То самое.
Если дар не обманул, место то самое. Нужное. А этот мешается.
Надо будет побеседовать. Не с самим княжичем, с этим говорить бесполезно, но должен быть среди его челяди кто-то, поставленный следить. Вот пусть и следит. А то и вправду прибьют ненароком, нехорошо может получиться. Неудобно. Расследовать придется. А у него другое дело.
Машина замедлила ход.
Тоже интересно, старая, снаружи выглядит едва ли не развалиной. Кузов местами в пятнах ржавчины, кое-где краска слазила лохмотьями, а мотор работает ровно. И сам автомобиль мягко идет.
Не все тут просто.
Да.
Он поймал в зеркале обеспокоенный матушкин взгляд. И покачал головой. Странно, но и вправду отпускало. Такого с ним не случалось прежде, чтобы головная боль, накатившись, вдруг передумала и отползла. Бекшеев осторожно повел головой влево. Вправо. Прислушался.
Надо же
Что-то не так? Зима повернулась к нему.
Слегка укачало по пути, почти не соврал Бекшеев. И добавил: Я поговорю, чтобы этого клоуна убрали с острова. И да, компенсацию он доплатит.
Почему-то посмотрели с умилением, как будто он глупость ляпнул.
Может, и вправду глупость.
С паршивой овцы Бекшеев не договорил, поняв, что все звучит как оправдание. И уставился в окно. Это главная улица?
Точно. Рыбацкая. Есть еще Малая Рыбацкая. И Западная Рыбацкая.
А Восточная?
Собирались строить, но там всего один дом. Она помолчала и добавила: Мой. Улицы не вышло. Поэтому только номер.
А так бывает? Как же письма писать. Или посылки? удивилась матушка.
Да все одно в контору пришлют, а там все всех знают. Почтальон и донесет, если надо.
Действительно.
Здесь довольно чисто. Молчать было невыносимо, а говорить не о чем, и Бекшеев уставился в окно.
И отметил, что дверцы тоже не дребезжат. У того лакового такси, что отвезло их к пристани в Лазурном, дребезжали. А тут вот нет.
Улица и вправду чистая.
Широкая мостовая. Камни подогнаны плотно друг к другу, и машина идет мягко. Бордюр выкрашен белой краской. Тротуары неширокие, но кому здесь гулять. Разве что куда-то спешила солидная, в тяжелой шубе и цветастом платке, дама. За нею следовали две попроще.
Служанки? Дочери?
Женщины остались позади.
Дома невысокие, в один этаж. И раскинулись, словно норовя дотянуться друг до друга. Одни побольше, даже с колоннами имеются. И с балконами. Другие простого виду. Третьи вовсе серые некрасивые кубы, словно из камня наспех вытесанные.
Там вон градоправитель живет и доктор наш, но его никогда на месте нет.
Почему? Матушка даже обернулась, запоминая уютного вида особнячок.
Так работы много. Зима пожала плечами. Его вечно то туда, то сюда Он писал, стало быть, чтобы кого прислали в помощь.
И как?
Прислали. Двоих. Один спился в первый же год. Второй сбежал. Хотя наши его не обижали. Честно.
Это как-то
Тут мало кто приживается, только Она осеклась. Сами потом поймете. Зимой это особенно хорошо видно. Вон там дальше Севастьянов. У него тут рыболовная артель. И консервы делать сподобились. Еще Урусов. Китобойных два корабля держит, ну и прочий народец тоже. Ничего мужик, с характером. Уже завтра явится.
Зачем?
Знакомство сводить. Ну и кланяться. Лучше берите деньгами.
Брать что-либо Бекшеев не собирался. И хотел было сказать, но почему-то промолчал. И еще ощутил, как краснеют уши.
Колычев тоже придет. Ростовщик
Это запрещено.
У него патент, прогудел с заднего сиденья нынешний бывший главный полицмейстер. Он этот владелец частной банковской конторы. Как по мне, один хрен извините, госпожа.
Как по мне тоже, согласилась матушка охотно. Стало быть, общество у вас имеется?
А то всем обществам общество. Такого нигде больше нету.
Она все-таки улыбнулась, и на мгновение показалось, что тот внутренний свет никуда не исчез. Но погас он довольно быстро.
Тут уже недолго. Медведь махнул вправо. Поворачивай на Малую. Дом, конечно, может, для вашей светлости маловат. Он из этих отчужденных в собственность. Выморочное имущество. Градоправитель пытался продать, да кому оно надо
Домик неплохой. Тут Гольская жила. Некогда ее семья на шахтах-то и разбогатела, да только сыновья не вернулись. Муж еще раньше отошел. Она и жила-то одна, не хотела ни родню видеть, ни приживалок. Потом-то уже родственники явились, конечно, да духовную грамоту она честь по чести выправила. И не у нас. Зима явно говорила об этой незнакомой женщине, чтобы уйти от других разговоров, от вопросов, которые Бекшеев мог бы задать, не зная еще, что он давно научился не спрашивать лишнего. Свара тогда была изрядная. Судом грозились. Но градоправитель у нас в общем, сами поймете.
Дом был тяжелым. Пожалуй, именно эта тяжесть, некрасивость его и бросилась в глаза. Ни колонн, ни портиков, ни воздушных балконов. Ровные какие-то рубленые линии, словно архитектору до боли было жаль тратить камень на всякую ерунду. Он шел прямо, потом вдруг загибаясь буквой «Г», выставляя к дороге гладкую, лишенную окон стену пристройки.
Каменные столбы обозначали ворота. А вот ограды не было. Колеса машины зашуршали по подъездной дороге, что протянулась от улицы к парадному входу. И снова широкие рубленые ступени, причем явно несимметричные, слева они дальше уходят, скрываясь в каких-то растрепанных кустах. Справа ступени упирались в стену.
Ключ я взял, Османов вытащил из кармана связку, вроде этот от дверей.
И снова.
Каменный дуб? Здесь? Темная древесина того насыщенного оттенка, который говорит, что дерево было повалено взрослым. А потому топор его не возьмет.
И ключ вошел в замок.
А дверь отворилась беззвучно. Сила? Выходит, что питающие кристаллы заменили? Почти мило.
Османов пошарил по стене, и вспыхнул свет.
Строили его давненько уже. Сперва вроде как чтоб и дом, и чтоб спрятаться можно было. А то ж Дальний ведь. Он оглядывался с немалым интересом. И многие сюда захаживали, особенно когда шахты заработали. Да. А там уже и достраивали. И перестраивали. В последний раз аккурат перед войной. Так что и вода, и свет, и все-то прочее будет.
Воздух чистый.
И нет того характерного запаха, который бывает у домов старых и одиноких.
Пол паркет? Из темного дуба? Такой не в каждом столичном особняке увидишь. Странно, что не разобрали на нужды города.
Он хорошо сохранился. Матушка провела пальцами по стене изнутри дом был облицован мрамором.
А то Были тут желающие, но дело такое Османов поглядел на коллегу и вздохнул тяжко-тяжко. Вы призраков не боитесь?
Призраков? Матушка шла, разглядывая картины, что висели на стенах.
И вновь ни пыли, ни паутины.
Убирались?
Или артефакты? Они существовали, конечно, но были весьма дороги. Слуг держать выходило куда дешевле. Да и почему их не забрали? Не знали? Не поняли?
Родственнички пытались вывезти кое-что, Османов оперся на колонну, но один вон на лестнице шею свернул. Другой уснул и не проснулся. Нет, все-то чисто. Мы смотрели. Пошел слух о призраке потом еще был случай, когда нашли одного рыбачка в саду-то. Мертвым.
Чудесное место, сказала матушка. Может, здесь гостиница имеется?
Имеется. Но вам она не по вкусу будет, Зима подошла к лестнице, что брала начало меж двух крылатых фигур, там рыбаки ночуют, когда сезон. Или еще какой люд попроще. А дело не в призраке. Страж.
Бекшеев обернулся.
Полагаете?
Знаю, ее ноздри дрогнули, а глаза окрасились желтизной, запах уж больно характерный. Я такой прежде встречала.
Но здесь
Дом и вправду старый. Страж, думаю, тоже. Может, даже из тех, которые с домом и делали. И на пол посмотрела.
Бекшеев тоже посмотрел. Нет. Глупость. Страшные детские сказки, что кто-то так просто может взять и закопать человека под камнем, чтобы «стояло на века». Это суеверия.
Изжитые.
Забытые.
И главное, что магии в этом чудовищном действии нет ни на грош. А страж это магия. Бекшеев даже головой потряс, забывши про боль. А она взяла и напомнила, плеснув огнем на затылок.
Я тут, если что, съеду. Бывший штурмовик вне тесноты салона казался воистину огромным, и это нервировало. Домик-то мой тоже от градоправителя. Служебное жилье, стало быть. Он невелик. Но если вдруг, то занимайте. Пару деньков всего погодить. А тут оно безопасно. Я сам ночевал.
И я, добавила Зима.
Вот и весь наш отдел в полном составе. Если ложечки серебряные не красть или другое чего, то оно вполне безопасно.
Красть серебряные ложечки Бекшеев точно не собирался.
Благодарю, сказал он, чувствуя, как боль накатывает волна за волной.
Вот тебе и плата за то, что позволил себе расслабиться.
Я тут скажу ну, градоправителю, хотя он сам знает. И в таверну пошлю кого. Вы ж без кухарки приехали. А готовить надо. Там неплохо кормят, если не побрезгуете.
С-спасибо.
У Зимы ледяные глаза. Сине-серые, и взгляд тяжелый, пронизывающий. А желтизны по краешку, если не вглядываться особо, то и не заметишь.
Хорошо.
Глава 4. Сила
«И как говорят свидетели, г-н Озельский проявляет особое внимание к некой мещанке Ю., которую с ним не единожды видели и порой даже без сопровождения, что для особы благородной было бы недопустимо, но средь людей обыкновенных нравы попроще. Некоторые приближенные к эксцентричному миллионщику особы даже берутся утверждать, что г-н Озельский столь увлекся, что собирается сделать предложение. И тем самым опечалить многих прекрасных достойных юных особ. Но мы слухам не верим и надеемся, что весьма скоро костер страсти утихнет и наступит закономерное прозрение».
«Петербургский сплетникъ»
Я заговорила у конторы.
Иди домой, сказала Медведю, который был мрачен и зол, причем снова большей частью злился на себя, будто бы и вправду был виновен.
Дела
Да брось, какие дела. Отчеты? Ты их уже и написал, и переписал, и по папочкам разложил. А чего не разложил, то и хрен с ним. Я вытащила из кармана жестянку с карамельками. Хочешь?
Все одно
Слушай, ну не полезет он сегодня на участок. Рожи, что ли, не видел? Скрутило его, причем похлеще, чем тебя.
Медведь насторожился.
Что видела?
Да не то чтобы видела, скорее уж почуяла. Пусть даже я не способна больше удержать след, но это не значит, что нюх мне вовсе отшибло. Болен он. И серьезно. Таким вот тянет знаешь, неправильным. Как выдавить из себя это слово я не смогла, но Медведь понял.
Кивнул. И задумался.
Ему за сорок чуть. Стало быть, воевал.
Все воевали. И матушка его, которая прячет изуродованную руку в лайковых перчатках. И не думаю, что дело только в мизинце. Шрамы, они даже у целителей остаются. Хотя целители и научились их прятать.
Ну, он взрослый, я хлопнула Медведя по плечу, сам о себе подумает. А ты давай домой. Вон в трактир загляни. И к Сомову, пусть и вправду отправит кого из прислуги с багажом разобраться. Медведь смотрел хмуро, будто подозревая меня в чем-то. Ниночку порадуешь. Она же ж если и вправду завтра уезжает, то волнуется небось. А ты тут. Будто мы дети какие, пару часов без пригляду не проживем. Ниночка это всегда аргумент, и Медведь чуть качнулся. Я же добавила: Давай. Иди. Вещи помоги собрать. Сопли утри.
У нее нет соплей.
Это пока. А чемоданы начнет паковать, появятся. И вообще, не нервируй беременную жену! Тебе еще ведь к этой Бекшеевой являться. И лучше бы, к слову, с Ниночкой. Пусть и ее глянет.
Как-то неудобно.
Дурак ты, я дотянулась и постучала по выпуклому лбу, таким и помрешь. Я не лучше. Оно, может, и не по правилам, но поверь, такими случаями не разбрасываются. Да и Бекшеева против не будет.
Думаешь?
Знаю.
Эти руки я уже видела, если не такие, то похожие. Тех, кому пальцы ломали, долго, с наслаждением, тех, кого резали на куски, а потом бросали, оставляли подыхать.
Она не сдохла.
И и если так, то тоже потянется к жизни. Мы все к ней тянемся. А что может быть притягательней беременной женщины? Даже для меня.
Хорошо. Он потер шею. Медведь тоже понимал, пусть и сказать не умел. Но он наш. А стало быть, все правильно. Только не трогай этого мальчишку.
И не собиралась.
Тьма!
Честно. Не буду. Я вообще на Северный Плес хотела. Яжинский опять письмо прислал, что нежить у них там.
Да какая там
Вот съезжу. А то не знаешь, если не явлюсь, то завтра сам Яжинский заявится. С челобитной градоправителю.
Старик Яжинский характер имел такой, что и градоправитель старался с ним лишний раз не связываться. А я что? Я как-то вот умела слушать. И слушала. Да и вовсе может, на баньку попаду, а если и нет, то посидим вдвоем на старом камне. Накатим по стопке травяной настоечки. И разойдемся, потому как нет на Дальнем нечисти.
Нет, не было и не будет.
Машину я заберу.
Одна?
Не знаю пока. Если кто в конторе будет, то и прихвачу. Заодно уж поставлю в известность. Ты же ж еще
Медведь покачал головой. Стало быть, и вправду про отставку помалкивал.
Трус несчастный.
Хотя я бы на его месте, наверное, тоже не решилась бы сказать. Не сразу.
Вот завтра и объявишь. Я хлопнула его по плечу и забралась в салон, в котором еще витал едва уловимый аромат духов Бекшеевой.
Про одно соврала: не стала я заезжать в контору.
Никого-то видеть не хотелось. Совсем никого.
Я вдавила педаль газа, и «Студебеккер», рявкнув, прибавил ходу. Мимо пронеслась улочка, даже край нашего дома, поседевшего за зиму, виден был. Кольнула совесть: опять я Софью бросила.
Но от совести отмахнулась.
Не бросила.
К ней сегодня вроде клиент собирался. И еще письма были, которые пришли. Наверняка опять первым классом, и, стало быть, будет до ночи разбирать, раскладывать, дополняя чудесный пасьянс из женихов и невест.
Все мы и вправду тянемся к жизни. Те, у кого выходит.
Каменные дома сменились добротными срубами. А уж за ними дорога выкрутила на скалистый берег. Море омывало Дальний со всех сторон, правда, по-разному. И с севера оно подбиралось осторожно. Здесь берег уходил вниз, его устилала мелкая галька, которая чем дальше, тем крупнее становилась. Из нее спинами древних чудовищ поднимались валуны. Облепленные снизу ракушками, сверху птицами, они казались несокрушимыми, как сами скалы.
Дорога чуть свернула.
Мостовая закончилась давно, но дорога была наезженной, да и сегодняшний дождь лишь слегка подтопил ледяную корку. Это через месяц-другой все развезет так, что и на телеге не проберешься. А пока
Я остановилась и выбралась.
Лес.
Вековые сосны поднимались к небесам. И сквозь драное полотно их ветвей проникало солнце, золотило чешуйчатые змеиные стволы. Пахло хвоей и живицей. Еще камнем. Рыбой, чтоб ее.
Спокойствием, мать его, давным-давно потерянным. А ведь почти уже привыкла, почти поверила, что меня отпустило, что все-то позади, страшное или не особо.
А тут
Я оперлась на горячий капот, стянула плащ, подставляя себя ветру, и, запрокинув голову к небу, завыла. От боли. От безнадежности.
От
От того, что бежать дальше некуда.
Меня назвали Зима, потому что на свет я появилась зимой. Все же была в этом какая-никакая логика. Жили мы на западе, почти у самой границы. Впрочем, там жили многие, и как-то никто не видел в этой границе беды. Просто есть, вот и все.
Порядок.
Это было важно что для отца, что для матушки, что для пятерых братьев моих и трех сестер этот вот порядок, заповеданный богами, сохраненный предками.
Соблюдай порядок, и все-то будет хорошо.
Хрена с два.
Тогда, в тот гребаный день, когда началась война, я сбежала. Видят боги, чего мне это стоило. И отец, если бы узнал, поркой не ограничился бы. А он бы обязательно узнал, но мне пятнадцать.
И любовь.
Что еще надо объяснять?
Он Лес, сын Ворона, старшего мужчины в Пажитичах. Уважаемого. Богатого. Его сватали за мою сестру, потому что мы тоже род хороший и уважаемый. А она старшая. И в невестин возраст еще когда вошла. Ее сундук украшен резьбой, которую отец делал, и полон доверху. Там и рушники, и сорочки расшитые. Есть и на девичью красу, чтоб муж смотрел и насмотреться не мог. На плодовитость. На здоровье. На