А потом была бурная и унылая в своей стандартности вечеринка. Его несдержанно поздравляли с «Авиакорпусом» и «новой эрой вооруженных сил», Игорь много пил, стараясь казаться по-светски беззаботным, и вспомнил о ждущих его девушках-близнецах только под утро.
Он попрощался со всеми и уехал на тяжелом золотистом лифте, набитом растениями, на самый верх, под купол «холма», наскоро принял душ, накинул халат и подошел к дверям «темной комнаты».
От выпитого алкоголя и ярости, которую Соколов отчаянно сдерживал весь день, дышать было тяжело; он даже не понимал иногда, что чувствует, только в конце дня руки и спина ныли так, будто он таскал на стройке мешки.
Игорь медленно надел тонкий черный ошейник с красной лампочкой и он тут же обернул его лицо и тело в тончайшую, весьма реалистичную голографическую маску какого-то диковинного синекожего эльфа.
Кристин не открывала дверь с другой стороны комнаты; она сканировала через камеры двух девушек рыжую и брюнетку. Они выжидающе стояли перед ней и слушали монотонные условия контракта.
Маски не снимать, к лицу не прикасаться, не целовать в губы, не разговаривать о политике и религии, не задавать вопросов. Получать удовольствие, быть готовыми уйти по первому требованию. Подтверждаете ли вы свое согласие на секс?
Да.
Ага.
Девушки ответили буднично и с готовностью так, словно они были на приеме у врача или в нотариальной конторе и переглянулись.
Активируйте маски.
Спустя полчаса Соколов, абсолютно опустошенный и почти засыпающий, стоял у бортика огромного бассейна и готовился нырнуть. За границей стеклянного потолка были видны бледные утренние звезды.
«147», завибрировали часы. Отправитель был скрыт.
Блядь.
Соколов расстегнул ошейник, бросил его на пол и рухнул в воду. Она закружилась барашками над его растрепанной темной головой, которая тонула в неоне и синеве.
«Бум, бум, бум!» стучало сердце тревожно и глухо, наполняя собой подводный мир.
Игорь вынырнул, только когда воздуха не осталось, и лег на волны и они закачали его, как плот.
«?» не отставали часы.
Ему хотелось орать так, чтобы стены затряслись, стеклянный потолок обрушился на него сверху и он наконец перестал чувствовать гнет бетонной плиты.
«Ну где, где я вам возьму сейчас хоть что-нибудь приличное!..»
Он со злостью выпрыгнул из бассейна и, мокрый, уселся на бортик в ледяных плавках.
Развернул проекцию из часов:
Кристин! Ищи все по проекту «Капсула». Все, что найдешь! Быстро!
В воздухе как будто вспыхнули одновременно тысячи бабочек: замелькали фото и видео, тексты и цитаты из новостей, гексабайты информации, спрессованной и развернутой Кристин перед нетерпеливым, беспокойным взором Игоря.
Он выхватывал фрагменты и отбрасывал, еще и еще, пока не добрался до нужного.
Мутная, размытая от увеличения студенческая 3D-графия, снятая, очевидно, на какую-то дешевую мыльницу.
«Команда стартапа Мыслекапсула, победители второго раунда отбора в акселератор Киберрос. Академия нейронаук РАН, 2 февраля 2059 года».
Много молодых парней, какой-то пожилой академик в центре с сединой и внушительным пузом, всего пара девушек одна почти вплотную к старикану, держит его под руку, заботливо, как дочка.
Он увеличил фото.
Так и есть. Она. Серые глаза, вздернутый нос, нахальный рот, темная челка, чуть подгибающиеся, очень худые коленки в плотных черных джинсах, кеды, безразмерная толстовка Игорь узнал бы ее, даже если бы на этом фото она была в своей проклятой балаклаве с вечеринки.
Внизу живота все болезненно сжалось, и он со стоном рухнул в бассейн, проплыл дерганым кролем метров пятьдесят, отфыркиваясь, до другого бортика, и лег на воду, глядя вверх.
Над ним в невообразимой рассветной высоте, под самым куполом особняка, растянутое и размытое, плыло лицо таинственной девушки. Кристин вырезала ее из 3D-графии и максимально увеличила, заметив, что президент ею заинтересовался.
Глаза цвета дождливого московского неба качались над Соколовым, как электрический фантом, как призрак чего-то неясного и огромного, что сгущалось над ним. Вода обволакивала и едва заметно вращала разбитое от усталости тело, стремясь залить голову и погрузить его на дно.
Как ее зовут? хрипло спросил он, не отводя взгляда от фото, когда наконец смог говорить.
Кира Мечникова.
НИИ
Просторная, заостренная, из края в край уставленная стульями и столами аудитория была похожа на выпущенную стрелу, которая внезапно воткнулась в деревянную преграду. В торце помещения жутковатым выпуклым наростом сгрудились ступени, которые поднимались ярусами все выше и выше, пока не упирались в строгий, сизый и пустой, как в протестантской церкви, потолок.
Ступени, словно образующие мозг какого-то исполинского существа, были изломанными и неровными, а их горизонтальные грани, предназначенные для сидения, то и дело отклонялись от прямой линии. Раньше, до покраски, они были из светлого дерева. Должно быть, их хотели срифмовать с аскетичной, скандинавской обстановкой НИИ, но внезапный творческий порыв неизвестного дизайнера навсегда нанес им непоправимый урон ступени выкрасили отталкивающей рыже-золотистой краской. На гранях «мозга» можно было сидеть, но только цепляясь крепко и постоянно меняя позу, иначе тело безнадежно затекало минут через десять.
Кира заглянула в аудиторию: у «мозга», сосредоточенно сопя, стоял профессор Стрелковский и стучал кончиком ногтя по шарику микрофона, висящему в воздухе. Этот полноватый активный пожилой мужчина с паутинками волос над глянцево-розовой лысиной постоянно легонько раскачивался, когда говорил. Казалось, еще чуть-чуть, и Давид Борисович оторвется от поверхности и полетит к потолку, как морщинистый воздушный шар.
Его тяжелое дыхание астматика, отдававшее то хрипом, то свистом, досталось ему от службы в армии. Тогда он несмышленым молодняком вылетел из своего первого института и отправился на передовую одной из многочисленных локальных войн тридцатых, чтобы вжиматься в окопы и уворачиваться от пуль. Первые, тогда еще не слишком меткие вражеские роботы шмаляли по солдатам короткими очередями. Одна из таких шальных пуль и задела Давида, пройдя шею навылет. Раны затянулись, но звук это устрашающее дыхание смерти остался с ним навсегда. Со временем звук обмелел, истончился и превратился в призрак, стал просто особенностью, которой сам Стрелковский почти не замечал.
Во время последних, но особенно жестоких войн тектонический разлом между Западом и Востоком окончательно разошелся. Кира хорошо помнила, как она об этом узнала.
Ей исполнилось восемнадцать. Она тогда еще не успела толком завести друзей после поступления в университет, поэтому встречала день рождения одна, гуляя по улицам в тонкой ветровке впервые после длинной холодной зимы.
В Москве остро пахло озоном и пылью, автомобили только-только начали переобуваться в летнюю резину и деликатно щупали сухой асфальт. В тот день объявили эмбарго на ввоз любых товаров и предметов с территорий западнее российских границ. И Кира даже не узнала бы об этом, если б не услышала, идя по Никитскому переулку, как двое в пиджаках и галстуках раздраженно обсуждают, что же им с этим делать.
Никто ее не ждал, и она никого не ждала, но побежала, словно куда-то опаздывая. Чтобы побороть тревогу, Кира стала сворачивать в улицы и переулки, потом надела очки и через силу принялась изучать историю зданий, мимо которых пробегала. Дома в центре впитали в себя не один десяток войн и революций но только в виде новостей разных лет, которые волнами, лишь иногда докатывались до столицы. Город как будто существовал в параллельной реальности, ничего не принимая всерьез, и многие москвичи вместе с ним. Подумаешь, что-то горит. Подумаешь, убили губернатора. Подумаешь, разбомбили военную часть. Все происходило так буднично и обычно менялся цвет штукатурки, лили дожди, весной роботы сбивали снег и сосульки с крыш, но Москва оставалась все той же быстрой, жестокой и неостановимой, и ничто не причиняло ей боль, ничто ее не смущало, ни от чего не сжималось в страхе и тоске ее каменное сердце.
Кира петляла по улицам и запутывалась все больше и больше, пока вдруг не остановилась в начале какого-то переулка. Она давно сняла очки и быстро втягивала в себя воздух, чтобы продышаться и успокоиться. Проезжая часть была перекрыта промышленными роботами. Все они делали одно и то же: закрепляли рядом с каждой вывеской и витриной на русском точно такие же вывески на китайском.
А-а-а, Кирочка довольно протянул Стрелковский, завидев ее у входа в аудиторию. Я тут решил заранее прийти, даже техников еще нет, сам вот пытаюсь настроить.
Микрофон разнес его голос по пустому пространству. НИИ старый, степенный, с едва уловимой плесенью в потайных углах под сводчатыми потолками загудел, как колокол, и Кира непроизвольно зажала уши.
Стрелковский поморщился и отошел от микрофона.
На первом курсе Кира восхищалась Стрелковским, все лекции слушала, открыв рот, потом напросилась лаборанткой, бегала ему за кофе и булочками и принимала от него все и похвалу, и брань, и даже пьяные слезы за полночь в преподавательской. Он долго жаловался ей, смущенно утирая нос и глаза бумажной салфеткой, что жену свою десять лет как похоронил, да так больше ни с кем и не сошелся, и кому, кому теперь нужны все его труды, и ученые степени, и Нобелевская премия, о которой он вполне прагматично и амбициозно помышлял? Иногда Кире казалось, что Стрелковский смотрит на нее слишком пристально, будто намекая, что хваленые труды могут достаться ей, но она спешно отбрасывала подобные мысли, а Давид Борисович так же спешно отводил взгляд.
Он опекал ее, среди студентов Кира была его любимицей и имела право входить к нему в кабинет в любое время дня и ночи притом, что требовал он от нее запредельно высокого уровня курсовых и лабораторных. Каждая ошибка Киры страшно удивляла его. Он аккуратно отводил ее в сторону Стрелковский никогда не ругал при всех, берег ее самооценку ласково смотрел ей в глаза и говорил что-то вроде: «Кирочка, мы же с тобой метим в большую науку, постарайся, ты точно можешь лучше».
И она старалась, и ныряла все глубже, и все точнее подбирала слова, и так ее ум постепенно превратился в безжалостный нож, который свободно рассекал водянистые параграфы учебников и вытаскивал из них суть то, что могло превратить неуклюжий прототип «Мыслекапсулы» в идеальную машину будущего. И Стрелковский чувствовал это, и просто ждал, пока она завершит начатое, и то и дело клокотал любопытным коллегам с кафедры: «Мечникова-то? О-о-о, Мечникова далеко пойдет!»
Так, а что это я стою! хлопнул Давид себя по коленкам, обтянутым клетчатыми брюками. Мы же прототип еще не подготовили! Пойдем-ка, и посигналь Вересу, пусть тоже подъедет, руки нужны. Сегодня будут сразу несколько инвесторов, говорят, кто-то из АП даже надумал приехать кто-то мелкий, но все же. В пять обещались. Они, кстати, просили проверить исправность «Визитрона» по всему институту некоторые из них будут проекциями, дистанционно, поэтому Верес пусть пошевелится.
Из АП? с подозрением спросила Кира, и внутри неприятно защекотало. Ей очень хотелось спросить, кто именно будет оттуда, но она сдержалась, чтобы не вызывать у Стрелковского подозрений.
От того, с какой скоростью все развивалось, ее слегка подташнивало: с вечеринки прошло чуть меньше двух суток.
«Твою мать!» мысленно выругалась Кира, чувствуя на шее удавку, и поплелась за Давидом готовить прототип «Капсулы» к показу. Судя по тому, как был возбужден и обрадован Давид, он всерьез полагал, что визит людей из АП невероятная удача, счастливая случайность; что кто-то из них и вправду заметил его публикации на научных ресурсах. И Кире меньше всего хотелось его сейчас разочаровывать.
Давид был формальным руководителем «Капсулы», но все в НИИ знали, что аппарат придумала Кира. На втором курсе она с горсткой одногруппников собрала первый работающий прототип. Но, чтобы продвинуть проект и получить нормальные инвестиции, безвестных молодых студентов было мало. И тогда Кира пришла к своему научнику пробивному пожилому ученому со связями. Тот ухватился за «Капсулу» как за последний шанс оставить след в науке. Мечникова без сожаления отдала Стрелковскому лавры первооткрывателя, а сама удовольствовалась ролью кофаундера «Капсулы» с пятьюдесятью одним процентом акций. Это был королевский подарок, за который Стрелковский не скупился для Киры на протекции и похвалы. С тех пор она фактически стала его названой дочкой и партнером в одном лице. Они подписали внушительное количество документов, и, хотя по ним выходило, что Стрелковский не имеет права в одиночку распоряжаться стартапом, продавать и обменивать его, первую скрипку на публике Давид с тех пор никому не позволял играть даже Кире. И это ее вполне устраивало. Она обменяла публичность на покой и тишину лаборатории в подвальном этаже, где можно было безнаказанно проваливаться в цепочки ДНК, нейроактивность мозга и математически выверенные модели сна и бодрствования и часами молчать, не чувствуя за это вины.
Вот и сейчас она даже не заметила, как пролетели целые часы, ее руки машинально распаковывали цифровые архивы, запускали фрагменты нейронок для теста и настраивали «Капсулу» для деморежима.
Кира заглянула в пустую лабораторию на минус первом этаже и подошла к клетке с белыми мышами. Она заметила, что у них закончилась вода. Обычно во время презентаций они со Стрелковским транслировали сны мелких грызунов и показывали, как влиять на то, что видят мыши, через «Капсулу», как управлять их состоянием и, частично, мыслями если можно было так называть обрывки их инстинктов и телесной памяти.
Мечникова подлила мышам свежей воды в емкость, из которой тянулась тонкая трубочка автоматического поильника, и, выдохнув, откинулась на черный неопреновый стул.
Покаталась на колесах туда-сюда.
«Половина пятого», вязко подумала она, даже не глядя на часы.
Кира хорошо чувствовала время, к тому же слышала, как загудели в коридоре большие вентиляционные шахты подвального этажа, нагнетая дополнительный воздух в главный зал НИИ туда, где на небольшой подиум водрузили прототип «Капсулы». Стрелковский стоял рядом с ним и отдавал последние указания.
Одна из мышей посмотрела на Мечникову из клетки не моргая неподвижная и слишком удобная, чтобы ее не взять. Кира протянула руку, но вдруг отдернула: пленница укусила ее.
Кира наспех схватила другую мышь, сунула в банку и побежала по коридору, стараясь сфокусироваться на укушенном пальце, чтобы заглушить ярость и страх, которые вдруг забились изнутри, как бегающий и пищащий в банке грызун.
«Он нашел меня. Так быстро. И теперь он не отстанет».
Эта мысль оглушительно стучала в висках, но Кира гнала ее от себя, и бежала, мчалась вверх по лестницам, чтобы запыхаться и выгнать из себя страх, и войти незаметно через дверь под изломанными ступенями «мозга» прямо в большой зал, потому что знала: такие, как он, чувствуют страх.
Они всегда его чувствуют.
Кира торопливо сунула мышь кому-то из ассистентов, стоящих в зале. Отойдя к стене, она натянула на лицо медицинскую маску, а на голову голубую шапочку-одуванчик, спрятав под нее темные волосы, и смешалась с толпой научных сотрудников.
Почувствовав себя в относительной безопасности, она бегло оглядела «мозг»: ступени едва ли были заполнены на треть. Посетители сидели кучками по двое-трое, некоторые держали в руках AR-очки, кто-то сложил на колени верхнюю одежду. На галерке сидела целая группа людей в темных пальто, которые даже не разделись и вообще не смотрели на сцену. Среди них был белоснежно-седой остроносый человек, который то и дело что-то бормотал, не обращаясь ни к кому конкретно и глядя стеклянными глазами в пространство. Кира поняла, что он говорит с кем-то, кого нет в зале, наверняка в ушах у него наушники. Место рядом с седовласым было единственным свободным в этом ряду, остальные вальяжно заняли его коллеги и проекции чиновников всех мастей с флажками на лацканах цифровых пиджаков. Их фигуры то и дело вспыхивали и подергивались: «Визитрон» из-за старости и толстых стен института работал из рук вон плохо.