У мамы протез сломался, она стоит в нем на остановке. Ее надо забрать. Ты же сможешь приехать?
Ого. Не шутки. И куда мы ее и как?
Мана нетерпеливо нарезала круги вокруг детской площадки. Она знала это не к ней вопрос, сейчас он все решит, просто ему нужно время. Чертовски много времени!
Он же порядочно весит, придется ее вынимать
Я в метро захожу, мне к ней надо. Приедешь, да, договорились?
Хорошо, сейчас поеду, да. Дело важное.
Мана мгновенно сбросила вызов, торопясь продолжить путь, и тут же ей стало очень стыдно. Надо было хотя бы спасибо сказать Вот она криворогая свинья. Надо будет много-много раз его поблагодарить, когда она его увидит. И извиниться. И и еще куча каких-то обрывочных мыслей, как там Танга, как вообще сказать об этом матери, главное когда?
Все же будет хорошо?
На входе в метро она привычно вытащила из кармана карту и замерла.
«Хорошенькое дело путать следы и приложить на входе ученическую карту с моей фамилией Черт!»
Мана воровато осмотрелась.
Скучающий охранник поглядывал, скорее, в свой смарфон, чем в мониторы, конечно, но камеры, вероятно, засекут движение, если она попытается проскочить за кем-то через турникет.
Мана потопала к кассам. Автоматы уже давно не принимали наличные, но вдруг повезет?
Извините, пожалуйста на нее даже не смотрят.
Извините, вы не могли бы еще одна голова отворачивается.
Мана повела взглядом по редкому потоку людей, заходящих в метро.
Нет.
Нет.
Вот. Молодой парень, она почти бросилась к нему.
Извини, слушай, он испугано остановился. у меня только наличка, можешь мне билет купить?
Мана протянула в его сторону купюру.
Даже сдачи не надо
Давай, смущенно буркнул он и подошел к автомату. Потом протянул ей билет и так же в пол ответил, не надо мне твоих денег.
Да возьми, ну, она нелепо тыркнула деньгами в его сторону.
Парень замотал головой.
Берешь билет?
Мана растеряно приняла пластиковую карточку. И несколько секунд стояла, глядя на торопливо удалявшуюся спину.
Спасибо, почти шепотом бросила она вслед.
В вагоне метро она опять прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Бежать было некуда, заняться было нечем и внутри, все нарастая, начал метаться какой-то не оформленный, бессловесный крик. Он зарождался в центре живота, бился о клетку кожи, отражаясь обратно, опять отскакивал, закручиваясь в спираль, поднимался выше, в голову, где звук становился звонче и громче, резонируя о череп. Какая-то неподвижная судорога пробегала внутри ее тела, и она совершенно не знала, что ей делать. Как от нее избавиться. Куда ее деть.
Она решила не бороться. Мана просто отдалась этим ощущениям, раскручивая их внутри, потом воображая, как она вертится волчком внутри вагона и орет. Громко, бессвязно, болезненно
«Выспись сегодня получше,» так, вроде, ей велел Паук? Она усмехнулась вслух, маленькое представление для самой себя, смешок наигранного сарказма. Да уж, выспаться у нее получится непременно. Только этим и будет заниматься.
Паука, конечно, никто не звал Пауком. На работе они не использовали имен, при приеме им всем были назначены номера и велено было соблюдать строжайшую секретность. Они соблюдали. Для собственной же безопасности, подпольная экспериментальная клиника дело не шуточное, если их накроют
Но по номерам они тоже друг другу не обращались. И кличек не давали.
Только у Дворецкого было прозвище. Потому что он был нелепым, вульгарным и не просто большим там или полным, нет, совершенно запущенно жирным человеком. Его часто поминали в разговорах. Скажи Дворецкому. Попрошу Дворецкого Кто придумал эту кличку Паук не знал. Но все пользовались ей очень охотно, находя весьма ироничной. Если бы Паук узнал, что Мана называет Дворецкого Слизняком, то с удовольствием бы согласился.
А друг друга персонал называл просто ты, и, конечно же, Смотри или Слушай. Самые универсальные и популярные имена.
По номерам их называло только незримое начальство. В звонках, сообщениях.
Девятый, вам следует
Речи всегда было вычурно-формальные, как будто кому-то доставляло удовольствие общаться таким не живым, сложно-составленным языком. Кому именно Паук не знал. Он не имел ни малейшего представления, на кого и зачем работает. Старался делать вид, что его это не интересовало. Конечно, это было вранье. Весьма интересовало, но только в качестве абстрактного вопроса. Да и платили так себе, честно говоря, никаких мифических золотых гор при работе на мафию. Может, это и не была мафия. Как бы то ни было, работу по специальности найти было очень сложно. У Паука так и не получилось.
К тому же, в клинике было много плюсов. Никто не лез в дела другого. Приходилось делать что-то вместе, что-то знали о работе друг друга, но только прикасаясь по краешку, не особо стараясь погружаться. Вопросы задавать или не хотели, или ленились.
И, конечно же, все двери кабинетов запирались. В любое время и на любое время. Что Паука очень устраивало.
Вначале он охотно, и даже с энтузиазмом, пользуясь этими условиями, насиловал пациенток, что были в отключке. Были они часто, даже если в этом не было особой необходимости, препаратами их снабжали в достатке. Потом все реже.
Потом его это вообще начало, скорее, раздражать. Безвольность голого тела, которое не очень-то просто ворочать на кушетке или в кресле. Хуже, чем у куклы, потому что тяжелее, суставы слишком гибкие, тела слишком аморфные.
Это неудобно признался себе, наконец, Паук. Ему приелось. Уже были молодые и не очень, худые, полные. Скучно.
Но совсем не пользоваться безнаказанностью положения он не мог. Новая игра была вычурнее. Он раздевал их. Кого-то частично, кого-то полностью, разглядывал, рассматривал, и запоминал. В день он выбирал одну пациентку. Или клиентку. Или кто они тут, безропотные подопытные существа, за скромную сумму денег позволявшие непонятно кому испытывать на них неизвестно что.
Он старательно запоминал ее формы, изгибы, впадины, иногда старательно ощупывал. И вечером мастурбировал, сочиняя себе новую историю. Где они были: в постели, на пляже, в машине Как она ему отдавалась: страстно или испуганно. Охотно или наоборот. Но, главное было наполнить эту историю теми эмоциями, которых совершенно не давали их безвольные тела в реальности.
Это был его самый надежный наркотик. Хотя доступ к подобным препаратам у него был в избытке. Старые, новые еще не попавшие на рынок или веками проверенная классика.
Но о них он избегал даже думать. Глупая химия. Черт, да он даже пить почти бросил, насмотревшись на некоторые результаты.
Его привлекал мир тех чувств, которыми он сам управлял. Вечерами. И вместо непонятных веществ были просто тела.
Вообще, Мана была не совсем в его вкусе. Слишком мелкая, слишком хрупкая и угловатая. И пахла, как коренная обитательница помойки. Но время близилось к вечеру и никого лучше могло сегодня и не быть.
Паук отключил запись показаний, тем более, что они последние двадцать минут были совершенно стабильные, и подошел к Мане, обмякшей в кресле. Снял датчики, притянул ее к себе она упала лбом на пряжку его ремня и начал задирать худи вверх.
Пальцы его правой руки скользнули по чему-то липкому, он на секунду замер от неожиданности, потом увидел свежую повязку на ее спине. Машинально обтер правую руку о халат, потом стянул с Мани худи и расположил на кресле.
Вид ее тела порадовал Паука не больше, чем Слизняка. Но по гораздо более широкому набору причин. Конечно же, впечатлений на вечер тут не наберешься
Он наклонился, завороженно разглядывая раздувшиеся фурункулы. Вот откуда запах Паук аккуратно потрогал одно из образований у Маны на левой руке огромный фурункул несколько сантиметров в диаметре. Вздувшаяся плоть зеленоватого оттенка мягко поддалась под его прикосновением. Пауку показалось, что кожа в этом месте очень сильно истончилась и только и ждет подходящего момента, чтобы лопнуть, выплевывая наружу накопившийся гной.
Интересно, когда Шестнадцатый говорил, что, ей, возможно, все равно какую причину он имел ввиду? Эти странные нарывы? От чего они?
Ему стало на мгновение жаль девчонку. Совсем молоденькая, худенькая, какая-то беззащитная
Конечно, ее никто не заставлял идти в клинику, сама захотела заработать легких деньжат. Всегда так было даже вечная проституция тоже имела свои обратные стороны и риски. Что лучше, и что выбрать?
Но, непонятно же, для чего ей деньги. Быстро заработать, потом пробухать с друзьями, потом опять быстро заработать.
Или родители какие-нибудь алкаши. И она просто вынуждена содержать себя.
Или и то и другое.
Но все равно почему-то Пауку было интересно.
Ему вдруг стало смешно да, ему хотелось понять, что творится у нее в мозгах. Особенно после того, как там должны были начаться изменения. Поэтому, что ее сюда привело на самом деле, не столь важно. Важно, к чему это теперь приведет ее.
Ладно, решил Паук, и принялся водворять худи обратно на Ману. Не его дело, пора вернуться к работе. Дурацкий день, но хоть что-то сделать надо.
Паук снова закрепил датчики и вставил Мане в вену бабочку для инъекций.
Антон Павлович никак не мог избавиться от навязчивой жвачки в голове. Не спасали даже мысли о том, что при исполнении, все лечение будет бесплатное, ему даже какие-то деньги положены Все улетучивалось под напором монотонного потока: «Ну, какая сучка! Мелкая и порвала сухожилие мне, чашечку выбила! Откуда столько сил у этой доходяги? Дрянь подзаборная. Наплодят бомжей всяких. Ну, сука, ты подумай, а?! От горшка два вершка, воняет, как из помойки, а как дала! Чтобы она себе все пальцы переломала на ноге своей чертовой! И детей бы у нее никогда не было, суки такой!»
Он был незатейлив в своих мыслях и выражениях, дальше «суки» размышления не продвигались. Зато отчет о происшествии был более, чем красочный. Написал он быстро, вдохновенно, остановившись в конце концов на «подозрении на штамм сибирской язвы KR001, необходима изоляция». Пусть ловят, наплачется еще.
Как бы узнать, куда ее определят? Он бы этой дряни в глаза-то плюнул. Сучка подзаборная
Сестру ее на носилки укладывали санитары, и ехал Антон Павлович в кабине, несмотря на протесты со стороны ноги. А то тоже, может, заразная, тем более, что там за дрянь у них в Муравейнике появилась, врачу знать не хотелось. Хотя лежать ему долго, операция, потом реабилитация, так что успеет все успокоиться. Наверное. Ну, сука какая, а!
Метро постепенно пустело, наплыв людей, возвращающихся с работы, сошел на нет, и Мана спокойно выбралась на поверхность. Идти было три остановки, и никаких сил ждать автобуса у нее не было уже в вагоне поезда она очень хотела начать мерить его шагами, может быть, перебежать в следующий И сейчас очень спешным шагом, почти бегом, она направилась на встречу к своей матери. Та, конечно же, даже не писала ей больше, копит силы для массы упреков в том, что Мана добиралась слишком долго. И макароны же, точно.
О том, как сказать матери про Тангу, Мана думать просто не хотела. Не было ни слов, ни подходящего момента. Лишь только мысли сворачивали на эту тему, как тут же сами в испуге отшатывались. И как узнать, где она?
Неожиданно громко зазвонил мобильник. Странный короткий номер, буквально три цифры, но какое-то непонятное сочетание.
Она чуть задумалась, но все же приняла вызов.
Гражданин, раздался в трубке хорошо поставленный властный женский голос. Ваше перемещение по городу может представлять опасность для эпидемиологической ситуации в столице. Оставайтесь на связи и прекратите перемещение, к вам уже направлена машина санитарно-эпидемиологической службы.
Мана неожиданно для себя побежала в ближайший двор. Не раздумывая, просто ноги сами ускорились, сворачивая с прямой дороги. Мобильник стал каким-то совершенно чужим посторонним элементом в ее жизни, тяжело оттягивая руку.
Скрыться с дороги, добежать до помойки Она взяла смартфон обеими руками и со всей силы опустила на край мусорного бака, переламывая конструкцию. Еще раз, пока он не развалился надвое. Стекло стало матовым от покрывших его трещин, и от этого Мане стало очень грустно. Словно какая-то жизнь угасла в ее руках. Ее прошлая жизнь, тихая и понятная. Она чуть помедлила и кинула остатки техники в мешанину бытовых отходов.
Потянула руки накинуть на голову капюшон, в надежде скрыться от вездесущих камер, но худи осталось в стиральной машинке. Блиииин Чего будет, если оно мокрое пролежит там так долго? Выветрился ли запах? Или ее уже теперь и открыть будет нельзя? Да, пофиг, это даже не проблема на фоне всего остального, вдруг решила она.
Опустив голову вниз, сунула руки в карманы джинсов. В кино так всегда передвигаются те, кто хочет спрятаться, и это оказалось очень удобным. Словно защитный панцирь окружил ее, создавая иллюзию безопасности. Очень хотелось стать еще меньше, сложиться куда-то внутрь себя, вобрать все, чего касался окружающий воздух, внутрь, потом еще раз и еще, пока на какой-то итерации от нее не останется ничего кроме незаметного черного пятнышка.
Не как у художника. Еще дальше и глубже минимум смысла при минимуме форме. Просто проекция тени улитки, закрученная против часовой стрелки внутрь себя. До момента их первой встречи, подумала Мана. До момента, когда она вдруг узнала Улитку. До Когда это было?
Это отвлекло ее от размышлений о предстоящей встрече. Она с удовольствием просто вспоминала.
Как Слизняк, нетерпеливо пожирая ее глазами, первый раз приказал раздеться. В приемной было еще несколько людей, это не напоминало какое-то интимное действие, но его взгляд упорно говорил иное.
Ну, да, полгода потребовалось, чтобы Мана поняла, что Улитка спряталась на плитке. Всего лишь? Не так уж и много времени для того, чтобы полностью переменить свою жизнь.
Мана вынырнула из дворов и воспоминаний и сразу же увидела свою мать.
В том, как она стояла, было что-то неестественное, какое-то начатое, едва намеченное движение, подавленное в самом зародыше, легкий полунамек, требующий развития и продолжения, глаза отказывались воспринимать эту статику.
Регос, видимо, сам недавно приехал, хотя Мана не слышала, что он говорил, но стоял он как-то немного виновато, совершенно по-идиотски держа перед собой рюкзак обеими руками, словно иллюстрация в толковом словаре к фразе «без вины виноватый». Мать умела производить на людей такое впечатление.
Ну ты пешком, что ли, от дома шла, я не понимаю?
Спираль внутри Маны вдруг раскрутилась, раз, два, три оборота, стрелки побежали в положенную им сторону.
Неожиданно для себя она просто проигнорировала свою мать.
Привет, Регос, слушай, спасибо тебе огромное, что приехал, я прям очень она не нашла следующего слова и продолжила другим предложением. Не знаю, что бы я без тебя делала.
На лице Регоса, сквозь чуть понуро-виноватое выражение принялась пробиваться улыбка, но ее оборвали.
Так, голубки, вы будете миловаться и мне тут и дальше стоять, как статуе?! Может, сделаете чего-то уже, наконец?
Мимика Регоса опять изменилась словно пробежала незаметная рябь. Он опустил глаза.
Светлана Андреевна, он очень отчетливо выговорил ее имя и отчество, словно недоверчиво примеряя точно ли подходит? мне нужно посмотреть, в порядке ли питание скелета.
Ну так смотри уже, вот чудо-то
Он обошел сзади, провожаемый взглядом Маны. Поставил на асфальт рюкзак и присел на одно колено. Потом встал, все пытаясь найти удобную позу.
Пластины экзоскелета шли сзади, вдоль ног и позвоночника, обхватывали талию, бедра, икры и забавными погонами падали на ключицы. Регос все пытался как-то пристроиться к батарее на спине, индикатор заряда мигал зеленым, но первое, что ему пришло в голову где-то обрыв цепи. Судя по тому, что питания не было во всем оборудовании где-то около батареи. Наверное. Ему приходилось уже ремонтировать такие вещи, после окончания гарантии многие предпочитали искать каких-то знакомых умельцев, в мастерских было слишком дорого. А гранты на бесплатный ремонт слишком долго. Так что да или питание или мозги. Лучше питание, мозги стоили немалых денег.