Хоть что-то он не знает, проворчал казначей его величества. Ладно ты поработал, отдыхай пока. Можешь погулять по усадьбе, но далеко не уходи. Пошлю служку своего к государевым рындам, разузнать, где государь. Навроде в палатах быть должон. Спиной мается два дни. Испрошу а-у-д-и-ен-ци-и. Тьфу, прости Господи! Как ингличане повадились к государю нашему наезжать, так он стал требовать от слуг своих словеса иноземные употре, прости Господи, блять.
Что со спиной?
Стреляет в поясе.
Понятно. Я тут похожу. В кузню загляну. Не погонит меня кузнец?
Скажи, я дозволил, но к огню не лезь. Да и вообще, внутрь не заходи. Не любят оне. Всё! Побёг я сначала в казну, а потом во дворец.
А сразу во дворец нельзя?
Не по чину мне с рындами якшаться. Служку пошлю, разузнает.
Он чинно «побёг», выйдя из ставшей мне родной светёлки, а я положил подушку на её законное место и растянулся на лежанке.
Может ну её, эту прогулку? подумал я. Вздремнуть бы
Спина гудела от стояния у кафедры.
Надо сделать нормальный письменный стол и кресло удобное, продолжил я размышлять. Помню, когда-то я мечтал поставить себе старинное бюро в кабинет. В кабинет? Какой кабинет? Нет у меня никакого кабинета. Или есть? Помню большие окна с прозрачными стёклами. Где это было? И большой стол со складывающейся крышкой и ящичками для перьев, чернил и бумаги.
Я понял, что задремал и резко дёрнулся. Нельзя спать. Надо выйти на двор. Зачем? Ах, да Прострел!
С трудом сделав усилие, чтобы раскрыть глаза, я увидел не широкие прозрачные стёкла окон, а высокое удлинённое окно со слюдяными оконцами, вставленными в деревянные перемычки. Я в который уже раз за эту неделю сделал попытку что-то разглядеть через полупрозрачную пластину.
Хрен там, называется, подумал я, недовольно скривившись, и одёрнул себя. А чем я, собственно, недоволен? В моём доме в нашей спаленке на четверых точно такие же окна. Узкие и совсем даже непрозрачные. И где я мог видеть широкие и прозрачные, как воздух? Только во сне, конечно, усмехнулся я и протёр кулаками глаза, успевшие за короткий сон слипнуться.
Всё хватит тут рассиживаться.
Схватив с кафедры пустую склянку, в которой ещё недавно были чернила, я заткнул её деревянной пробкой, сунул запазуху полотняной рубахи, опоясанной тонким кожаным ремешком, завязанным на хитрый узелок, и выбежал под июньское солнышко.
* * *
Ну-ка Если двадцать пять копеек раздать пятерым э-э-э опричным воям, сколько будет у каждого?
Я посмотрел на царя снисходительно, но удержался от того же в голосе.
Пять, государь. Это просто, сказал я.
Иван Васильевич уже некоторое время экзаменовал меня, но дальше таблицы умножения на «пять», почему-то озадачить меня не решался.
Можно я сам себе придумаю задачу, государь. Похоже, вы меня жалеете.
Царь посмотрел на нахмурившегося Михаила Головина и, увидев, что тот кивнул, пожал плечами и сказал:
Давай сам.
Казна выдала сотнику для выдачи награды за сражение пятьсот копеек.
Новгородских? Мало что-то Что за сражение такое? Ежели сотня конная, то не меньше пяти тысяч.
Я улыбнулся.
Пусть будет пять тысяч. Однако после сражения в сотне осталось э-э-э тридцать два всадника. Вопрос Сколько денег у сотника если он «новгородки» поменял на «московки»?
Хм Мудрёно, улыбнулся царь. И сколько? Хотя нет. Расскажи, как считать будешь? Снова без счёта костьми? Только умом?
Я тоже улыбнулся.
Да, государь. Начнём. Каждому конному воину за сражение полагалось по пятьдесят копеек, потому что пятьдесят тысяч мы делим на сотню. Правильно?
Давай-давай, подмигнул мне царь.
Похоже моя игра ему нравилась.
Вот Но конных осталось только тридцать два, поэтому пятьдесят умножаем на тридцать два.
Что делаем? Умножаем? Это как? сделал «стойку», подавшись вперёд, царь и тут же ойкнул.
Э-э-э Значит берём тридцать три раза.
А-а-а Так бы и говорил, прокряхтел Иван Васильевич, морщась от боли. Вот лихоманка бисова! Прости, Господи!
Значит выдал сотник одну тысячу шестьсот копеек. Вычитаем их из пяти тысяч и получаем три тысячи четыреста «новгородок». Делим их пополам и получаем одну тысячу семьсот «московок». Как-то так, великий государь.
Силё-ё-ён, ты брат. Значит ты всю «пифагорову таблицу» знаешь?
Всю? удивился я. Всю её никто не знает. Она бесконечная. А до десяти знаю. Но в том то и дело, что слишком она неудобная для счёта, ведь не упомнишь всё умножение.
Не упомнишь. Так для того счёт костями есть, хмыкнул царь.
А ты, государь, считаешь сам большие цифры?
Иван Васильевич смутился.
Не особо. То не надобно мне.
Во-о-о-т, развёл я руками. На костях посчитал, и буквами записал. Не ладно так.
А как надо? спросил царь и покачал головой. Вот вы греки Горазды на выдумки. Он у тебя, Михал Петрович, точно Пифагор. Сказывай далее, отрок.
Я подошёл к счётной доске, специально принесённой для экзамена, и написал: BI.B=ДК.
Вот двенадцать помножить на два, получится двадцать и четыре. Без костного счёта не посчитать. А если записать индийскими цифрами, то всё станет просто и поятно.
Я написал: 12.2=24.
Это десятки, это единицы. На это указывает порядок расстановки.
Царь смотрел на доску ничего не понимая, а вот дед заинтересовался.
Ну-ка, ну-ка, проговорил он. Эту цифирь я знаю. Приходил в Кафу купец из тех мест. Мы тогла с посольством там были, великий государь. Ну и торговали маленько. Вот он так записывал. Считал и писал сначала по-своему, а потом по-нашему. Сходилось. А ты, значит и это усвоил? Вот шельмец!
Дед восторженно разулыбался.
Так ладно Если эту цифирь вставить в таблицу Пифагора, вообще всё будет понятно. Вот
Я написал: 1,2,3,4,5 по-горизонтали и то же самое по вертикали, а в точках пресечении цифр их произведение.
Вот и всё. Легко, да? спросил я.
Иван Васильевич и Михаил Петрович переглянулись.
Охренеть, сказал дед.
Тут даже ко мне, кажется, дошло, медленно проговорил царь. Подрастёт мой Фёдор, тебе отдам в ученики.
А сколько ему сейчас лет?
Э-э-э, задумался государь, что-то считая в уме. Четыре вот в мае исполнилось. Старшему Ивану семь лет в марте исполнилось. А тебе, малой?
Зимой восемь стукнуло.
О как! Силён! И значит, ты эти листы исписал? спросил царь, пытаясь отойти от непонятной ему математики.
Так и есть, кивнул головой я.
Кто надоумил?
Само пришло. Вот деда не даст солгать.
Ховрины не лгут, сказал дед и поправился. Не лгут Московским царям.
Потому, что клятву верности давали, но он-то не давал.
Царь улыбнулся хитро сощурившись.
Я русский, а значит верен тебе.
Царь вдруг помрачнел, словно на него нашла туча и покачал головой.
Не все так думают. Нет у мас такого понятия, верность государству по рождению. Уходят князья и бояре в Литву вместе с дружинами. И какие князья и бояре?! Обласканные! Эх!
Иван махнул рукой, резко встал с кресла и вскрикнул от боли, схватившись обеими руками за поясницу.
Ох-о-хо Вот беда-то.
Он, оставаясь в чуть наклонённом вперёд положении, попытался сесть в деревянное кресло обратно, но я шагнул вперёд и придержал его за локоть.
Великий государь, позволь помочь?! спросил я.
Чем ты поможешь, отрок?
Я пчёл принёс. Видел, как знахарь на торжище пчёлами лечил. Он скрывал, да я подсмотрел. Помнёт-помнёт болезному спину, а сам из плошки пчелу вынет за крылья, да приставит к спине. А она и ужаль И всё лечение.
И сразу проходит? удивился царь.
Не сразу. Но многие приходили и вспоминали прошлые случаи и говорили, что тогда помог, помоги и сейчас.
Ты, что, пчёл принёс?
Принёс.
А зачем они тебе?
Так, тебя, государь, лечить. Деда сказал, что у тебя поясницу прихватило, а я и вспомнил про пчёл. Вспомнил и побежал в сад. Там пчёл полно.
А, ну, покажь!
Вот.
Я достал из-за пазухи бутылёк из тёмно-зелёного стекла и протянул царю.
Только не открывай. Улетят.
Много там? спросил царь, прикладывая склянку к уху.
Десяток.
Маятся, проговорил царь, жалостливо скривившись. Помрут ведь. У них, как у Кощёя Бессмертного смерть на конце иглы. Ужалят и помирают. Не жалко?
Вот ещё! дёрнул плечами я. Что такое пчёлы и что такое государь? Две большие разницы.
Иван Васильевич посмотрел на меня, грустно усмехнулся и, потрепав меня по волосам ладонью, произнёс:
Лечи уж, Федька-Пифагор. Только раздеться помоги. Михал Петрович, подсоби рубаху снять.
Задерём только до самой головы, сказал я. Не надо совсем снимать.
Рубаху приподняли и я приступил к Ивану Васильевичу сзади. Он стоял прямо, упираясь руками на спинку кресла. Тело у него было крепким и хорошо развитые дельтовидные мышцы и плечи расширяли его значительно по сравнению с нижней частью.
Это я, когда Казань взяли, застудился. Продуло и зело спину прихватило в первый раз. Но тогда знахарь из местных мокшан помог. Мазью с гадьчьим ядом помазал меня и к утру, как рукой Ой!
Терпи государь.
Я вынул вторую пчелу и ткнул ею справа от позвоночника.
Ой!
Потерпи, государь.
Я прошёлся пчёлами по обе стороны от хребта с поясницы до копчика. И начал считать секунды. Иван Васильевич по причине своей болезни прибывал в своей спальне раздетый до исподнего, и когда мы пришли с дедом, лежал. Однако, когда прочитал моё «Введение», его, как пружиной с постели сбросило. Ну и началось
Сейчас он стоял передо мной с голым задом, и я думал, что делать дальше.
Великий государь нужные места я обколол. Ещё осталось шесть пчёлок, но опасаюсь я много яда в тебя впускать. Кто знает, как подействует. Сейчас надо обождать примерно один часец4. Потом жала уберём. Склянку с пчёлами я оставлю. Ежели что, рынду попросишь, или царицу они их тебе вставят.
Кого? Настасью? Да, какой с неё лекарь? Да ещё пчёлами Она их боится пуще огня.
Государь рассмеялся.
А рынде я свой зад показывать не хочу. Мало ли что у них на уме, у воев этих
Я делано округлил глаза.
Что дивишься? Хватит этот ещё рында по башке кулаком. А ты о чём подумал, отрок?
Царь рассмеялся и погрозил мне пальцем.
Сам придёшь. Раз сам начал, сам и закончишь справу свою. А я награжу тебя изрядно, коли полегчает. А за это
Царь ткнул пальцем в лежащие на деревянном кресле исписанные листы
Отпиши-ка, Михал Петрович, сему отроку
Он посмотрел на казначея и задумался, теребя бороду.
Младый ещё он. Так бы, за такую справу, и поместья не жалко, но расписано всё по избранным. Нет земель свободных.
Царь напрягся лицом, сведя густые брови на переносице. Нижняя губа выдвинулась вперёд и потому его большой нос почти достал верхнюю губу. «На нашего Буншу похож», вспомнилось мне где-то слышанное.
Коня, сбрую? Мал ещё, продолжал размышлять вслух Иван Васильевич. Шубу? Да, ну!
Может его на оклад взять? В казначейство. Он сим «Введением» уже привнёс разума в справу нашу казначейскую, а с его индийской цифирью и этим, как его, «умножением», там хоть посчитать всё можно будет, переведя всю рухлядь на деньги.
Царь посмотрел, на меня не распрямляя бровей, потом вдруг резко вскинул их и, словно прозрев, воскликнул:
А ведь правде твоя, Михал Петрович. Вноси его в боярский список и приписывай к казне, но не сорока твои соболиные считать, а в разрядные палаты со всеми там записями разбираться. Зело борзо он буквицы пишет.
Заклюют его там дьяки, великий государь, да и ослепнет в скорости.
Так не говорю же, чтобы сиднем там сидел. Пусть походит, присмотрится, что там дьяки творят. Чую, что в родословцы древние они кривду пишут. Понаехало из земель заморских, немецких, да литовских быдла всякого с родословными «липовыми». И крутятся они возле дьяков тех. Сказывают мне. У тебя в палатах места не прибавится, а вот людишек придётся добавить, я думаю, чтобы учёт сей ввести.
Царь снова ткнул пальцем в мою писанину.
А потому место там ему не найдётся, вот пусть и посидит там. А кто «клевать» начнёт пусть скажет. Мы того укоротим.
Царь наклонился заглянул мне прямо в глаза.
Жду от тебя новый счёт. Переведи нашу цифирь на свою. В нашей, если честно, я ни черта, прости Господи, не понимаю. Читать читаю, да. Складываю кое-как, а с большой цифирью даже и не связываюсь.
Думаю, мало кто может обойтись без костного счёта, да на перстах ещё я, к примеру, могу. А так, как он, дед показал на меня пальцем, верно никто у нас не может.
Вот и я о том. Изложишь на бумаге, приставлю тебя к наследнику моему наставником. Осилишь?
Осилю, государь. Давно о том думаю. Бумаги не было и чернил. Тятя не давал.
Вишь, как Болван твой тятя, хоть и воевода исправный. Тоже из тех, кто предан мне и делу моему. Спаси его бог. Да и Анастасия моя добрая душа из вашего рода. Подрастёшь, пойдёшь в избранные, станешь служить мне?
Так Уже, вроде, служу, неуверенно пожал я плечами.
И то.
Давай, государь, жала изыму
Иван Васильевич снова развернулся спиной. Дед приподнял ему рубаху, а я повыдёргивал жала с опустошёнными мешочками.
С сего дня и вписывай его в боярский список. Указ подготовь и принеси мне на подпись, Михал Петрович, сей же день. Говорил царь, пока я его «оперировал».
Тут же и принесу, великий государь, согласился дед, оправляя ему рубаху.
Как писать его станешь, Захарьиным, или Головиным?
Дед посмотрел на меня и пожал плечами.
Хотел было, к себе приписать, и отец его был не против, когда отдавал, а тут, вдруг вчера взъерепенился. Мой, говорит, сын. Вертай взад! Едва вчера не забрал. А мне бы помощника в денежной справе и купечестве. Сын-то мой далече и служба у него.
Помню, помню, ты говорил. А ты, что скажешь, Фёдор? Пойдёшь в наследники к деду? Возьмёшь его имя его семьи?
Я некоторое время сделал вид, что подумал, а потом покачал головой.
Мне чужого не надо, государь. Есть прямой наследник, пусть и владеет. И не хочу родного тятю обижать. Он говорил, что любил мамку мою, вот и ко мне воспрял духом. А помогать готов. Только мал ещё я купеческими делами заправлять. Силёнок маловато с караванами ходить. Оружную справу ещё не разумею.
Дед рассмеялся.
Не надо тебе с караванами ходить. Пригляд за товарами в гостином дворе нужон. У меня есть там приказчики по разным товарам, но ты сам видишь, что всё правильно учесть и сосчитать это много времени надо, а у меня его совсем нет. А сейчас и вообще не будет. Деньги от товара поступают, но чую, что воруют. Шуршат, как крысы.
Ладно, Михал Петрович, вы ступайте, а я прилягу. Отпускает вроде бы боль. Указ неси.
Мы из царской спальни ушли. Я радостный пошёл домой, рассчитывая пообедать и завалиться поспать, а дед поспешил в казначейство, лишая себя полуденной «сиесты».
Выйдя из палат царских, я побежал переполненный радостью, а у меня трепетала птицей одна единственная мысль: «Получилось! Получилось! Получилось!». Я долго планировал проникновение к царю и оно получилось. Даже лучше, чем хотелось.
«Только бы он не распух, от пчелиных укусов», думал я, быстро переступая обутыми в сапожки ногами конские кучи и коровьи лепёхи и уворачиваясь от грязных рук рядных попрошаек, намеревавшихся схватить меня за рубаху и порты. Вскоре я достиг ворот дедовой усадьбы.
Буду жить здесь, подумал я, пока отец не переселет меня в отдельную горницу. Я, чай, сейчас не просто отрок, а боярин, лять, и помощник государственного казначея. Да и веселее здесь. С ровней играть интереснее. Не задирает меня пока никто из головиных ребят.
Дедов двор был самым большим и на него, когда появился я, стала собираться вся местная ребятня и младшаки, и старшаки. Только мелких они с собой не приводили. Дед не любил детский слёз и криков.
Работая над «Введением в бухгалтерский учёт» я не забывал отдыхать и на вечерней заре всегда выходил поиграть. Играли, в основном, в «бабки» или «пекаря». Дед, наверное, только из-за меня разрешал внукам занимать вечером его двор. Сам он в это время всегда выходил на своё крыльцо, усаживался на табурет, пил парное молоко, только что подоенных коров, закусывая его с печеньем.