз для вас записку.
Мора через всю комнату бросил князю письмо.
Тот поймал вот молодец! вгляделся пристально в печать цела ли? И чья она?
Кто привёз это? старик стремительно шагнул к окну, почти коснувшись Моры.
Маленький пастор, он уже на пути в Москву. Он шёл прямо в руки к вашей охране, и я решил, что лучше передам письмо сам.
Спасибо, глухо проговорил князь. Печать цела. Выходит, ты письма не читал?
А на что мне? Я лишь почтовый голубь.
Князь отошёл к пюпитру, сломал печать. Пробежал записку глазами один раз, другой, третий словно вбирая её в себя, букву за буквой, затем поднёс листок к танцующему пламени свечи. Бумага почернела и осыпалась прахом.
Князь стоял неподвижно, глядя на бесценные свои чётки, и угол рта его подёргивался то ли судорога, то ли такая злая улыбка.
Если пожелаете, я могу передать ему ответ, вкрадчивым шепотом подсказал Мора.
Князь вздрогнул, поднял на него безумные глаза.
Какой ответ, куда? За две тысячи верст? В ссылку, минуя охрану?
А что нет-то? Время только понадобится, легко сказал Мора. Я должник ваш, передам, что прикажете. Я же не просто воришка, ваша светлость.
Не стоит, отмахнулся князь. Посланник ничего тебе не рассказывал?
Так, пару слов. Ссыльный под строгой охраной, гулять ему вовсе нельзя, только в церковь под конвоем. Но супруга надзорного поручика, кажется, предана ему безоглядно Князь весь превратился в слух, а у Моры-то новости кончились, и он прибавил, кажется, и вовсе ненужное. Ещё посланец рассказывал, что у графа дивные глаза, длинные чёрные волосы и седая борода и он очарователен, как сам дьявол. Вот такой портрет
У него борода! князь собрался было гулко расхохотаться, но сдержался и лишь хихикнул: Впрочем, он заслужил. Ступай, цыган, и спасибо тебе за письмо Князь пошарил в кармане серебристого халата, извлёк золотой червонец и бросил Море тот поймал. Ответа не будет.
Мора угрём скользнул в окно, бережно прикрыл за собой рамы и прежним путём по цоколю, через осенний сад, тёмными спящими дворами вернулся к себе, в душную каморку с храпуном Готлибом.
Неделю спустя Мора получил ответ от Матрёны:
«Делай как знаешь, я в тебя верю».
А Мора давно уже делал как знал. Наивный поручик захаживал к нему по вечерам, выспрашивал, когда же проявится результат роковой присушки. Мора в платок с монограммой пару раз высморкался и выбросил в нужник, и зажил по принципу или осёл помрёт, или шах, или я. Поручику же посоветовал на месяц оставить в покое предмет своей страсти, чтобы не мешать действию колдовства. Готлиб любопытствовал, зачем поручик является по вечерам, и подозревал, греховодник, что изящный кавалер имеет виды на самого Мору. Мора, смеясь, отвечал, что поручик дурак, верит в цыганскую магию и хочет, чтобы ему наколдовали удачу.
Постигла Мору не чаянная уже радость спина-чертовка перестала болеть. Трость отставлена была в угол, более не нужная, и молодой цыган, наконец-то распрямившись, вихрем носился между каморкой своею, псарней и трактиром Шкварни.
Ударил первый морозец, грязь подмёрзла, лужи подёрнулись тонкой корочкой льда. Во дворе перед конюшней старый князь тренировал Люцифера-второго.
В окнах краснели испитые рожи молодых князей наследнички то ли боялись, то ли надеялись, не грохнется ли папаша на землю из рискованной песады. Но папаша держался в седле как влитой, словно позировал для конной статуи.
Мора вышел из псарни с легавой на поводу и невольно залюбовался. Конь стоял на задних ногах свечкой, и князь удерживал в повиновении эту величественную и немного жуткую фигуру. Наконец передние копыта Люцифера коснулись земли, напряжение схлынуло и красные рожи наследников убрались из окон. Мора собрался было уводить пса, но князь окликнул его из седла:
Куда ты ведешь Выбегая?
Запаршивел, ваша светлость. Увожу его, чтобы всю свору не перепортил.
И что будешь с ним делать?
Запру отдельно, пока не вылечится.
Князь спешился и передал поводья конюху.
Булгаков, подойдите! позвал старик, и поручик с обычным своим недоумённым лицом сбежал к нему с крыльца. Подайте мне свой пистолет, чтобы за ружьём не бегать. Да не бойтесь вы, Булгаков, я же не в вас собираюсь
Князь взял из рук поручика пистолет и, почти не целясь, выстрелил в пса. Короткий визг, шорох в грязном снегу Бедняга Выбегай и не понял, что с ним случилось.
Закопай подальше от псарни, бросил старик Море. Вернул поручику пистолет и последовал за конюхом, уводящим в стойло Люцифера-второго.
Когда Мора уже утрамбовал и заравнивал яму за сараями, к нему подкрался тихонечко младший конюх.
За что он Выбегая-то, старый чёрт?
Да он, в общем-то, прав, отвечал Мора. Паршивая собака всю свору могла перепортить. Ты-то зачем пришёл?
Хозяин велел кликнуть тебя. Он возле Люцифера, ты иди, а я заровняю.
Мора направился на конюшню.
Старик обретался рядом со своим вороным сокровищем, конюхи возились где-то в дальних стойлах, не видно их было и не слышно.
Подойди, приказал князь. Ближе, не бойся.
Мора приблизился. Старый князь смотрел на него сверху вниз, нервно играя стеком:
Помнишь, что ты предлагал мне, голубь почтовый? Это возможно ещё?
Передать письмо? вспомнил Мора. Да, ваша светлость. Только лёд должен встать, пока что грязи много на дорогах и переправы нет.
Я больше не светлость, с каким-то отчаянием произнёс князь, но чёрт с ним. Ты сам поедешь?
Сам не справлюсь, спина батогами бита. Но человек надёжный поедет.
А не примется он потом болтать, надёжный твой?
Мора криво улыбнулся и потянул из рукава шёлковый шнурок.
Не только вы, ваша светлость, убиваете паршивых собак. Болтуны у нас не заживаются вот, гляньте, галстук какой для болтунов-то
Да я уж поверил, что ты настоящий принц воров, усмехнулся князь. Ты, верно, и денег не возьмёшь с меня? Всё платишь за свою свободу?
Не возьму, ваша светлость. Разве что расходы накладные
Мора справедливо прикинул, что накладные расходы понятие поистине всеобъемлющее.
Так не годится, старик нахмурил тёмные, словно углём прочерченные брови. Из ничего и выйдет ничего. Расходы твои будут возмещены, а если передашь письмо и привезешь ответ
В руках князя появились чудесные чётки, и Мора увидел их вблизи и бриллиантовые бусины были, и рубиновые, и украшенные изумрудами. Но удивительнее всего были бусины мутно-розового камня в золотой оправе. Однажды Мора видел уже такой камень.
Князь взялся за рубиновую бусину, покрутил ее в пальцах.
На один такой шарик можно купить двух моих Люциферов. Люцифер недовольно пряданул ушами. Или дом в Москве.
А розовый шарик подарит разве что царствие божие какому-нибудь несчастному, не удержался Мора.
Князь в который раз взглянул на него с любопытством.
И верно, ты не просто воришка! Но это очень старая игрушка, наверняка всё выдохлось.
Я знавал господина, носившего перстень с таким камнем. Поверьте, ваша светлость, ничего там не выдохлось. Прежде вещи делали не чета нынешним. А ведь человек, сочинявший начинку для этих камней, умер лет двадцать назад Князь любопытно округлил глаза, и Мора продолжил с удовольствием: Был в Петербурге один кавалер, знавший секрет аква тофаны и противоядия Митридата, но, говорят, от плахи противоядие его не спасло.
Этот дурак сидит сейчас в Соликамске и пишет ко мне слёзные записки, сердито пробормотал князь и криво усмехнулся: Старый болван
Друг вашей светлости был, говорят, гений, такие затейливые яды составлял
Может, Рейнгольд и гений, кто его знает. Но он мне не друг. В любом случае розовую бусину я обещать тебе не буду. Привезёшь ответ получишь любую другую.
Я дам вам знать, когда всё будет готово, пообещал Мора и поклонился. Люцифер переступил ногами и заржал.
Ты кланяешься как лакей, брюзгливо произнёс князь. Поучись хоть у Булгакова, когда он прыгает перед своей чёрной Венерой. Впрочем, ты-то не кавалер и вряд ли за него сойдёшь.
Вы добрый человек, ваша светлость, ехидно сказал Мора, и князь отвечал благодушно:
Больше никому об этом не говори. И ступай уже, а то конюхи решат, что я и тебя пристрелил, как Выбегая.
Через Шкварню Мора на словах передал для Матрёны очередное послание с просьбой прислать надёжного гончего, оставил пожертвование для приятелей-арестантов и с лёгким сердцем направился из трактира к себе в каморку, под крылышко к Готлибу.
Возле дома Мору ожидала чёрная Венера пасторша, объект неразделённой страсти поручика Булгакова. Мора поздоровался и хотел было пройти мимо, но пасторша и бог ведь знает, как её зовут! ухватила его за рукав.
Постой, цыган!
Что вам угодно, прекрасная госпожа?
Я слыхала, поручик велел тебе ворожить на меня?
Мора рассмеялся.
Может, и велел, да только я не ворожил. Деньги с поручика взял, грешен, и на том всё. Не все цыгане колдуют, но деньги у дураков все берут. Я даже не знаю, как вас звать, госпожа. Как же мне ворожить на вас?
Звать меня Софьей, представилась чёрная пасторша. А ты Мора, верно?
Верно, красавица. Ступайте себе спокойно, к мужу, к деткам. Я хоть и цыган, но колдун никудышный. И умел бы что-то такое не стал бы губить вашу жизнь ради такой ничтожной персоны, как наш поручик.
Спасибо, Мора, красавица судорожно сжала руки под шалью. Спасибо тебе
Да за что, я же ничего не сделал?
Вот за это и спасибо.
Выпал снег, и лёд встал на реке. Прибыл из Москвы гончий молодой неразговорчивый парень. Мора принял от старого князя письмо, запечатанное герцогским орлом, и с тем письмом гончий отбыл в Соликамск на своей приземистой мохнатой лошадке.
Мора переживал не сожрут ли посланника волки, не убьют ли разбойники, но гончий, видать, был разбойник самый пущий и сам вернулся, и ответ привёз.
Что граф? Обрадовался? выспрашивал у посланца Мора очень его интересовал загадочный соликамский граф, знаток аква тофаны и противоядия Митридата.
Обрадовался отвечал гонец, с ухмылкой пересчитывая княжеские червонцы свой гонорар. Как увидел печать на письме, упал.
Помер? ужаснулся Мора.
Не, в омморок. Он вроде тебя, немочь бледная, вот и не вынес.
И каков он, тот граф?
Да никаков. Старый, носатый, глаза как у хворой собаки. Манерный, что твоя поповна. А князь-немец пишет ему заговор умыслил, не иначе?
Не твоё дело, сурово ответствовал Мора. Попробуй, начни болтать за мной не заржавеет.
Да я что, я ничего поспешно отмахнулся гончий. Я уж и забыл обо всём, Виконт.
Я более не Виконт, отвечал Мора и невольно припомнил старого князя, его горькое «Я больше не светлость». Расскажи мне, как охраняют ссыльного, а то вдруг придётся и мне туда ехать.
Да кому он нужен, моль столетняя? Я спокойно зашёл, меня девчонка привела. Девчонка жена тамошнего поручика, но с графом у неё то ли амур, то ли платит он ей. Если сам поедешь, разыщи эту Полиньку, и считай, дело сделано. Она и письмо передаст, и ответ принесёт. Солдаты на крыльце стоят, конечно, но сам понимаешь, чему они мешают?
Мора спрятал за пазуху запечатанное письмо и извлёк клочок бумаги.
Не в службу, а в дружбу, передай Матрёне эту цидулку.
Когда это Матрёна стала грамотной?
Это рисунок.
На лице гонца отразилась гамма чувств, и Мора разрешил:
Можешь посмотреть. Всё равно же не утерпишь.
Гонец развернул листок, посмотрел, перевернул вверх ногами.
Это что? Нос?
Он самый. Нет здесь мастера, чтобы такой сделать. Один доктор на весь город, да и тот только князю нашему кровь отворяет.
Чудной ты парень, Мора Все ходят без носа, а тебе подавай.
Мора пожал плечами. Не только грядущий нос занимал его мысли аква тофана и противоядие Митридата лишили покоя молодого проходимца. Ведь если граф жив, а не окончил грешную жизнь на плахе наверняка есть способ выведать секрет и одного, и другого зелья. А подобные знания неизмеримо повысят ценность своего обладателя на рынке преступного мира.
«Прожектёр ты, Мора, укорял сам себя цыган. Как ты узнаешь секрет? Так тебе его и сказали! За какие шиши? Да и риски каковы, ведь политика, интрига, чёрт бы их драл».
Семь лет назад ледяная кёнигсбергская речка Преголя принесла щегольскую парижскую шляпу в лапы к стражникам, а хозяина шляпы, шулера Гийомку к подгнившей пристани, что перед русским бардаком. Девчонки как раз полоскали в реке панталоны, и тут из-под полотнищ кружевных голова. Мадам Матрёне приглянулся беглец, пусть и тощий, грязный и мокрый, но, хоть и специфическая у неё служба, всё равно прежде не видала Матрёна таких красивых. Польстилась, спрятала от стражи в дальних комнатах, а потом и познакомились, и разговорились и понеслась
Прегольский утопленник оказался не только шулером, ещё и художником, векселя рисовал так, что не отличишь. Пел под мандолину, нежно перебирая струны, и дамы, даже самые строгие, самые порядочные, прежде насмерть мужьям верные, падали мешками к его ногам и сами собою в штабеля укладывались. «Золото моё» звала Гийомку Матрёна, и правда, он больше золота приносил, чем все девки в её борделе.
Как время пришло в Москву переезжать, по делам, Матрёна и золото своё прихватила с собой, не смогла оставить. А Москва она Москва, совсем другой коленкор и другие ставки.