Если я соглашусь, то мне нужно четкое расписание мероприятий, и я должен знать, когда нас будут фотографировать. Просто так ходить за нами с камерой я никому не позволю! безапелляционно заявляет Майер, тыча пальцем в стол.
Я понимаю, что он думает о Хейзл, и на меня накатывает чувство вины, жгучее и горькое.
Майер, я могу встречаться с футболистом. Никаких проблем. Правда.
Так ты этого хочешь? произносит он, снова вспыхнув: ноздри раздуты, взгляд впился в мое лицо.
Вообще-то нет. Было бы проще, если бы мы с тобой Учитывая то, что мы действительно вместе работаем и много общаемся Но
Я согласен, заявляет Майер, обращаясь скорее к Каре, чем ко мне.
Тогда мы свяжемся с Шоной и ее менеджером, чтобы обсудить все детали и составить план, отвечает Кара, бросив беглый взгляд в мою сторону.
Майер кивает. Мы встаем и обмениваемся рукопожатиями. Люди нашей профессии не могут слишком долго оставаться серьезными. Как истинный комик, Кара прерывает молчание шуткой:
Если честно, в своих номерах я частенько говорю про детскую эрекцию сынишки и про задницу мужа. То есть эксплуатирую домашних со страшной силой. Вы тоже не должны стесняться: нет ничего страшного в том, чтобы использовать личную жизнь ради успеха в профессии. Мы с вами офигенно проведем время. Вот увидите.
Чтобы избавить Майера от необходимости открывать передо мной дверь, я первая подхожу к его машине, со свойственной мне грацией дергаю дверцу слишком сильно и чуть не падаю. Майер сзади придерживает меня за плечи, мои волосы раздуваются от его дыхания. В следующую секунду он отпускает меня и садится за руль.
Уже одиннадцатый час вечера, но сегодня суббота, и это заметно по тому, как загружены лос-анджелесские дороги. Мы двадцать минут ползем по автостраде и проползли, наверное, столько же ярдов. Наконец я отваживаюсь прервать гнетущее молчание.
Майер, мне жаль, что так получилось. Ты не должен соглашаться, если не хочешь. Я и без этого тебя обременяю. Не хочу становиться еще большей обузой.
Он фыркает.
Ну а теперь-то в чем дело? Говорю же тебе: ты свободен, не унимаюсь я.
Не мели ерунды, Фи. Сама знаешь, ты для меня не обуза. Я согласился помочь значит, помогу. Твой успех мой успех, и я хочу, чтобы ты его добилась.
Тогда почему ты так злишься? Я уже начинаю думать, что мне пора обидеться.
Интересно было бы посмотреть. Чтобы ты обиделась даже не представляю себе такого.
Майер!
Джонс?
Просто скажи мне, о чем ты думаешь. Пожалуйста.
Он вздыхает и впервые за долгое время решается посмотреть в мою сторону.
Ты могла бы встречаться с кем-нибудь по-настоящему. Я и раньше беспокоился из-за того, что ты проводишь слишком много времени с Хейзл и мной. А ведь ты красивая молодая женщина. Тебя наверняка ждет чудесное будущее.
Мой мозг оказывает мне большую услугу, решив пока не реагировать на слово «красивая», сказанное Майером в мой адрес. Обычно я покрываюсь сыпью от комплиментов, особенно если слышу их не на работе.
Послушай, отвечаю я. Наконец появился реальный шанс приблизиться к моей цели делать на сцене то, чего я хочу. Встречаться с кем-нибудь по-настоящему сейчас было бы не вовремя. Не говоря уж о том, что мне, как ты прекрасно знаешь, очень нравится проводить время с тобой и Хейзл. А еще я люблю тебя, но об этом тебе знать совершенно ни к чему. Так может, ты перестанешь строить из себя старого деда? Черт подери, Майер! Ты сам завидный жених, но почему-то не видно, чтобы ты этим пользовался.
А зачем мне это надо, когда рядом со мной постоянно крутится сексуальная особа двадцати с чем-то лет?
Не зная, как ответить, я несколько раз подряд неестественно усмехаюсь.
Боже мой, Джонс! Да ты посмотри на себя! Ты теряешься, когда я только делаю вид, что заигрываю с тобой. Так как же мы будем встречаться? Тебе не кажется, что от нас будут ждать хотя бы флирта, если не нежности?
Вот это поворот!
Я не знала, что ты меня испытываешь.
Раз уж ты на это согласилась, придется играть всерьез. Сейчас октябрь, а если турне запланировано на март, то от нас, наверное, ждут, что мы начнем наше цирковое шоу не позднее ноября.
О, я выложусь по полной! Будь спокоен! говорю я, чувствуя, как внутри закипает злоба, а почему и сама точно не пойму.
Я преодолела столько трудностей и сомнений, чтобы получить шанс, который мне сейчас выпал! Остался последний шажок, причем не такой уж сложный всего лишь изобразить романтические отношения с мужчиной, которого я, может быть, действительно люблю, но держу на расстоянии вытянутой руки отчасти из-за собственной эмоциональной ущербности, отчасти из уважения к нашей дружбе.
Да уж, придется попотеть. Я не дам тебе расслабиться, говорит Майер.
И хорошо.
Ты офигеешь от моего напора, Джонс, медленно произносит он сочным низким голосом.
Я поворачиваюсь к нему с разинутым ртом и пылающими щеками. В машине темно, только разноцветные уличные огни, проплывая мимо, бросают отсветы на его лицо, расплывшееся в довольной улыбке.
Он видит мою обескураженную физиономию и смеется. В первую секунду я зависаю где-то между шоком и негодованием, а потом заражаюсь его смехом и тоже начинаю гоготать. Когда мы наконец замолкаем, Майер накрывает мою руку своей.
Все у нас получится, Фи. Ты заслужила это турне, а значит, поедешь и будешь блистать. Мы справимся. Давай только поосторожнее вести себя с Хейзл. Я не хочу сбивать ее с толку или внушать ей какие-то надежды.
Тепло его ладони поднимается вверх по моей руке, заполняет грудь, разливается по всему телу. Четвертое прикосновение за вечер!.. Нелепо, конечно, что я считаю. И что при малейшем намеке на флирт со стороны Майера мое сердце начинает трепыхаться, как боксерская груша, по которой молотят с бешеной скоростью.
Может, раньше между нами что-то и наклевывалось. Бывали вечера, когда он ослаблял оборону, и его дружеские замечания звучали как не просто дружеские. Однажды в Вегасе мы напились Мне до сих пор иногда снится та ночь. Хотя, наверное, я преувеличиваю значение того эпизода. Все дело было в самых обыкновенных эмоциях, усиленных алкоголем. Мы наткнулись друг на друга, потому что оба нетвердо стояли на ногах. Особенно он. Лучше не вспоминать.
Я никогда, никогда не сделала бы ничего такого, что может хоть как-то задеть твою дочь. Уверяю тебя, Майер. Если нам покажется, что мы заходим слишком далеко и рискуем травмировать Хейзл, мы тут же остановимся. Без вопросов. Договорились?
Договорились.
Он убирает руку, и я делаю над собой мощное усилие, чтобы не схватить ее опять. А то я могла бы уже сейчас продемонстрировать ему свою готовность «выкладываться по полной».
Он будит меня, когда мы подъезжаем к гаражу.
Джонс. Приехали.
А? Хорошо. Спасибо, что подвез, нечленораздельно бормочу я, зевая.
Марисса постелила тебе в гостевой и приготовила всякие штучки для ванной, которые ты любишь.
Да не надо было Я поеду к себе, не буду докучать, отвечаю я, с трудом разлепляя веки.
Не выдумывай, Фи.
Ладно, соглашаюсь я.
Мы тихо входим в дом. Марисса, помощница Майера по хозяйству (он не зря ей платит, она мастерица на все руки), спит в том же крыле, что и Хейзл. А гостевая спальня рядом с хозяйской.
Мы с Майером идем бок о бок, в одном ритме, от его тела исходит тепло. Несмотря на сонливость, я очень даже замечаю все это. Пришли. Пора расходиться по комнатам.
Спокойной ночи, Май.
Спокойной ночи, Фи.
Глава 4
«Я стараюсь не думать о той боли, которую причиняет жизнь. Забыть, высмеять, утолить. И хохотать».
Джим Керри
Тридцать восемь месяцев назад
Майер
Ты точно не устанешь и не захочешь спать? спрашиваю я Хейзл.
Мы только что высушили ей волосы, переоделись, и теперь она постоянно смотрит на свою руку. Приходится, улучив момент, повторить вопрос:
Уверена, что хочешь пойти туда в свой день рождения?
Папа, хватит спрашивать. Будет весело.
Мы возвращаемся в клуб, и я сразу же заказываю для Хейзл «Ширли Темпл»[2]. Как только мы садимся за столик, откуда ни возьмись появляется Фарли, взбудораженная до трясучки.
Вы не соврали! говорит она, одновременно жестикулируя.
Я устало вздыхаю, Хейзл хихикает.
Нет, мы не такие. На всякий случай уточню: вы ведь не собираетесь переводить все ваше выступление на язык жестов?
Не беспокойтесь, в этот раз не планировала. Но надеюсь, она, Фарли кивает на Хейзл, все равно не заскучает?
Она у меня молодец. Уткнется в мой телефон и забудет про нас.
Значит, все в порядке, смеется Фарли.
Золотисто-каштановый оттенок ее волос повторяется в глазах. Она тоже высушилась и переоделась. Сейчас на ней красно-коричневый свитер, подчеркивающий изгибы стройной фигуры.
Стоп! Это еще что такое?! Ты пришел сюда исключительно из профессионального интереса!
Фарли отбегает, достает из-за барной стойки миску вишни и, поставив ее перед Хейзл, вспархивает на сцену. Подходит к микрофону, глядя на него, как на старого приятеля. На лице уже сияет широкая улыбка.
Добрый вечер, друзья! Рада вас всех видеть! Фарли выдерживает естественную паузу (ждет, когда все взгляды притянутся к ней) и продолжает: Спасибо, что решили провести этот субботний вечер здесь, со мной. Лично я в субботу вечером предпочитаю сидеть дома. Особенно с тех пор, как начала ходить в церковь каждое воскресное утро. Она приостанавливается, и по нескольким смешкам и одобрительным возгласам я понимаю, что в зале есть «возвращенцы». Нет, я серьезно! Хотите классный совет? Фарли оглядывает зал, создавая легкое напряжение. Если кто не знает, современная церковная служба это (я ни капельки не преувеличиваю!) точь-в-точь концерт Эда Ширана, только бесплатный. Послушайте «Замок на холме» и скажите мне: не та ли это долбаная песня, которую средний класс поет на каждой воскресной службе в своих пригородных церквях?
Зрители смеются: кому-то замечание Фарли показалось метким, кому-то просто забавным. Так или иначе, людям смешно.
Как и на концерте Эда Ширана, в этих церквях можно видеть белых женщин с поднятыми руками и белых мужчин, которые держат руки в карманах, переминаются с ноги на ногу и иногда хлопают в такт.
Верно подмечено! Зал взрывается. Я оборачиваюсь к Хейзл: она тоже хохочет.
Порции закусок и напитков просто смехотворные, зато, опять же, бесплатные! продолжает Фарли.
Она прирожденный стендапер. И лицо, и тело постоянно в движении глаз не оторвать. Концовки шуток ненавязчиво подчеркиваются идеально подходящими жестами и позами. Я еще никогда не видел, чтобы человек был так сильно похож на лягушку Кермита из «Маппет-шоу». Фарли то подпрыгивает, то как будто бы сдувается, ее движения совершенно раскованны. Шутит она в основном о самых простых радостях жизни: о детях и их способности сразить любого взрослого беспощадно правдивым замечанием, о том, что наслаждение едой с каждым прожитым годом становится для нас все важнее, соперничая с сексом.
Шутка о шмелях далеко не интеллектуальная, но люди вытирают слезы и стонут в перерывах между приступами хохота. Подводку Фарли начинает с того, что скука, на ее взгляд, неизбежное зло, которое иногда выворачивает наши мысли наизнанку. Вот однажды она потеряла телефон и за тот вечер, который ей пришлось провести в размышлениях, выяснила много нового о себе и об окружающем мире.
До меня вдруг дошло, говорит она. До сих пор я считала, что пчела жужжит не крыльями, а ртом. Это ж надо быть такой дурой! Нет, вы только представьте! Летит себе пчелка и, брызгая слюной, орет: «Я пчела-а-а-а-а! Глядите на меня-а-а-а! Я лечу-у-у-у-у!»
Фарли так яростно ревет, бегая по сцене, что я зажимаю рот рукой пытаюсь подавить глупую улыбку. Ну и вишенка на торте имитация того, как шмель опыляет цветок. Отклячив зад, Фарли исполняет самый безумный тверк-данс из всех, что я когда-либо видел. Хейзл радостно смеется, совершенно забыв о существовании моего телефона.
Юмор Фарли, конечно, не назовешь тонким. Многие ее шутки примитивны, грубоваты и почти непристойны. Но на людей они, кажется, влияют как-то оздоравливающе? Наверное, потому, что все основано на позитивном мировосприятии и по-детски непосредственной наблюдательности.
Переходы между шутками довольно неуклюжие, а порой их вообще нет. Думаю, дело в дефиците времени: Фарли просто чувствует себя битком набитым грузовым поездом и за те несколько минут, что ей отвели, старается выложить зрителю побольше.
У этой девушки, несомненно, есть потенциал. Я невольно задумываюсь о том, как, наверное, утомительно жить с такими мозгами.
Пожалуй, никто не наблюдает жизнь более пристально и увлеченно, чем комики. Иногда такая способность развивается в человеке благодаря личным обстоятельствам. Если вам не нравится какая-то черта в себе или в ваших близких, попробуйте над этим посмеяться, и вы вдруг заметите: то, что раньше угнетало вас, теперь даже доставляет вам своеобразное удовольствие.
Самоуничижение лучший рецепт для того, кому кажется, что над ним потешаются другие. Перехватите шутку, направленную на вас, сделайте ее своей, и тогда она вас не ранит. Учитесь переводить боль в смех; смех неплохой анестетик.
Я восхищаюсь теми, кто все это умеет. Сам я, к сожалению, уже не отношусь к числу таких людей. Может быть, и никогда не относился. В последнее время я пишу, словно абстрагируясь от жизни, а эта девушка, Фарли, наоборот, погружается в нее и шутит от души.
Привычка к отстраненному наблюдению приводит к тому, что со временем ты оказываешься как бы за пределами самого себя. Если постоянно анализировать и записывать свои ощущения, то однажды перестанешь проживать собственный опыт.
После бурных аплодисментов, которыми закончилось выступление, Фарли направляется к нашему столику, сияя улыбкой на весь зал. Я знаками говорю Хейзл, что пора идти. Фарли машет нам. Видимо, решила нас проводить.
Не хотите остаться? спрашивает она, когда мы втроем выходим на свежий вечерний воздух.
Только потому что я сам когда-то выступал на сцене, я заметил: уголки ее губ едва уловимо подрагивают. Напряженные мышцы устали удерживать улыбку.
Нет, мы приходили, только чтобы посмотреть на вас. Заглянем еще в соседнее кафе поесть мороженого, отвечаю я и протягиваю Фарли бутылку воды: по опыту знаю, что у нее наверняка пересохло во рту. Присоединяйтесь к нам. Вы немного отдохнете после выступления, а потом, если хотите, можем его обсудить.
И чего я вдруг полез с советами, о которых меня не просили? Обычно я никому не навязываю своего мнения, но сейчас меня распирает: очень хочется, чтобы эта девушка знала, как она мне понравилась и сейчас, на сцене, и днем, когда она оживила наш праздник, выступив перед незнакомыми ей детьми.
Еще мне интересно, откуда она знает язык глухонемых, чего надеется достичь как комик, достаточно ли заботится о себе
Черт! Успокойся!
Фарли делает несколько больших глотков. Ее лицо расслабляется, улыбка сползает. Глаза смотрят на меня с подозрением.
Когда мы уже сидим за столиком и лениво ковыряем мороженое, я говорю:
После выступления мне всегда хотелось чем-нибудь занять рот.
Фарли вздергивает бровь и застывает, не донеся ложечку до губ.
Это какой-то намек?
Я фыркаю, чуть не подавившись мороженым.
Что? Да нет, конечно! Клянусь! Я по-скаутски поднимаю три пальца. Просто я помню, как мышцы лица устают, когда работаешь на сцене. Единственное, что помогает снять напряжение, поесть или попить чего-нибудь.
Да расслабьтесь. Я прикалываюсь.