Пришёл я рано Макс ещё не было. На кладбище поездов было как-то особенно тихо. Обычно ветер покачивал какие-нибудь плохо закреплённые, поскрипывавшие детали, шуршал бумажками и листьями немногочисленных кустов. Сегодня стоял полный штиль. Поезда словно превратились в статуи самих себя: и без того неподвижные они словно стали неподвижными вдвойне. Я лежал, не шевелясь: мне казалось, что любой шорох разносился в безмолвном пространстве на сотни метров вокруг. Лежал и прислушивался. Я лежал так довольно долго, прежде чем услышал шаги. Но это была не Макс. Шаги были тяжёлые и неторопливые. Кто-то прошаркал совсем рядом с локомотивом, на крыше которого я лежал, и лишь когда шаги почти стихли, я осторожно подполз к краю и посмотрел. Я успел заметить сторожа, а потом он скрылся за вагонами.
Я скучал. Сегодня я ничего не взял с собой, чтобы скоротать время, и оставалось только лежать, разглядывая зависшие в небе лёгкие перистые облака, или сидеть и изучать обитателей кладбища поездов. Многие из них мне уже стали привычны. Вон тот, например, зелёный локомотив электрички неподалёку совершенно обычной пригородной электрички, по неизвестной причине раньше срока списанной в утиль. Её украшал очень органично смотревшийся на ней жёлтый логотип движения пацифистов, небрежно выполненный неизвестным художником. Или вон та пара соединённых цистерн голубого и золотистого цветов с подтёками мазута наверху. Трухлявый дощатый вагон, от которого почти ничего уже не осталось, кроме ржавых вагонных тележек. Ещё одна дырявая цистерна, примечательная тем, что через две дыры, находившиеся примерно друг напротив друга, можно было посмотреть через цистерну насквозь. И даже старый пассажирский вагон с разбитыми стёклами и непонятной надписью «Превратить чувства в слова» под окнами. С каждым посещением кладбища поездов я признавал всё больше знакомых и чувствовал себя уже как в компании старых друзей.
Час проходил за часом, солнце опускалось всё ниже, я уже передумал все мысли, какие только мог, а Макс всё не было. Когда перевалило за девять и огненная феерия погасла, уступив место сумеркам, я понял, что она опять не придёт. И это меня не на шутку испугало: увижу ли я её ещё когда-нибудь? Пережёвывая эту мысль, я отправился домой. Когда я пришёл, мама сразу же спросила насчёт курсов. Я что-то рассеянно ответил и пошёл в свою комнату, даже не обратив внимания на мамину реакцию. Лёг в кровать: не спать просто лежать. Есть не хотелось. Мысль о том, что Макс исчезнет так же внезапно, как появилась, не давала покоя. С одной стороны, к этому не было предпосылок. С другой стороны, к её появлению предпосылок тоже не было. Были ли у неё какие-то объективные препятствия, чтобы прийти на кладбище поездов вчера и сегодня, или она просто не хотела? Мне казалось, что я ей понравился: сама мысль эта была, конечно, нелепа, но ведь она касалась меня и разговаривала со мной. А может быть, она вела себя так со всеми?
Чем больше я думал обо всём этом, тем больше впадал в отчаяние. Чтобы отвлечься, я сел за комп и полез в Интернет смотреть фотографии с космических телескопов. В минуты уныния они всегда помогали мне. Изображения далёких галактик, туманностей, звёздных скоплений позволяли мне вырваться из оков земных проблем и устремиться в мечтах в далёкий космос мир безграничной свободы. Неужели когда-то и я смогу так же вдохновлять людей?
Я долго смотрел фотографии. Душевные терзания отпустили меня, словно и лето, и курсы, и даже Макс стали неважными. Я ощутил лишь сильную физическую усталость, как будто целый день трудился. Лёг в кровать и тут же уснул как мертвец.
Глава 4
На следующий день будильник разбудил меня в плохом настроении: во-первых, потому что меня разбудил будильник; во-вторых, от вчерашнего дня осталось какое-то неприятное послевкусие. Я хотел бы сказать, что не понимал почему: ведь я определился со своей будущей профессией, а моё хобби никуда не денется, останется со мной. Но на самом деле я понимал, что исчезновение Макс волновало меня куда больше, чем я хотел бы себе в том признаваться. И как будто мой выбор профессии влиял на то, что она не пришла.
Я планировал сходить в институт, чтобы подать документы, до школы. Быстро позавтракал, собрался и вышел из дома. Вышел и встал как вкопанный. На лавочке перед подъездом сидели Лом и Макс. К счастью, похоже, они были не вместе: сидели на некотором расстоянии друг от друга, и при этом он не обращал никакого внимания на неё просто сидел и грыз семечки, а она не обращала внимания на него, задумчиво разглядывая куст напротив. Как же она была красива! Задумчивость придавала её образу какую-то трансцендентность: словно бы она была столетним седым старцем, мудрым и рассудительным, вот только она была юной огненноволосой девушкой, готовой сорваться и побежать куда глаза глядят, просто потому что так вдруг захотелось.
Увидев меня, оба стали ждать, что я скажу. А я так оторопел, увидев Макс, что сначала даже не нашёлся, что сказать. Я уже практически уверился, что больше никогда её не увижу. Наконец я с трудом сказал:
Привет! Я сейчас в институт. Документы хочу подать на подготовительные курсы. На программирование. Сходишь со мной? Конечно, если у тебя есть свободное время.
Лом посмотрел на Макс, а потом уставился на меня вытаращенными глазами и воскликнул:
Чудила! Ты серьёзно?! и заржал, как лошадь.
Идиот, закатив глаза, пробормотал я.
Макс ничего не ответила, а просто встала, и я понял, что это положительный ответ, и мы пошли. Я с опаской ждал, что Лом догонит нас и чего-нибудь отчебучит или как минимум крикнет чего-нибудь мерзкое вслед, и мне придётся как-то оправдываться перед Макс. Но он молчал, и когда мы вышли из двора, я облегчённо выдохнул и попытался объяснить Макс его реплику:
Он считает, что я чудной. Это из-за моих рисунков, я помолчал немного, ожидая какой-то реакции Макс, но её не последовало, и я добавил: Ну, он считает, что нормальные парни рисованием не занимаются.
И вновь ответом мне было лишь молчание.
Ты обиделась?
Неа, слегка улыбнувшись, ответила Макс. На что бы мне обижаться? На то, что ты думаешь, что выбрал программирование?
В смысле «я думаю»?
Потому что я думаю, что ты ещё не дойдёшь до института, а твоё решение уже поменяется.
Ты будешь меня переубеждать?
Возможно. Я считаю, что за мечтой, которая вдохновляет, надо идти до конца. Но, вообще-то, мне не придётся тебя переубеждать. Я видела, что ты чувствуешь по отношению к рисованию. Никакие объективные доводы о бесперспективности этого занятия не смогут тебя остановить. Огонь внутри тебя сильнее любых обстоятельств. Ты смотрел сайт Школы искусств Сантьяго?
Ну попадался мне такой. Только там на выбор был либо английский, либо испанский, поэтому я с трудом что-то понял.
Так уж и не понял, что они предлагают грант на обучение по направлению «Космическое искусство»? Большой баннер на главной странице. Улыбающиеся лица. Нолики кругленькие такие.
Ну, покраснев, согласился я, я подозревал, что там можно бесплатно учиться. И, вроде как, даже перелёт оплачивают.
И?
Там надо конкурс рисунка пройти.
У тебя нет достойных произведений? Так у тебя ещё целый месяц впереди. Там приём работ до первого июля.
Сомневаюсь, что мои работы того уровня.
А ты не сомневайся! Пробуй! Тогда ты, по крайней мере, с чистой совестью сможешь сказать, что ты хотя бы попытался.
Допустим, я каким-то чудом пройду. А дальше-то что? До поступления всего год остался, а там испанский надо знать хорошо: всё обучение на испанском. А я на английском-то пык-мык.
Гляди-ка, подробно изучил, а изображал из себя: «Где я? Кто здесь?» Наверно, тогда и на вопрос свой сам себе ответишь?
Они обеспечивают учебными материалами для изучения испанского языка. Предполагается, что за год я смогу освоить его в достаточной степени.
А ты сможешь?
Если следовать в русле твоих увещеваний, то я должен ответить: «Конечно, смогу!»
Я тебя ни в чём не увещеваю, как ты изволил выразиться. Я максимум призываю тебя быть честным с самим собой, отдавать себе отчёт в том, чего ты хочешь и чего ты можешь.
После этих слов Макс я задумался. Она тоже больше ничего говорить не стала. Так в задумчивом молчании мы дошли до института. Вместо того чтобы зайти внутрь, мы сели на лавочку и продолжили наше молчание. Мимо проходили студенты и абитуриенты: кто-то бежал сломя голову, опаздывая; кто-то шёл, не спеша, лакомясь мороженым в этот жаркий летний день. Мне было не до мороженого. Наконец я не выдержал и воскликнул:
Да нереально это всё! Чего ты мне голову морочишь! Какое ещё космическое искусство в Сантьяго! Типа вчера ещё телефонами торговал, а сегодня директор? Так не бывает.
Да, ты прав, неожиданно согласилась Макс.
Я ждал от неё возражений, контраргументов. Она должна была переубеждать меня, уверять, что всё по силам, если очень захотеть. А она просто согласилась. Согласилась, что рождённый ползать летать не может. Я так разозлился на неё. Словно это она заявила мне, что у меня ничего не получится.
А-а-а! заорал я, состроив ужасную физиономию.
Я встал и пошёл прочь от института. Домой. К чёрту! Ты думаешь, что у меня не получится?! Я и тогда уже понимал, что Макс обвела меня вокруг пальца как младенца. Это была слишком очевидная манипуляция, чтобы не прочитать её. Но я не хотел её прочитывать. В глубине души я хотел поддаться на эту манипуляцию, и я поддался. Заслуга Макс была в том, что у меня теперь появился эмоциональный стимул: я должен был доказать, что я смогу сделать свою мечту реальностью.
Макс не пошла за мной. Я обернулся: она задумчиво смотрела на небо, не выражая никакого интереса к моему уходу. Мне было всё равно. Я побежал домой.
Придя домой, я переоделся: в школе сегодня предстояло перетаскивать пыльные книги из библиотеки в соседний класс; в библиотеке должны были делать ремонт. До выхода оставалось буквально десять минут, поэтому можно было уже просто, не торопясь, выдвигаться. Но вместо этого я снова полез на сайт Школы искусств Сантьяго. Баннер о выделении гранта был на месте: всё те же улыбающиеся лица, всё та же кругленькая сумма стипендия, причитающаяся к бесплатному обучению, проживанию и перелёту. Страшно было представить, сколько желающих подаст заявки на этот грант: самородки от природы и воспитанники лучших частных художественных заведений, дети именитых родителей и простые ребята, открывшие для себя рисование в раннем детстве и посвятившие ему всю свою жизнь. Объективно у меня не было абсолютно никаких предпосылок, чтобы обойти их всех: любовь к рисованию я обнаружил у себя, наверно, только лет в девять-десять; рисовал нечасто; в художественной школе не учился; и замолвить за меня словечко было некому. Впрочем, какой-никакой талант от природы у меня, кажется, всё-таки был, так что ближе всего я был, пожалуй, к категории самородков. Другой вопрос, что я не уделял достаточно времени развитию своего таланта, а, как известно, успех это на девяносто девять процентов упорный труд и лишь на один процент талант. Часть упорного труда я, наверно, мог заместить вдохновением, которое давал мне космос чувствами, которые он во мне вызывал и которые усиливали мой талант. Но практики, практики всё равно было катастрофически мало. Со смешанными чувствами я вышел из дома.
В школе я всё думал и думал о гранте, благо перетаскивание книг занимало исключительно мои руки, но не голову. В конце концов, я пришёл к выводу, что отказываться от записи на подготовительные курсы было неразумно: ничто не мешало мне записаться на курсы и параллельно попробовать отправить рисунок на конкурс. Поэтому после школы я снова взял документы и направился в институт. К счастью или к сожалению, на этот раз я не встретил Макс ни у дома, ни у института. Я прошёл в прохладный холл храма науки, уверенно поднялся на второй этаж и зашёл в кабинет, где принимали документы. Мне выдали бланк заявления, и я прошёл к свободному столу и сел заполнять.
Сначала всё шло хорошо: фамилия, имя, отчество, паспортные данные, прочие официальные сведения. С некоторой напряжённостью, практически слыша скептические комментарии Макс в своей голове, указал я и планируемое направление обучения: «Прикладная информатика в экономике». Потом вдруг вылез совершенно странный блок с пометкой о необязательности заполнения, направленный, как следовало из описания, на выявление будущих высокоперспективных студентов. Наверно, вопросы этого блока не вызывали у большинства абитуриентов особого интереса и уж точно не должны были ошарашивать. Но я так и замер с ручкой в руках. «Что представляет для вас наибольший интерес в выбранном направлении?», «Вы посвящаете свободное время занятиям по выбранному вами направлению? Каким занятиям вы посвящаете время?», «Каким вы видите будущее выбранного вами направления?» это что ещё за творческое эссе на профориентацию?! У меня возникло ощущение, что меня пытаются отговорить. Конечно, я не испытывал никакого интереса к программированию и уж точно не собирался тратить на него своё свободное время. Это ведь просто будущая работа! Работа для зарабатывания на жизнь. Но потом я понял, что таким образом институт просто пытался сразу уменьшить количество будущих выпускников, которые не будут работать по специальности, и улучшить таким образом свои формальные показатели, а заодно выявить тех, на кого имеет смысл тратить все силы и время. Эти вопросы не должны были вызывать негодования. У меня они вызвали его лишь потому, что я сам противился своему внутреннему голосу. Отвечай я на аналогичные вопросы в Школе искусств Сантьяго, я мог бы написать много и увлечённо. Что ж, этот блок не был обязательным, и, с чистой совестью пропустив его, я подписался под заявлением и отдал его представителю приёмной комиссии. Тот отксерокопировал мои документы и отпустил восвояси.
Вернувшись домой, я пообедал и сел рисовать. Недавно в моём воображении родился интересный пейзаж с поясом астероидов, озарённым далёкой звездой его-то я и решил воплотить в жизнь.
Через полчаса натужной работы никогда ещё мне не рисовалось так тяжело я почувствовал неладное: в воображении всё было красиво первые же штрихи на бумаге выглядели уродливо. Убедив себя, что к завершению работы всё будет смотреться совершенно иначе, я продолжил трудиться. Дело шло из рук вон плохо. Ни о каком удовольствии от процесса и говорить не приходилось мне просто нужно было хотя бы завершить работу. Через три мучительных часа я схватил лист и разорвал его в клочья: это было редкостное уродство, худшее из всего, что я когда-либо создавал. Да я в детстве рисовал красивее! Отдельное отвращение вызывало то, что я как будто испортил пейзаж в своём воображении. Не понимая, в чём дело, я оделся и вышел прогуляться.
С печалью отметил тёмные тучи, ползшие с запада. Настроение упало ещё ниже: мало того, что с рисунком вышла какая-то ерунда, так ещё и солнечному, безоблачному лету наступал стремительный конец. Имело ли смысл идти сегодня на кладбище поездов в таком случае? Если уж Макс не приходила в солнечные дни, непонятно было, что ей было там делать в дождь. Напрягало и то, что она не оставила своего номера телефона конечно же, я не верил, что у неё нет телефона приходилось рассчитывать на такую же случайную встречу, как сегодня утром. Ну, по крайней мере, она, видимо, не отказалась совсем от общения со мной, и это обнадёживало.