От этого стало легко и хорошо. И на вкус чипсы оказались очень качественными, и она заменила ими свой пресный обыденно-привычный ужин.
Пёстрая тетрадь,
11 октября 2020
Боня
Дворничиха Валя сильно не любила людей.
«Сплошное свинство», сообщала она о человечестве главную свою новость.
Она судила людей, о каждом по мусору, который они оставляли после себя.
Ее территорию составляли два изолированных между собой двора. Один дворик был маленьким, но проходным, анфиладой. А второй огромным, заполненным автомобилями дорогих марок.
Владельцы скромно прятались за тонированными стеклами этих авто, но от Валентины не спрячешься. Она даже охранников этих лиц знала по имени, и по окуркам, вытряхнутым прямо из машины на асфальт, могла пожелать всяких чертей безошибочно нарушителю заповедной чистоты этого двора. От машины всяко меньше сора, чем от их владельцев.
Говорила о дворе: «Мертвый, здесь даже вороны не летают, не живут среди злодеев с помповыми ружьями».
Хуже обстояло дело с порядком в маленьком дворике. Он был красив по-европейски и обшарпан живописно по-русски.
Иногда здесь появлялся кто-нибудь из художников и рисовал милую арку, и окна над ней. Но это было редко. Чаще всего здесь гулял живописный старик Боня, которому доставалось от Валентины по полной. Мало того, что Боня мог уснуть в любом месте во дворе, и необязательно это была лавочка. Но перед тем как уснуть, он долго пел песни на идиш, пританцовывал на восточный лад. Танцевал, пока не падал, останавливался храпом.
Боня всегда ходил в светлом, цвета бывшего беж, и такой же светлой шляпе. Живописен он был необыкновенно, с седой библейской бородкой и живыми смешливыми темными глазами.
Боня не был бомжем. Он имел квартиру, и в ней дочь толстую до колыхания, злую и орущую. Которая редко пускала его в квартиру, чаще он засыпал на лестнице. Так дочка боролась за трезвый образ жизни отца. Но Боня был добр и не обижался. Он был свободным человеком, не зависел ни от дочки, ни от чистой постели. Он и от выпивки не зависел. Так просто приятнее коротать время. Боня прославляться любил своей мудростью и афоризмами.
По своим праздникам он прорывался в дом к дочери, вырывал из шкафа чистую рубашку зятя, а еще носки. Переодевался и шел на улицу, где гулял песенно неделю, а то и две.
Дворничих он сильно раздражал неопрятным своим видом и поведением. Она часто ругала его за брошенную бутылку или грязную бумагу, но он только улыбался в ответ, сверкая единственным, но очень белым зубом.
«Моя гордость», говорил он о нем, «Лицо мое держит. Выпадет, и лицо сдуется. Стану шамкать», смеясь, философствовал он.
«Иди в баню», отмахивалась от него Валя.
«Не пускают туда меня, туда не пускают», хихикал Боня.
Как-то перед Новым годом Валя мыла лестницы во всех парадных, за дополнительную плату.
И она ничуть не удивилась, когда между этажами обнаружила спящего Боню. Под головой у него была шляпа его, под которую он постелил газетку. Берёг.
Валя растолкала его и приказала идти куда-нибудь. К дочке, которая жила этажом выше.
Не пускает, вздохнул Боня, встал, кряхтя поднял шляпу, почистил поля на ней, прогнул привычным жестом тулью на ней. Надел.
Валя бросила тряпку в ведро и резко вдруг приказала:
Боня, идем!
Он пытался сопротивляться.
Уйду, я уйду, обещал он ей.
Но Валентина уже все решила. Она не могла позволить, чтобы её ухоженный, намытый двор осквернил своим грязным обликом Боня.
Идем ! повторила она, достаточно приказно.
Старик сжался как-то и послушно засеменил по ступенькам вниз.
Валентина привела его к себе в дворницкую. Посадила в углу. И налив два таза воды, один поставила на пол в коридорчике.
Раздевайся, становись в таз.
Она, не стесняясь его наготы, терла его грубой мочалкой долго, потом окатила душем из садовой лейки. Дала большую простыню и усадила его опять в угол.
Сохни.
Потом взяла ножницы и аккуратно, фирменно как-то, подстригла ему бороду. Длинные, и красивой седины, волосы трогать не стала.
Ты красивый, Боня. Ишь, красавчик.
Она извлекла откуда-то чистое мужское белье с кальсонами и рубашку.
Боня оделся, еще и чаю выпил. И пока он глотал чай, он вдруг поинтересовался:
Откуда у тебя мужской гардероб?
От мужа, вздохнула Валентина.
И Боня больше вопросов не задавал.
Уходя, он поцеловал руку дворничихе.
Ты святая? не совсем верил он.
Просто чистоту навожу вокруг. Терпеть не могу
Ты человек, не унимался благодарный Боня.
Дворник я, злилась уже Валентина, выталкивая его из дворницкой. Иди уже! Мне лестницу домыть надо.
Она закрыла за стариком дверь и, почему-то злясь на себя, вылила из тазика мыльную воду, вытерла старательно лужу на полу, прихватив грязные обноски Бони, бросила их в бак. Уходя, открыла в комнате окно пошире.
Свежий воздух она тоже любила. И надо было убрать все следы Бониного визита. Потому что если дочка, придя с работы, заметит или учует носом возможность этого визита, Вале мало не покажется.
А Боню она предупредила, чтобы не проговорился никому. Впрочем, могла и не предупреждать. Боня и так бы не проговорился. Поскольку знал все о детях в этом мире. И не только.
Боня же уже забыл о чистоте, которая с ним так внезапно случилась, он сидел внизу в люльке ремонтников с каким-то мужиком. И оба закусывали каким-то бутербродом с газетки. А Боня бодро и неугомонно смеялся над своим же анекдотом.
Валя, проходя мимо них в соседний двор, пригрозила Боне кулаком, намекая, чтобы убрали за собой.
Пёстрая тетрадь,
14 октября 2020
Блажь
Он был не по-столичному прост. Одет просто и дорого, то есть с незаметным шиком для окружающих. Единственное, что выдавало в нем столичную непростую штучку это роскошная совершенно, наглая свобода. Она прижилась в его походке. Он никогда не смотрел под ноги. Она жила в легком его обращении с деньгами, светилась в рыжих его дорого стриженных усиках и в золотом перстне-печатке со скромным бриллиантом в уголочке грани.
И перстень выглядел на его руке как-то незаметно, и видели не раз в компании, как ловко он мог открывать им бутылку с пивом.
Он был прост не по-столичному, но когда он приезжал в маленький городок, малую родину своей матушки, где она мирно доживала в милом доме на берегу моря.
Домик был скромным, по столичным меркам хибара, но он купил его матери по её же указке. Именно такой, чтобы у моря, и никто не завидовал.
Он редко наведывался сюда. Ну, потому что совсем не любил моря, его вызывающую независимость. Эти качества он ощущал в себе, это был его знаменатель по жизни. Но здесь, стоя на высоком берегу, он, глядя на волны внизу, чувствовал себя ничтожным и щепой деревянной. Он о море что-то знал, читал, учил биологию, географию. А морю было глубоко наплевать на его существование. Это он понимал. И хорошо помнил, как однажды он, довольный собой, в модных очках, неторопливо выходил после купания из воды. И вдруг получил такой силы пендель в спину, от только что бывшей совсем кроткой, волны, что опрокинулся носом в песок. А волна так же резво отхлынув, унесла его шикарные очки, вместе с его высокомерием.
Поэтому он уважал море, как любую стихию, но чуточку боялся. И не любил.
В городок этот он приезжал наспех, утро-день. А вечером уезжал всенепременно. Увидеть мать, поговорить с соседями матери, которым он предъявлялся как главное достижение в её, материнской жизни, раздавал всем подарки и, с легким сердцем и радостью завершенного дела, улетал опять в столицу. Чтобы еще год-два забыть об этом доме, море и маминых подручных.
Зачем он приезжал он и сам толком сформулировать не мог. Мать его особенно не звала и не ждала, ее подруги тем более.
Он никому бы не признался в том, как случилось, что визиты сюда стали частыми, порой неожиданными, что сбивало с толку и беспокоило матушку и подружек.
Но он стал приезжать в этот городок. И не летал самолетом, а все больше поездом.
Как-то несколько лет назад, он, случайно и нехотя, сел на поезд, решительно не случилось билетов на самолет. Он трясся в купейном вагоне, дышал ароматами чужих тел и носков. И совершенно до дрожи злой на весь мир и всех людей, пробкой выскочил из вагона. Вдохнул чистого воздуха. Облегченно хотел выругаться и вдруг замер, и тормознул с ругательством.
Перед ним стоял мужчина в длинном темном пальто, застегнутом на все пуговицы. Он улыбался ему и держал в руках снятую шляпу.
Под руку с ним, прижавшись нежно, и в платке, и с улыбкой обворожительной на лице, стояла женщина.
Парочка всем своим видом проявляла свою радость к нему. От нее исходил искренний восторг, они были рады ему.
От такой неожиданности он тоже снял джинсовую свою бейсболку и улыбнулся. И только потом понял, что парочка сделана из бронзы. Просто скульптура на перроне удачное воплощение чьей-то художественной мысли.
Он даже огорчился. Сильно огорчился.
Ему так хотелось чтобы приветливость этой красивой пары относилась только к нему.
И он, даже с какой-то ревностью, косил глазом на какую-то толстую тетку с такой же дочкой, которые пристроились у бронзовой парочки, чтобы сфотографироваться. Он отвел глаза от неприятного ему кадра и, не оглядываясь, почему-то почти бегом, кинулся в сторону, нужную ему.
Но сильное первое впечатление от красивой приветливой пары не покидало его весь день.
«Давно у вас эта скульптура?» спросил он у матери. Но она ничего не видела и не слышала.
«А я в ту сторону давно не хожу», ответила она.
А он пошел. Вечером. На перроне никого не было, поезда на сегодня закончились, и он смог хорошо рассмотреть поразившее его изваяние.
Особенно понравилась женщина. Ее лицо как бы под вуалькой, источало столько приветливого счастья от встречи, с ним. Это, пока он стоял рядом с ней, относилось только к нему.
А мужчина со снятой шляпой подтверждал, что да, здесь ждали и встретили, и рады видеть именно его, на которого всем давно было наплевать и в столице, и матушке, и подругам её, и особенно морю.
А эти двое, на этом пустом ночном перроне, застыли в ожидании и вере, что он обязательно приедет.
Так и случилась эта нечаянная и странная дружба между этой бронзовой красотой и им.
Он не мог этого объяснить, но он настолько поражен первым впечатлением, приветливостью и доброй радости себе, что искал повода, чтобы увидеть и прочувствовать это состояние еще и еще раз.
Он понимал свое это чудачество и неправоту, но каждый раз, въезжая с поездом на платформу, он выскакивал на перрон и снимал кепку перед дамой и приветствовал мужчину в застегнутом пальто изысканным поклоном. И осознавал он одно, что есть особая точка притяжения в этом мире, где он увидит пару, которая в любой житейский и морской шторм ждет его, и рада ему. Без корысти всякой и обмана.
Он было один раз взял с собой жену и детей, ему было интересно, увидят они бронзовую пару. Нет, не увидели. Жена раздраженно пообещала:
«Никогда больше не поеду поездом что за блажь!» жена чуть не налетела на бронзовую пару, но обошла.
«Блажь», повторила она.
А он тихо обрадовался даже тому, что никто больше не видит этих двух людей, как видит он. И он никогда не станет делать селфи с ними. Это было бы оскорбительно. Он лучше приедет. Поездом. И никакая это не блажь. Радость.
Пёстрая тетрадь,
14 октября 2020
Лицо
Устарела в наши дни обличительная фраза «потерять лицо». Это раньше этим можно было устыдить человека, даже убедить его заглянуть в урну, чтобы найти это самое лицо. Так это было неприлично в жизни потерять лицо. Это и уважение потерять, и окружение, и прочие атрибуты устроенной жизни.
Теперь лицо потерять невозможно. Потому, что никто и не заметит потери. Утром, если что, заменят пустое лицо макияжем женщины. Мужчины же отрастят моднющие усы и щетину. Замаскируют этим пропажу этого самого лица. Да так лихо, целый арсенал косметики, бритв и прочего инструментария напустят такого туману, что никто и не заметит, ваше это лицо или не ваше. А что еще реальнее никто никого не знает, лица другого, и своего тоже. Потому как это стало неважной сутью. И потерять лицо нонче невозможно, для этого вначале его нужно обрести.
Такие минорные мысли думались Таисии, пока ехала она своим привычным маршрутом в старый свой дом на окраине.
На работе случился конфликт Таисией, с её стажными заслугами и старательностью, грубо пренебрегла новая секретарша шефа.
Таисия от выговора этой тощей пигалицы вышла из себя. И чтобы не потерять лицо свое, написала заявление об уходе. И хлопнула громко дверью. Лица она не потеряла, но потеряла работу, которую больше выполняла по инерции и накатанному знанию своего дела.
Неожиданно это случилось и немного пугало. Уход с работы не входил в жизненное расписание Таисии, но она чувствовала, что поступила правильно. И за этим неожиданным разрывом с насиженным местом маячил какой-то судьбоносный посул, как бы в благодарность за ее сохранившийся облик.
И Таисию это несколько успокоило. Она вышла на своей последней остановке и пошла вниз по голой вытоптанной тропинке к дому.
Дома она поставила чайник, сварила кофе, села на краешек странного неустойчивого, но с корнями в этот пол, столика. Угол его был всегда застелен белой салфеткой, и ставя на нее чашку с кофе, Таисия увидела свое отражение в зеркале. Увидела там свое давно знакомое лицо, с конопушками рыжинок и пушистыми, тоже с рыжинкой, волосами.
Затянувшись дымком любимой сигареты, она вытянула длинные свои босые ноги и вздохнула. Хорошо бы вот так, сидеть и сидеть, у краешка стола. Видеть себя в зеркале сквозь дымок сигаретки. И сидеть в этой радости долго-долго, не впуская никого в этот дом. Потому что при любом визите, даже любимых людей, она терялась и теряла замечательное свое гордое лицо. Оно разбивалось о бестактные вопросы визитеров, о корыстные просьбы их. И Таисии приходилось искажать лицо доброй улыбкой и отвечать, и обещать.
А потом долго приходить в себя после ухода мам чьих-то, теть, подруг. Все уже приходили без лиц, одна корысть, а она свое теряла от их бесстыжести и своей слабости, неумению противостоять этому вежливому хамству.
В дверь позвонили. Таисия вздрогнула. Она никого не ждала, тем более без звонка.
Но позвонили еще раз.
Таисия открыла. Перед ней стояла та самая секретарша. Слегка запыхавшись, она почти пропела:
Что у вас с телефоном? Не дозвониться. Шеф срочно хочет видеть вас. Я не стала отдавать ваше заявление. Извините меня, быстро, как СМС, отпечатала в пространстве секретарша.
Таисия сразу поняла, что шеф наорал на эту пигалицу. Ведь сегодня они должны были пойти на важную, как всегда, встречу.
И вспомнила она, как обидно иронично накануне эта несмышленая девица говорила с ней, и ничуть не сомневалась в своем праве не терять золотое свое лицо. Она просто сказала:
Я не могу. Я не смогу.
Теперь секретарша засуетилась, предчувствуя нагоняй от шефа, стала быстро-быстро уговаривать.
Пожалуйста, пожалуйста, машина вас ждет.
Таисия хотела сказать ей строгой фразой: «Барышня, не теряйте лицо». Но вместо этого она потушила сигарету, мельком глянула на свое отражение в зеркале. Лицо было на месте.
И поэтому она улыбнулась немилой этой чужой девице.
Подождите на улице. Я сейчас оденусь.
Машина, действительно, ждала во дворе. Таисия села на заднее сиденье. И почему-то сильно была недовольна собой. А девица щебетала с водителем, весело строила ему глазки. И ей уже не было никакого дела до этой старой рыжей тетки, которая так оказалась нужна шефу. Подумала, удивилась этому и тут же забыла и о тетке, и о шефе, и о водителе.