Поэзия как «scientia claudens in metro vel prosa orationem gravem et illustrem» делится на три вида: historia, fabula и ars или comoedia100. Затем перечисляются основные виды механики. Наконец, красноречие делится на три основных вида: грамматику, которая учит правильно писать и читать; логику, тремя основными функциями которой являются определение, категоризация и умозаключение; и риторику, или искусство убеждения. Сама логика подразделяется на dialectica, temptativa, demonstrativa и sophistica101. Под dialectica здесь понимается содержание «Logica vetus», под temptativa темы, под demonstrativa «Analytiea», прежде всего «Analytica posteriora», а под sophistica аристотелевская софистика.
Наконец, все эти различные научные классификации наглядно представлены в обобщающей схеме. Clm 1612, fol. 191 содержит почти идентичное генеалогическое древо наук
Даже если собственно теория науки завершается генеалогическим древом наук на листе 9, фрагментарное объяснение artes liberales, начинающееся на листе 19 после «Антиклаудиана», все равно дает целый ряд методологически примечательных объяснений.
В частности, рассмотрение логики показывает значительное знакомство со всем «Органоном» Сравнение Аристотеля со Сфинксом и Порфирия с Эдипом, который решает темные загадки Сфинкса2, на которое указывается в «Антиклаудиане», Радульфус объясняет более подробно и не очень лестно для Аристотеля3. Переводческая деятельность Боэция высоко оценивается102. На листе 37 этот комментарий к «Антиклаудиану» обрывается на рассмотрении астрономии. Характерной чертой научного учения Радульфуса де Лонго Кампо является включение неоплатонических взглядов в аристотелевскую тему деления.
Если мы хотим оценить эту категоризацию науки, особенно структуру «Теорики», с точки зрения истории философии, то неоплатоническое влияние в этих объяснениях особенно бросается в глаза. Представление Νους и мировой души наряду с Богом и ангелами в качестве субстанций-невидимок особенно неоплатонично, так же как и различие между субстанциями-невидимками, причинами-невидимками и формами-невидимками, которое выдает неоплатоническую окраску.
Объяснения тезиса и экстаза, имеющие решающее значение для структуры «Теологии», а также определения intellectus и intelligentia как двух основных форм высшего экстаза, также имеют неоплатоническое происхождение и основываются на 99-й статье «Regulae theologicae» Алана де Инсулиса103. Как мы видели выше, Радульф ссылается здесь на комментарий Скота Эриугены к «Псевдо-Ареопагиту».
Разделение на апофатическую и гипофатическую теологию, а также комментарий к термину deificatio (θειωσις), знакомому греческой патристике и также широко используемому в средневековой мистике, также происходят из этого источника104. Наш схоластик, несомненно, получил неоплатоническое влияние и вдохновение от Шартрской школы, как и Аланус. Вероятно, отсюда же он получил выражение «anima mundi», которое не встречается у Алануса105. Если он также однажды цитирует Плотина, то это не связано с личным ознакомлением с его «Эннеадами»; это цитата из Плотина, взятая из комментария Макребия в «Somnium Scipionis.106 Научные взгляды нашего автора также могут быть в значительной степени обусловлены Шартрской школой. Конечно, в этом отношении влияние аристотелевских трудов уже очевидно. Помимо «Мегакосма» Бернхарда Сильвестриса, мы находим у Радульфуса аристотелевские сочинения «De anima» и «De somno et vigilantia», комментарий Аверроэса к последнему трактату, различные сочинения Авиценны и других арабских авторов, имена которых иногда весьма искажены107.
Глава третья. Библиотека схоластов XII века Поставка и использование материала
§1 Поступление и использование материала в целом
Движущей силой в развитии схоластического метода со времен Ансельма Кентерберийского до рассвета Великой схоластики является рост количества материала, открытие новых источников. Конечно, аспект поступления материала в первую очередь плодотворен и значим для содержания ранней схоластики, для истории проблем и теорий этой эпохи. Однако внутренняя и интимная связь между содержанием знания и формой знания, между предметом проблемы и способом ее постановки и обработки априори предполагает, что новые материалы оказали влияние на научный метод. Более того, эти источники, появившиеся в течение XII века, питали auctoritas и ratio, две движущие силы схоластики. Таким образом, формирование систем получило новую направленность, рассмотрение сложных моментов, разрешение возражений и трудностей новые рутины и практики. Более того, стремление к новым источникам, жажда нового материала, характерная для этого времени, является методологически интересной чертой, так же как адаптация и ассимиляция нового материала с предыдущим массивом знаний предъявляет требования к методологической способности и готовности. Наконец, те схоластические авторы, которые рассказывают нам о научной жизни и начинаниях ранней схоластики, также подчеркивали момент добавления материала как методологический принцип прогресса. В частности, об этом напоминает Иоанн Солсберийский108.
Чтобы в общих чертах представить себе, как разбухали научные источники в XII и начале XIII века, полезно будет обратиться к библиотечным каталогам, дошедшим до нас из этого периода109. Библиотека второй половины XI века и особенно конца этого столетия типично представлена нам в описи рукописей монастыря Санта-Мария-ди-Риполь в Барселоне от 1047 года и, в частности, в каталоге библиотеки итальянского бенедиктинского аббатства Помпоза, который был составлен в 1093 году клириком Генрихом при ученом аббате Иерониме.
Эти две библиотеки Помпоза гордилась непревзойденным богатством рукописей содержали в основном патристические сочинения, но также уделяли место и светской литературе. Мария ди Риполла имеет значительное количество «Libri artium», а автор каталога Помпозы даже был вынужден защищать своего аббата от невежества и негодования за включение светских и языческих сочинений.110 Если мы используем каталоги, чтобы проследить фонды библиотек примерно со времени составления описи Помпозы до начала XII века в качестве примера мы приводим второй рукописный каталог Корби (ок. 1200 г.), то мы получаем образ реки, воды которой постоянно увеличиваются и разбухают благодаря впадающим в нее притокам. Здесь особенно уместны каталоги библиотек Бека, Прюфенинга, Энгельберга, Вессобрунна, Святого Петра в Зальцбурге, Дарема, Анчина и Корби111. Здесь хорошо видно, как книжные коллекции обогащались и расширялись за счет литературы XII века и вновь открытых и переведенных античных и патристических сочинений.
Это расширение библиотеки можно проследить, в частности, в аббатствах Бек и Корби, о которых у нас есть два библиотечных каталога этого периода. Конечно, если сравнивать эти каталоги с более поздними каталогами Сорбонны, светская литература, особенно философская, все еще отходит на второй план.
Если знакомство с библиотечными каталогами XII и начала XIII веков дает более общее представление о литературных ресурсах этого периода, то о том, как происходило снабжение и использование материалов, можно подробно судить по трудам самих схоластов. Этим наблюдениям могут способствовать высказывания некоторых писателей о литературе, которую они использовали. Примеры таких высказываний о собственном чтении мы имеем у епископа Теодульфа Орлеанского112, Винрикуса, кафедрального схоласта Трира113, Эберхарда Бетунийского114, Цезария Гейстербахского и других.115 Разумеется, речь идет о писателях, стоявших вне рядов собственно схоластов. Манускрипты дают представление об использовании источников самими схоластами. Код 1206 из библиотеки Труа (стр. XIII), анонимный комментарий к Сентенциям из Клерво, перечисляет источники, использованные лангобардом, и, в частности, указывает на его согласие с Гандульфом116. В эрфуртской рукописи «Сентенций» Петра Ломбардского (Cod. Amplon. 108 [4], p. XIII) текст снабжен маргинальными и межстрочными глоссами, которые ссылаются на модели и источники Ломбарда, например, на Хью Сен-Виктора, Гандульфа, и даже указывают на ошибочные цитаты из «Magister Sententiarum» с учетом критического понимания. В той же библиотеке хранится (Cod. Amplon. 73 [Pol.], pp. XII XIII) «Glossa copiosa ordinaria magistri Petri Lombardi super primam partem psalterii» со ссылками на полях.
Имена использованных отцов церкви написаны на полях красным цветом. Аналогично, в Clm 18 109 (p. XII), рукописи Сентенций лангобардов, использованные отцы церкви указаны на полях, а объем цитаты также обозначен вертикальной линией.
Cod. lat. 3144 Парижской национальной библиотеки, богословский труд конца XII века, который следует линии мысли Pater noster, также отмечает на полях использованные старые и новые источники. Код 238 из Эрлангенской университетской библиотеки (см. XII) значительно облегчает анализ источников «Суммы сентенций», приписываемой Гуго Сен-Викторскому: на полях указаны имена цитируемых отцов, что позволяет быстро получить информацию об источниках, которыми пользовался схоластик. В таких ссылках, демонстрирующих отдельные схоластические манускрипты рассматриваемого нами периода, есть некий культ авторитета и оттенок научной дотошности. Для исследователя такие маргинальные заметки желанное руководство для реконструкции библиотеки, доступной схоластикам.
Поступление материалов в раннюю схоластику было связано в основном с переводческой деятельностью. Переводя философские и теологические труды с греческого или арабского, мы получали доступ к новым источникам, а компилятор, систематизирующий талант, проницательный диалектик и более склонный к мистике мыслитель получали новую пищу для ума и сердца. Однако переводческая деятельность XII века, особенно с греческого, имеет и значение, выходящее за рамки того времени и сохраняющееся до наших дней. Именно Валентин Розе117 отметил современную ценность этих переводов: «Средневековая робость перед перевоспитывающей наукой, благочестивый страх отклониться от заданного авторитета высшего прошлого, отклониться даже в свободной и, возможно, ошибочной концепции, больше всего доминировали над теми переводчиками старых интеллектуальных памятников».
Чем более ограничено образовательное влияние этих переводов, тем более ценны они иногда для нас, черпающих свое образование из оригиналов, для сравнения с текстами этих оригиналов, поскольку греческие рукописи, с которых они были сделаны в XII или XIII веке, обязательно старше тех, которые сейчас общедоступны. Большая часть из них это работа странствующих беглых греков или латинских ученых XV или XVI века, которые учились на них; те, что относятся к XIVXV векам, уже составляют уважаемую группу, и относительно редко они уходят дальше».
§2 Оценка и использование античной классики в литературе XII века
Классики, auctores, не рассматриваются как исходный материал для схоластики XII и начала XIII веков ни в содержательном, ни в методологическом плане. Однако для характеристики научного мышления и чувств ранней схоластики интересно познакомиться с основными чертами позиции богословов по отношению к сохранившимся сокровищам античного гуманизма.
Кроме того, в настоящее время филологическая наука уделяет достойное внимание выживанию античности в Средние века118. Э. Норден 119отдает должное Средним векам за сохранение наибольшего количества классических писателей в копиях и защищает этот культурный период от очернения гуманистами.
Далее тот же исследователь обращает внимание на различие между artes и auctores и утверждает, что artes были основой высшего научного образования, в то время как классические auctores были отодвинуты на второй план и практически исключены как опасные. «Лучше, значит, выбросить старый хлам в угол и довольствоваться разливным образовательным экстрактом artes».120 Корден смягчает это несколько суровое общее суждение, отдавая должное гуманистическим начинаниям XII века и упоминая об «artes» Хильдегарды. Он заслуженно хвалит Хильдеберта из Лавардина, Иоанна из Солсбери, Бернарда из Шартра (которого он ошибочно отождествляет с Бернардом Сильвестром), Петра из Блуа и Матвея из Вандома людей, увлеченных античностью и хорошо знакомых с классическими писателями.
Берлинский филолог помещает здесь свой исторический рассказ под аспект литературного спора между классицистами и схоластами. В XIII веке Орлеанская школа с ее гуманистическим энтузиазмом аукционистов и Парижский факультет искусств как место и убежище преимущественно логических начинаний были враждебны друг другу, как это драматически иллюстрирует поэма современного трубадура Анри д'Андели «Битва семи искусств.121
В содержательных рассуждениях Э. Нордена о взаимоотношениях схоластики и античной классики прослеживается гораздо более объективная и благожелательная оценка схоластики, чем, например, у Фойгта122. Однако и замечания Нордена нуждаются в дополнении и неоднократном изменении. Прежде всего, утверждаемая им враждебность Церкви по отношению к аукториям, похоже, не основана на исторических фактах.
Если монашеские круги XI и XII веков, в том числе Отлох Сент-Эммерамский и другие, враждебно относились к светским наукам, а также к классике123, то это не тождественно враждебной позиции самой Церкви.
Как еще могли такие люди, как Иоанн Солсберийский и Петр Блуа, чья церковная ориентация не вызывает сомнений, до такой степени проникнуться симпатией к ауктории, к гуманистическим начинаниям и как можно было продолжать с преданным тщанием копировать древних классиков и хранить их как драгоценное сокровище? Даже каноническое право Средневековья не запрещало читать классику.124
Интересным примером того, каким уважением пользовались аукционисты в XII веке, является «Dialogus super auctores sive Didascalon» Конрадса фон Хиршау (ок. 10701150), произведение, неоднократно напоминающее «Дидаскаликон» Гуго фон Сент-Викторса, из которого мы видим честное стремление к справедливости по отношению к языческой классике, равно как и к христианской125.
После вводной части, основанной на комментарии к «Теодулусу» Бернарда Трахектензиса и содержащей информацию о литературных терминах, языческие и христианские авторы, значимые для «Гуманиоры», а именно Донат, Катон, Эзоп, Авиан, Седулий, Ювенкус, Проспер, Феодул126, Аратор, Пруденций, Цицерон, Саллюстий, Боэций, Лукан, Гораций, Ювенал, Гомер, Персий, Стаций и Вергилий, почитаются в соответствии с их личностью, содержанием, целью и полезностью их трудов. Перед нами своего рода литературно-историческое вступление и введение в изучение классики. Именно этих авторов мы снова и снова встречаем в библиотечных каталогах XII века, что свидетельствует о том, что Конрад фон Хиршау не единичный голос. Этот религиозный человек с особым почтением отзывается о Вергилии и Цицероне, которые вместе с Сенекой были, пожалуй, самыми уважаемыми и влиятельными классиками Средневековья127. Конрад фон Хиршау полностью привержен Церкви; он ценит античную классику и рекомендует ее читать, но при этом хочет, чтобы к изучению античности применялись стандарты христианской доктрины и обычаев.
В этой работе также прослеживается связь между auctores и artes, поскольку за характеристикой классики сразу же следует сжатый обзор предметов тривиума и квадривиума. Помимо Конрада фон Хиршау, Гиральдус Камбренсис и Гуго фон Тримберг (оба из XIII века) также фигурируют в E. Norden 128как энтузиасты изучения auctores.
Берлинский филолог справедливо делает особый акцент на парижском манускрипте с отрывками (Cod. lat. bibl. nat. 17 903, p. XIII), который содержит отрывки из произведений ряда латинских поэтов и прозаиков. Следует отметить, что само существование подобных сборников отрывков, идущих параллельно патристическим флорилегиям, свидетельствует о высокой оценке классики, об оценке auctores также как auctoritates129. Кстати, парижское собрание отрывков не уникально. 130Clm 7977 (p. XIII) содержит в первую очередь патристические отрывки и флорилегии (лл. 147), за которыми следуют два сборника «Философских изречений» (лл. 147161; 161172). В последнем мы встречаем изречения Зосима, Овидия, Авиана, Эзопа, Горация, Ювенала, Квинтилиана, Гомера, Тибулла, Стация, Проспера, Катона, Памфила, Вергилия, Персия, Лукана, Клавдиана, Боэция. Случается также, что один и тот же