Пойми меня, очень тебя прошу, шептал Эдгар, прикрыв глаза. В трудные минуты он зачем-то смотрел в окно и говорил. Ему было жутко стыдно за эти «женские беседы», но они единственные давали силу. Не могу я позволить нам оступиться снова. Тебе было мало того, что мы пережили? Благо, отделались только пожеланием сходить к батюшке от психотерапевта. И зачем я к нему пошёл? Все эту Линду слушал А ей мало! Если начнём беспечно себя вести, приаязываться, бегать с вытянутым языком, ничего путного точно не выйдет.
Что значит это «бегать с вытянутым языком», Эдгар и сам толком не понимал. Скорее чувствовал интуитивно. Бывало, наваляться проблемы конфликты с коллективом на новом месте работы, трудный класс, замок на двери кабинета заедет и он себе говорил: «Не бегай с вытянутым языком!» И все чудом налаживалось: коллеги становились приветливыми, класс послушным, а замок сам собой открывался, издавая звонкий щелчок. Так было ну почти всегда. Обычно Эдгара просто увольняли, объясняя такой исход безынициативностью или безответственностью. «Ну проблем-то нет, говорил себе Эдгар. Значит, я их решил».
Хлопнув дверцей шкафа, Эдгар начал собираться на работу. Настала пора решать новые проблемы. Залпом осушил стакан воды и начал перепрыгивать через сумки с вещами, щупая рукой стены. В ноябре утра уже были холодными и тёмными, но даже это не заставляло открыть плотные шторы.
Да где этот пиджак? Эдгар всё же включил настольную лампу в изъеденном молью цветастом абажуре. Предстояло совершить невероятное: найти серый пиджак в ворохе серых вещей, в спешке запихнутых в чемодан. Эдгар не то, чтобы любил переезжать Скорее не мог по-другому. И сборы с последующим беспорядкам терпеть не мог, слишком напоминало с детства знакомые погромы.
Найдя пиджак, Эдгару пришлось разбудить Ариадну Фёдоровну, у которой он снимал комнату, чтобы попросить утюг. К его огромному (пусть и не выраженному в крике) удивлению и негодованию, абсолютно вся одежда, включая злосчастный пиджак, была мятой.
Эдгару был необходим кофе. «А то ещё засну на первом уроке прямо перед детьми,» подумал он.
Кухня у Ариадны Фёдоровны была похожа на все остальные: маленькая, с исцарапанной газовой плитой, железными кружками и чайником в цветочек, холодильником при входе и столом с разноцветной клейонкой у окна, издали похожей на лоскутное одеяло. Над столом опасно нависла полочка с книгами, статуэтками и фотографиями каких-то людей. В самом центре из потолка торчала лампочка.
По правде сказать, всякие кухни, спальни и гостиные Эдгар не рассматривал. Он предпочитал снимать комнату именно у бабушек. Пусть они и надоедливо лезли с расспросами, вполне удовлетворялись выдуманными ответами. Зато беспорядок не устраивали. Хотя бы работать и отдыхать было возможно.
«Здесь точно нужно продержаться побольше, пообещал себе Эдгар, доедая бутерброд. А зависит это только от того, не стану ли я болтать попусту с незнакомцами и не натворю ли чего и рисунки не буду ли малевать, как в прошлый раз! Ну и, само собой, не буду ли бегать на поводу у очередной избалованной особы»
С таким настроем он, взгромоздив на себя пальто и не забыв портфель, отправился в тёмное осеннее утро. Идти было далеко, автобусы-то в Домишке не ходили Только поезда, которые проносятся и проносятся, воют и воют Надоели!
Идти предстояло мимо путей. Домишко, где довелось поселиться Эдгару, или Эдгару Львовичу, как его теперь чаще будут называть, было тремя пятиэтажками возле станции. Ближайшая школа находилась в селе, дальше по путям. Туда Эдгар Львович и пошёл, включив в проводных наушниках французский мотив. Заснуть можно, да и хотелось окончательно оставить за спиной всё старое Об этом нельзя вспоминать. Иначе Эдгар опять будет рисовать на полях тетради с конспектами уроков всё, что с ним происходило.
Лилит стояла, расправив чёрные вьющиеся волосы навстречу ветру. Шёл дождь, и казалось, будто она разноцветная тучка, которая спустилась на землю. Осенние холода ещё не наступили, и Лилит сняла кожаную куртку, которую разрисовала закатом, прячась под ней от обстрела водяными иголками. Дождь был единственным поводом, разрешавшим учительнице распускать волосы и ходить в кожаной разрисованной куртке. Так считали все, кроме самой Лилит: она была согласна с дождём.
Тензи наконец выбежала из подъезда. Без зонтика. С блестящим, словно подтаявшая льдинка, лицом и растрепанной, обычно такой аккуратной, причёской. Светлое платье с вышитым воротничком тот час покрыли тёмные точки-капли.
Опять плачешь, у дождя хлеб отбираешь? Хоть бы зонтиком прикрылась, а то он ещё разозлится и сильнее пойдёт. Живо под куртку!
Тензи рухнула в объятья Лилит. Ноги почти не держали, голова жутко болела, хотелось спать. Она прижалась к плечу старшей подруги:
Он опять расстроен. Папа Никогда себе этого не прощу, Лилит! Никогда! Он он даже ушёл, когда я сказала «прости»! Даже не хочет со мной разговаривать!
И Тензи расплакалась ещё больше.
Ну, ну, тише, Лилит гладила растрёпанные светлые волосы, обнимая подругу теплом куртки и сердца, клянусь своими красками, ты всё опять приукрасила. Настоящая художница!
Лилит уставилась на озябший пустырь, вдоль которого проходила железная дорога. Пусть Тензи поплачет, и потом они снова поговорят.
Тензи и Лилит жили в этом доме около станции, словно ждали, что кто-то скоро к ним приедет. Очередной поезд грохотал сквозь дождь, кто-то спешил кого-то обнять. Лилит смотрела вслед проносящимся вагонам. Она могла обнимать только Тензи, свой лучик света. И никуда не нужно ехать: счастье уже рядом!
Из окна дома Эдгара повалил дым.
Вот же бывают родители-паровозы, честное слово! Если этот товарищ продолжит в том же духе, таким и станет. Настолько утонет в сигаретном дыму, что собственных детей со стульями будет путать! Ещё не видела новенького учителя литературного чтения у малышей? Это кошмар! Дымит как паровоз, лицо, будто пепельница под носом, потому и хмурится хуже бабки на лавочке. Те хоть детям улыбаются, а он и с детьми работает! Прямо подошла бы и сказала: счастье не высиживают! От того, что будешь просто на попе сидеть и хмуриться, оно не появится.
Может, он просто кашу готовит, а она у него убежала.
Ага, Лилит чуть отстранилась и поправила подруге шарф, который чуть съехал во время обнимашек. И тефтели печёт.
Тефтели же не пекут
А я о чем!
Бедный Мой папа, наверное, так же грустит. Он так меня любит, а я
Так, ну всё. Я не для этого тебе рассказала. Смешить тебя пытаюсь, а ты с дождём турниры устроила. Обыграла уже, утонем сейчас. Ну-ка улыбнись.
Я хочу помочь папе. Он много работает и едва может ко мне выбираться раз в месяц, приезжает сюрпризом а я не в универе. Ругается, что прогуливаю. Говорит, исключат, и я потом зарабатывать не смогу. А я к этому иду, ты понимаешь? Мне уже одно издательство ответило, они готовы рассмотреть мои иллюстрации. На творчество нужно столько времени и сил, особенно если оно и работа тоже. Я просто не могу и учиться, и реализовываться! Пусть и так больно от того, что огорчаю папу
Бывают родители-паровозы, а бывают ходячие неврозы Боится он, что ты разленишься и не сможешь стать самостоятельной, а значит, и счастливой быть. Ну разве не видит, что ты за девочка? Разве не понимает, что ты талантище и большая молодец, на творчестве пытаешься зарабатывать. Одни за дымом ничего не видят, другие за нервами
Ты не понимаешь Он бросил трубку и ушёл!
Конечно, врать-то не получается. Сам небось в такое попадал, и не раз. Ещё и себя грызёт, что ты из-за его психозов внутриголовных так убиваешься. Смотри, скоро курить вместе с Эдгаром начнёт, они превратятся в паровозы и уедут далеко-далеко.
Тензи улыбнулась и обняла подругу. Она больше не плакала. Однако Лилит знала: они снова будут стоять и обниматься, снова Тензи выбежит навстречу плачущему небу без зонта, снова придётся прошептать эти слова. Без них Тензи не выстоит. И Лилит тоже.
Ты главное пообещай, что в этого паровоза не влюбишься. У него скоро дым из задницы повалит, не хочу, чтобы ты улетела
Не улечу, ответила Тензи. Да и папе это не понравится. Ну, разве что с тобой.
Глава 2
День не задался. На учёбе Тензи хотелось спать, других она слушала вполуха. Из головы не лез сон, который так часто посещал. После этого сна просыпаться, видеть белый пустырь с зубчиками елей вдали и серые панельки Домишка, а потом ещё и идти по морозу до станции, ждать грохочущую электричку и ехать до города на неудобном сидении было особенно грустно. Но Тензи держалась, потому заплетала косички и укладывала их в изящную корзинку. Надевала бордовое платье, к которому пристёгивался белый воротничок с вышивкой и брошь с балериной в прыжке, которая держала в серебряных ручках кварцевую звезду. Однокурсники насмешливо на неё косились, считая недостойной их «элитного общества». «Таких же дремучих провинциалов», хотелось добавить Тензи. У неё есть Лилит и творчество, а большего для счастья не нужно. Так она хотела думать.
Даже недовольный взгляд преподавателя, который он бросал на нее весь семинар, испарялся, стоило Тензи встретить Лилит вечером. Или сесть рисовать.
Включив любимые французские песни, Тензи рисовала свой сон. Французскую музыку и литературу она особенно любила: воркующие звуки будто переносили в другое измерение, оставляя позади учебу, работу и страх перед отцом.
Тензи снова приснилась её сказка. Она возвращалась в неё, как в спасение от филфака, работы в магазине, папы, словно каждый раз закрывала дверь с прочным замком. За той дверью не было ничего. Только море, солнце, краски и книги.
Сон начинался так. Тензи шла по широкому пляжу, теплый песок грел стопы, ветер раздувал белое платье и наполнял запахом моря распущенные волосы, и она чувствовала, будто парит. Внезапно на оранжевой акварели неба начинал проступать силуэт. Мужчина в лёгких белых одеждах накидке и чалме медленно ходил от воды к отдалённой части берега. Там лежали большие раскрытые книги в толстых переплётах. Каждый раз мужчина брал новую книгу из стопки рядом, шёл к воде, заходил по щиколотку, раскрывал переплёт и водил страницами по персиковой глади. Затем возвращался, клал раскрытые тома на песок.
Тензи спешила к нему. Он словно был посланником заката и наполнял и пляж, и море безмятежностью. Хотелось подбежать как можно ближе, обнять, сидеть рядом, пока он зачем-то раскладывает свои книги, и никогда никуда не уходить.
Что вы делаете? спросила Тензи, оказавшись рядом с незнакомцем.
Послушай, отвечал он и улыбался, указывая на одну из книг.
Тензи присела и наклонилась ухом к страницам, которые пахли солью и песком. На её удивление, они почти не были влажными. Шуршали, касаясь друг друга и ее волос, не хуже сухих.
Ууу, ууууу мммм Послышалось откуда-то между строк. Гул был тихим, но настолько глубоким, что вибрировал в груди.
Как красиво. Что это?
Это песня души. К берегам этого моря приходят разные люди со всех концов планеты и доверяют ему свои слёзы, мечты, а порой и любовь. Книги способны их передать, но только в виде такой мелодии, ответил мужчина, с улыбкой смотря вдаль.
Но как же им быть? Спросила Тензи, Тем, кто сидит один у моря, наверное, очень больно и одиноко. Я думаю, они хотят, чтобы их кто-то услышал и понял, поддержал. А в этой мелодии не слышно ни единого слова, мы даже не можем узнать, кто это поёт и откуда! Это же крик о помощи, крик души, а никакая не песня. Разве нет более понятного способа его поймать и услышать?
Конечно, есть. У лбдей есть ноги они могут подойти и попросить, сказать, пожелать что угодно. Даже если нет ног и голоса, они могут позвать кого-то. Попросить. Раз смогли оказаться в печали у моря.
Но над ними же могут посмеяться. Их могут прогнать, или, того хуже, ударить, снова возразила Тензи.
Могут, Капитан посмотрел на нее, и голубые глаза слегка окрасились персиковым закатом. Но могут, пусть и не сразу, найтись те, кто подарит любовь. Ты скоро узнаешь, что это стоит всех предыдущих ран.
Наверное Пусть же у всех у нас это случится скорее. Как вас зовут?
Я Капитан Книжного Моря, улыбнулся незнакомец. Я наделяю истории, заложенные в книгах, жизнью через любовь, звучащую в солёных водах. Такие истории смогут вдохновлять, но остальное люди должны сделать сами.
На этом сон обрывался. Тензи давно нарисовала и персиковый закат, и розовый песок, и море с волнами цвета лепестков огня, и особенно отчетливо портрет Капитана Книжного моря. Его тёмную бороду и добрые голубые глаза она всегда помнила. Ей хотелось поскорее придумать, что будет дальше и отправить эту сказку в издательство. Вдруг предсказание того мужчины сбудется и много-много людей вдохновится на то, чтобы открыть сердце.
Тензи любила рассказывать о своих снах Лилит. Та всегда слушала, добавляя смешные комментарии. Однокурсницы и соседки считали ее странной: вместо учебы зачем-то работает в магазине, вечно ходит измазанная в краске и бормочит под нос. Ещё и одета как в 19 веке: длинные платья и юбки нежных цветов, блузки с воротничками, кардиганы крупной вязки, корсеты, высокая причёска Зачем-то постоянно таскается в школу, оттуда к своей подруге, учительнице начальных классов Лилии Вольдемаровне. «Одно другого страннее, думали все». А Тензи думала, что одно другого прекраснее.
Вообще-то, был ещё кое-кто, кто охотно слушал рассказы Тензи. Герман, сын хозяйки магазина, где Тензи работала. Как-то так получалось, что в ее смены он оказывался не просто в Домишке (он работал где-то в большом городе), но как раз «случайно» проходил мимо магазина. Заходил что-то забрать или проверить. Обычно серьёзный, стоило ему увидеть Тензи, сразу улыбался. Даже деловой костюм не делал Германа строгим. Его пшеничные волосы, свободно торчащие, как ни укладывай, и смеющиеся голубые глаза выдавали открытого и счастливого человека. Он каждый раз приносил ей чашку с дымящимся кофе. Герман привёз своей маме кофемашину, потому мог спокойно его делать в неограниченных количествах. На расспросы Тензи он отвечал, мол, знал, что ты здесь будешь, ты же все равно работаешь, наверное устала, вот и решил заранее захватит для тебя кружечку.
Сегодня Тензи бежала к Лилит, на ходу поднимая ботинком вороха листьев. Одетая в розовый твидовый бирет, кремовое пальто и шоколадные полусапожки, она напоминала куклу с французской открытки. И даже синее пятно масляной краски на рукаве не портило вид, а делало образ Тензи милее.
Школьный двор гудел приветливой тишиной. Сквозь неё проскальзывали визги с детской площадки, счастливые разговоры по дороге домой и шорох листьев с ветром. Обычно Тензи обещала ждать Лилит у кабинета. Но только последний ученик покидал открытую дверь, как подруги бросались навстречу друг к другу с объятиями. Лилит и не пыталась сдержать улыбку: неслась по коридору не хуже школьницы, звеня блестящими кедами и россыпью бусин в волосах. Обниматься они могли долго. Возвращались в мир сказки, вырываясь из обязанностей и рутины.
В актовый, красотка? подмигнула и захихикала Лилит. У меня ещё проверка «шедевров». Чердак хочу проветрить, а то вкрай паутиной порастет.
Это она про голову, догадалась Тензи и ответила:
В актовый, в актовый, дорогая.
Другим учителям оставалось лишь неодобрительно цокать, глядя вслед коллеге, прыгающей и смеющейся вместе с какой-то студенткой. Лилия Вольдемаровна вызывала недовольные и осуждающие взгляды одним своим видом: сегодня на ней было синее платье с люрексом в сочетании с кожаной курткой, на которой хозяйка вышила перламутровыми пайетками огромного кита. Как бы они ни хотели, выгнать Лилит не получалось ее слишком любили дети. Администрация и так плохо посещаемой школы боялась, что даже младшеклассники научатся прогуливать, если уволить их обожаемую Лилию Вольдемаровну.