У Брата был «ПСМ» с глушителем, у меня «Беретта».
План был такой: без десяти минут пять в офис поднимается Брат. Он заводит разговор с сотрудниками и садится за стол изучать прайс-лист. Через полминуты поднимается инкассатор, в руке держит инкассаторскую сумку. Он проходит в помещение кассы и добивается открытия сейфа. Через полминуты за инкассатором, поднимаюсь я.
Мы стояли в темноте подсобки, тихо переговаривались, дожидаясь лихой минуты. Я контролировал время, посматривая на часы. Стрелки медленно шли, как будто нарочно, давали адреналину перекипеть в нас.
Брат, пошёл.
Дверь подсобки открылась со скрипом, осветив набросанный хлам и снова стало темно. Я подставил часы под полоску света, пробивавшуюся из щели, и продолжал наблюдать за секундной стрелкой.
Сука, пошёл.
Прошло ещё тридцать секунд. Я вышел из подсобки и начал подниматься по лестнице. На пролёте второго этажа я разминулся с усатым мужиком, который посмотрел так, будто обо всём догадался. «Показалось», прогнал я измену и дошёл до двери офиса. В конце коридора стоял охранник и разговаривал с напарником. Он замолчал, увидев меня, но спросить что-либо не решился.
Я зашёл в офис. За столом, в глубине помещения, сидел Брат и смотрел какие-то бумаги. Дверь в кассу была открыта (это был знак). Я закрыл офисную дверь на замок. При этом поднялся Брат, в руках у него появился пистолет. Я выхватил свой и объявил, что это ограбление.
Пока я обошёл помещение, обрывая телефоны и лазая по столам, работницы офиса, не веря глазам, удивлённо смотрели на нас. Особенно привело их в замешательство, что мы оказались вместе и заодно.
Когда я зашёл, закрыл дверь на замок и выхватил пистолет, они с открытыми ртами смотрели на меня. Но когда поднялся Брат с пистолетом, по залу прокатилось: «А-ах» и женщины начали причитать. Брат говорил, чтобы сидели тихо, тогда ничего не будет.
Через минуту из кассы появился Сука с пузатой инкассаторской сумкой.
Давай, сказал он.
Я расстегнул спортивную сумку, он положил в неё инкассаторскую. Затем я скинул и передал ему пальто, он ловко накинул его и застегнулся маскарад закончился. Работницы офиса были до последней степени напуганы этими манипуляциями. Мы быстро удалились.
Быстрым шагом мы спустились к выходу. Прошли вдоль стены по эстакаде, обогнули здание и побежали к забору базы в противоположной стороне от проходной. Там был лаз в воротах, куда подходила железнодорожная ветка (план отхода был продуман заранее). Мы пролезли в лаз, пробежали по шпалам метров триста и поднялись по лестнице, предусмотренной для сотрудников ремонтной бригады железной дороги, на Волгоградский проспект. Там нас поджидал Жир на «левой» шестёрке. Сука по ходу переключил рацию на рабочую волну и дал знать Жиру, что мы выходим. Жир ответил, что всё в порядке, он ждёт.
Фокус был в том, что база и подъезд к ней был в муниципальном округе Печатники. Следовательно, сигнал об ограблении приходил в местное отделение милиции, и первоначальный план-перехват начинался по этому муниципальному округу. А мы, поднявшись на Волгоградский проспект, оказывались в муниципальном округе Текстильщики.
Соловей стоял на перекрёстке в Печатниках, где была развилка дороги от базы. У него была третья рация, и он контролировал перекрёсток. Позднее Соловей рассказал, что спустя шесть минут, как услышал по рации команду: «выход», в сторону базы пронеслись два милицейских «форда» и «УАЗ».
Только спустя шесть минут, мы были далеко.
И много вы подняли? спросил Альба.
Читалось, что он не верит в мой рассказ.
Что подняли, того уже нет.
А восстановиться в академии не хочешь? спросил Кала.
Не знаю, посмотрим, призадумался я. Вряд ли меня восстановят.
Почему?
Большой срок прошёл, двенадцать лет почти. Да и потом репутацию я сильно подпортил.
Тем, что тебя посадили?
Да, и не только был ещё первый звоночек в девяносто четвертом году.
Меня отчисляли тогда Мы проживали в общежитии при академии втроём, со мной ещё Лёха Хапов с Богданки (район Нальчика, ул. им. Богдана Хмельницкого) и пятигорский пацан, Ланц погоняло.
Собрались на Новогодние каникулы домой. Лёха оставил в комнате своего приятеля, Кота. Кот, в свою очередь, оставил в комнате двух земляков-кабардинцев и сам тоже уехал. Кто знал, что так получится?
После праздника я получил телеграмму из деканата, что должен срочно вернуться в Москву. Вернувшись, я застал в комнате общежития Ланца, который так же прибыл по вызову, и Кота.
Ланц рассказал, что по приезду нашёл опечатанной дверь нашей комнаты. В тот же день его забрали в отделение милиции, где он провел три дня. Там его били толстенным уголовным кодексом по голове и вешали соучастие в умышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами. Ланц похихикивал и не воспринимал всерьёз эту процедуру, из-за абсурдности ситуации.
Ему предъявили фотоматериалы с изображением головы и расчленённого тела. Это произвело сильное впечатление, и он, поняв всю серьёзность, взбунтовался. Дознаватели, поразмыслив, что так играть не сможет студент театральной академии, не то, что ветеринарной и, припомнив, что у парня алиби, выгнали Ланца из изолятора временного содержания (ИВС).
Далее рассказ продолжил Кот. Он поведал, что, оставив ключи от комнаты знакомому по Нальчику и его компаньону, удалился праздновать Новый год к любовнице на квартиру.
Тех приятелей объединяло тайное предприятие. Как потом оказалось, они приехали в столицу продать краденый антиквариат. Дав им инструкции вести себя тихо и не ругаться с комендантшей, Кот отлучился на несколько дней.
Вернувшись после праздников, Кот застал знакомого в комнате, пьющего пиво. На вопрос где компаньон, тот ответил уехал. И спокойно предложил Коту пиво.
Вечером этого же дня в дверь постучали. Кот открыл. Комната наполнилась милицией и сотрудниками в гражданке. Комендантша показала на обоих и Кот повторил судьбу Ланца, с которым они и повстречались при выдворении из ИВС.
Дальше восстановили полную картину происшествия: Знакомый Кота, предварительно напоив или что-то подсыпав, задушил во сне компаньона подушкой. Затем решил скрыть преступление и расчленил труп охотничьим ножом. Не зная хорошо местности (поблизости со студенческим городком лесопарк «Кузьминки» с большим прудом), побросал останки в мусорный контейнер недалеко от общежития.
Мусорщики утром перегружали контейнеры в машину и нашли окровавленный шар, завёрнутый в наволочку. Позвонили куда следует и приехали кто следует. Перебрали все контейнеры и извлекли грудную клетку, руки, ноги и другие фрагменты тела. На наволочке нашли штемпель общежития МВА (Московская Ветеринарная Академия). Прошерстили все общаги и вышли на предполагаемого убийцу, пьющего пиво в нашей комнате.
Убийцей оказался студент юридического факультета, уже стажировавшийся как следователь. Он, конечно, предполагал, что знает, как замести следы, и не ожидал быстрой поимки.
Суд всё доказал в довольно короткие сроки, потому как было орудие преступление нож, злополучная наволочка и шнурок от куртки подозреваемого, которым он перевязал наволочку, как вещмешок. Экспертиза всё подтвердила и даже то, что это произошло в нашей комнате вскрывали паркет, брали образцы крови.
Дело имело резонанс в Министерстве сельского хозяйства, куда вызывали нашего ректора и отчитывали по полной. Приезжали корреспонденты программы «Времечко».
Короче говоря, как принято в России рубить под корень, ректор, перестраховавшись, отчислил всех проживавших в роковой комнате из числа студентов академии.
Лёху и Ланца отчислили одним приказом. А меня, за месяц до происшествия оформившего академический отпуск по состоянию здоровья, одним приказом отозвали из академического отпуска, а вторым приказом отчислили.
Через год я восстановился через то же Министерство сельского хозяйства, которое пропесочило ректора повторно, за отзыв из академического отпуска. И благополучно (принимал участие в художественной самодеятельности, выиграл академический чемпионат по мини-футболу) доучился до последнего семестра пятого курса, откуда был переведен в академию жизни Бутырку.
10
Дверь палаты открылась, прервав нашу беседу.
Таблетки, проговорила Жанна, подходим.
Я подошёл к тележке. Жанна посмотрела лист назначения.
Жохов, бойко прозвенел её голос. Тебе ПАСК назначили и Таваник. Вот держи, выдала мне таблетки.
И как их пить? поинтересовался я.
Таваник сейчас пей. ПAСК в обед, пояснила она. Это очень хорошие лекарства, только появились у нас. Не принимал раньше такие?
Нет, откуда.
Тогда пей.
Я начал принимать препараты резервного, как их называют, ряда и стал чувствовать, что крепну. Моя туберкулёзная флора была устойчива к препаратам первого ряда. Устойчивость я приобрел за долгие годы неправильного лечения в колонии. И теперь с новыми препаратами лечение продвинулось. Я почувствовал металлический звон в голосе. Голос даже удивлял меня порой. Потому что я привык уже к посаженому, хриплому голосу. Звук не лился, а куда-то проваливался. И вдруг вернулся молодой голос, сильный и звонкий. «Вот результат вольного лечения!» радовался я.
Но разочарование не заставило себя долго ждать. Через две недели препараты закончились.
Как это? думал я. Ведь препараты выписываются в Министерстве здравоохранения по количеству нуждающихся больных, ровно на курс лечения. Если врач знает, что на курс лечения не хватит, зачем прописывать препарат? Прививать устойчивость. Вредительство какое-то.
Позже я понял систему работы нашей больницы. Поступающие медикаменты, малой частью, выдаются больным, чтобы факт хищения не был очевиден, мол давали же препараты давали. Ну что поделаешь? Кончились.
А по документам, по листам назначения зафиксировано полное прохождение курса больными.
Куда делись препараты?
Как куда? А вот В отделении шестьдесят больных пропили полный курс. По бумагам всё сходится.
И эти дорогостоящие препараты продают, начиная от заведующего отделением до старших медсестер. То есть я должен купить украденное у меня же лечение. Красиво! Ничего не скажешь. До такого даже порядочный преступник не додумался бы. Больница «крест» на жаргоне, то место, где способны шельмовать лишь конченые проходимцы без совести и чего-либо святого.
Я чувствовал, что мне необходимы эти препараты, но достать не было возможности. В городских аптеках пояснили, что такие препараты бывают только в больничном обращении, и просто в аптеке их не купишь. Да и купить я не мог, денег у меня не было. Работать я не мог по состоянию здоровья, да и если бы смог, средняя зарплата в городе и по республике семь тысяч, а упаковка ПАСКа двадцать две тысячи стоит. Надо три месяца работать, не кушать, не одеваться, не иметь транспортных расходов, чтобы купить только один препарат из трёх видов. А при устройстве на работу нужно предъявить справку о состоянии здоровья, которую мне отказались дать в поликлинике, так как я больной хроническим инфекционным заболеванием. Замкнутый круг.
Короче говоря, у нас в стране не продуманы и более важные проблемы, не то, что проблема реабилитации. А что уж говорить о больных, которые потеряли здоровье в тюрьмах. Тут надо быть морально настолько сильным, чтобы вырваться из порочного круга, который замыкается безразличием среды, безысходностью жизненного положения и толкают бедолагу обратно.
Но теперь я знаю, что всякая власть от бога. И главное не противопоставлять себя власти. А в пределах этого можно действовать, даже быть подлецом, как наши врачи, чиновники и силовики. Надо прилепиться к какой-нибудь системе и кормиться, утешая совесть тем, что так живут все в России, а в Кабардино-Балкарии уж и подавно.
«Здоровье за деньги не купишь». Да, конечно. «А без денег не поправишь». Тоже верно. Второй лозунг сейчас актуальней. И поправление здоровья опять полагалось на голый энтузиазм, как, впрочем, и раньше, в колонии.
Составляющими энтузиазма являлись здоровый образ жизни, куда включались: гимнастика, прогулки на свежем воздухе, правильное питание и положительный настрой. Затем народные средства, которые в купе с положительным настроем должны были помогать и давать надежду. И, наконец, непоколебимая вера завершали этот энтузиазм.
Правда, один старый профессор петербургского института туберкулёза, выслушав подобную теорию, сказал, что хронический туберкулёз лечится, если вообще лечится, только медикаментами.
А что делать? Где их взять?
Последний рентген показал, что каверна не тронулась с места, за два месяца лечения она не уменьшилась ни на сантиметр. Общий фон лёгких как будто имел положительную динамику (так говорила Людмила Мухадиновна, водя рукой по рентгеновскому снимку, пытаясь разогнать очаги, как облака), только не каверна, она всё так же чётко прорисованная была шесть сантиметров в диаметре. Нужно было выработать стратегию лечения. Время, нужно время. Поживём увидим.
А тем временем я всё питал надежды познакомиться с Мариной.
И вот однажды я вышел из палаты во время тихого часа. Коридор был пуст. Вдруг из сестринской вышла Марина и быстро пошла на женскую половину.
Привет, Маруся! поздоровался я.
Марина ничего не ответила, прошла мимо, смотря, поверх маски карими глазками.
Я проводил её взглядом. Походка приковала меня и я, как кот над валерьянкой, не двигался с места. Пока зевал в коридоре, она возвращалась, и я попытался завести разговор. Марина проигнорировала, прошла на пост, стала копаться в шкафу и что-то искать в столе.
Маруся, ты не слышишь?
Она посмотрела на меня, в её взгляде читался вопрос.
Как дела, Маруся? Ты занята?
Кто здесь Маруся?! проговорила она неожиданно, с сильным кабардинским акцентом.
Я оторопел
А как тебя зовут? подыграл я.
Марина, ответила она и зашла в сестринскую с важным видом.
«Вот и познакомились», пошёл я своей дорогой и забрёл к Альбе.
Отклоняясь от темы, хочу заметить сколько в некоторых медсестрах важности, высокомерия и даже пафоса, что порой чувствуешь неловкость и вину за то, что отвлекаешь их внимание от глобальных государственных проблем, которые они ежеминутно решают. По крайней мере это так выглядит, когда они снисходят до перевязки или выдачи понадобившегося препарата.
После «дежурного» разговора Альба спросил:
Что, не клеится с Марусей? Как ты там её называешь?
Я сделал строгое лицо: «Кто здесь Маруся?» передразнил я.
Что?.. Так да? засмеялся истерично Альба.
Марина! продолжая пародию, пытался я повторить её пафос. Представляешь, Альба, постоянно обращался к ней так, и всё было нормально, отзывалась. А сегодня, вот только что, столкнулись в коридоре
И что? раскачивался он на стуле, покуривая.
И что? Как будто первый раз меня видит: «Кто здесь Маруся?» Мне казалось, ей даже нравится. А тут во как!..
Просто она по-русски плохо соображает, а ты в кабардинском не силён.
Он был прав я в кабардинском не силён.
Этот вопрос мучает меня с детства. Мыслительный процесс происходит у меня на русском языке, я на нём думаю и разговариваю. Почему я не говорю на родном языке или на родных языках, я не понимаю. Видимо, я не способный, чтобы овладеть такой тяжелейшей наукой, как кабардинский язык.