Так почему же его не садят?!
А никак его не посадить. Он же бумажки те придумал, по которым всю страну разворовали законное воровство. Кто алюминия хозяин, кто чего. Нефть с газом качают кто их проверит, сколь в карман себе качают. А ежели рыжего за такую приватизацию в тюрьму сажать, тогда всё отменять надо и государству возвращать. А кому это надо. Качай да качай всё законно.
По сто рублей к несчастной минималке добавят, а себе миллиарды прикарманят.
Какой же умник вообще эту десятку определил, на которую выживать надо?! Не двадцать, не тридцать, а десять, мол. А щас и на двадцать скребстись и скребстись, чтоб выплыть.
Сами-то они на туалетную бумагу в месяц больше тратят, чем нам на всю жизнь отвели. Если уж есть официальные зарплаты в несколько сотен тыщ или миллионы, то никак уж не должно этой десятки быть. И прячут всё за какие-то средние зарплаты. Нет их, никаких средних зарплат! Есть нищие зарплаты, а есть огромные! Подлость и враньё одно сплошное!
А эти пенсии по девять десять тыщ?! Как это вообще?! А ежели ты подрабатывать от такой нищеты идёшь, то тогда тебе и доплаты к этому ужасу не положены. Подлость это!
Не учили в детстве этих чиновников слабых не обижать, что слабых защищать надо. А им наоборот слабых-то проще обделить. Они, вон, полиции и военным до пятидесяти подняли, умники, а остальные рожей не вышли, перебьются. Так и те пятьдесят уж инфляция съела. А как же те живут, кому не подымали, а?! Подлость сплошная! И нас же нищебродами теперь называют!
У меня дочка с зятем в городе оба врачи участковые, так слёзы одни. Они ж как на передовой вся боль людская на них проливается. А зарплаты грошовые. За один участок дочке двадцать три тыщи насчитывают. Чтобы двадцать восемь получить, она по двум ходит. И зять так же. За что вот их так?! Они же институты закончили, людям служат. А их министерша главная говорит, что врачи не к деньгам должны стремиться, а самореализовываться. Как же им без денег реализовываться?! Они домой вечером приходят там двое детей, там заплатить за всё надо. Вот пусть эта министерша от зарплаты своей откажется совсем, пока её врачи так мало получают.
Любят у нас чиновники денежки. И арестовывают их, главное, не когда они первый миллион пытаются своровать, а когда они уже десять миллиардов стырили. А нам всё подсчитывают, двести рублей добавить или триста. Подлость одна сплошная! Яйца мы для них червечачьи! Назначили всякие минималки, чтобы заживо не сдохли. Подлые души!
Эх, чиновьё! Присвоили всё, вот и жируют. Это, представьте, как если бы в походе руководитель группы тушёнку жрал, а все остальные крошками после его обеда да подножным кормом питались.
Элита наша капиталистическая, мать её! И чё они такого очень полезного сделали для России, что у них денег столько?
А ничё. Они просто самые большие и подлые воры.
А все остальные простолюдины вислоухие. Пусть тянутся на свою чахлую зарплатку или пенсию и не вякают.
Вот вы, Анна Николаевна, довольны своей учительской зарплатой?
Анна Николаевна промолчала.
Хватит вам, политиканы! прикрикнула Таисия. Надоели уже. В город, вон, поезжайте, на площади митингуйте. Там вас быстро полицейские угомонят.
А чё нам за сто вёрст за пошеями ходить? Нам дома ловчей. Мелочишку свою получим, да с приварком каким, да с огородишком перебьёмся. Им нас за геополитикой всё равно не видать. Для нас земля плоская. Вон, погост наш на круглом взгорке и есть вся округлость земли для нас. Такая вот житуха, мля.
Слышь, Барсук, посмотрел мутными глазами на Степана Иван Логин, я всё ж лодку тебе пока не продам. Может, и правда получится у меня с протезом.
Смотри, Иван, моё дело предложить. Может, и правильно, порыбачим ещё вместе, и Степан повернулся к сидящему рядом Александру Игонину. Сань, у тебя инкубатор-то живой?
Живой, чего ему сделается.
Дай мне на время. Гусей породы невероятной хочу вывести, очень большие должны получиться. Твой-то Гусик растёт?
Да вырос уже, три года ему.
А-а. Так я зайду потом за инкубатором?
Заходи, возьмёшь.
Далеко за селом, у накатанной земляной дороги, покорно ждал Олега и Наташу оставленный на травянистой обочине отцовский мотоцикл. Розовый закат разлился по горизонту, обнял поля, коснулся излучины замедлившейся реки. Тишина, похожая на прозрачную воду, в которую можно погрузиться с головой, накрыла вечерние дали. Одни, забыв сейчас обо всём, шли по тропинке, взявшись за руки, Олег и Наташа.
Хочешь, я прочитаю стихи?
Стихи? Чьи стихи?
Я написал тебе.
Мне?! Ты написал прочти они остановились.
Бесконечно много лет? улыбнулась Наташа.
Да, бесконечно много лет, без улыбки ответил Олег. Тебе понравилось?
Да, красиво, они пошли дальше. Интересно, сколько лет этой тропинке Сколько людей ходило по ней до нас Сколько пройдёт после нас
Глава 3
Барсуков пришёл к Александру Игонину за инкубатором через неделю, в субботу. Встречать субботнего гостя отправилась к калитке маленькая собачка, похожая на чёрную шерстяную варежку с виляющим хвостиком. Её звали Жуля. Она никогда не лаяла и не рычала на людей, а наоборот, всегда выказывала им свою дружелюбность. Если бы Жуля могла, то всем улыбалась бы и говорила: «Здравствуйте! Мы вам очень рады. Проходите, пожалуйста». Но она умела только вилять хвостом, что и делала. А охранял всех собаку Жулю, пёструю кошку Муху и всё небольшое подворье Игониных обычный домашний гусь. Обычный, но с очень необычной судьбой. История его началась три года назад со статьи «Инкубатор своими руками» в журнале «Сделай сам». Не проклюнул бы гусёнок скорлупу своего яйца, не наткнись Александр на эти полезные советы самоделкину. Заработать на гусином мясе и в мыслях у мужика не было. А вот как дома птенца высидеть без наседки, древнюю тайну природы подсмотреть это очень заинтересовало. И смастерил он инкубатор. Курица для важного эксперимента показалась птицей банальной, поэтому разжился у соседей-гусятников подходящими гусиными яйцами. Разложил по ячейкам двадцать штук, температуру выставил, влажность всё по статье журнальной. И вывелись! вывелись гусята! Двадцать птенчиков! Только один оказался заметно меньше и слабее остальных. В животном царстве, как известно, нет жалости и человеческих рассуждений о нравственности. Крупные собратья постоянно притесняли маленького. Александр частенько подкармливал его с ладони варёным яйцом, овсом, молодой травкой.
Шпыняют и шпыняют тебя. То ли в коробку тебя отдельную отсадить жалел он маленького.
И отсадил бы, но сначала руки не дошли, а потом Случилась нежданная беда. Вот как всё было.
Две недели прошли благополучно, гусята окрепли. В сооружённом для них в сенцах вольерчике стало тесно. Уже подумывали выпускать их пастись на травке во дворе росла густая, мягкая мурава. Но
Привет, Татьяна! как-то проходил Александр по центру села вдоль торговых палаток. Как торговля?
Привет, Сань! Нормально! Купи чего-нибудь, вон хоть кофточку Насте своей. Посмотри, красивая!
В другой раз, Танюш, в другой раз. Привет, Жень!
Привет, Санёк! Как дела?
Нормально, шёл Игонин дальше.
Покупаем саженцы! Есть удобрения! Есть корма для животных! Всё есть! кричал у какой-то заезжей автолавки мордастый мужик нагловатой внешности. Подходим! Покупаем!
Люди подходили, смотрели, расспрашивали.
Добрый день! подошёл и Александр. А для маленьких гусят корм есть?
Обязательно есть! повернулся к нему продавец. Обязательно! Очень хороший корм! Для самых маленьких гусят! Очень хорошо расти будут, как на дрожжах! Покупай! Один пакет остался.
Покажите.
Вот, смотри, мужик достал из будки серый, зашитый прочной чёрной ниткой пакет, десять килограмм.
А что же на нём ничего не написано?
Я тебе так всё расскажу, слушай. Там эти как их шарики такие эти а, гранулы. Вот, растолки их помельче и давай. Как на дрожжах расти будут! Спасибо скажешь!
Сколько стоит?
Тебе со скидкой пятьсот рублей.
Давайте.
И пошёл домой.
Настя, посмотри-ка, принёс он купленный в автолавке пакет, корм гусятам.
Ух ты! А что же на нём не написано ничего?
Не знаю. Но мне продавец рассказал всё. Растолочь, сказал, надо гранулы и кормить. И всё.
Растолочь оказалось просто, гранулы рассыпались при лёгком нажатии.
Ну, ешьте, Александр насыпал гусятам полный лоток нового корма. А тебе, малой, попозже отдельно добавки дам, когда большие наедятся. Настён, долей им воды, чтобы вволю пили.
Хорошо.
Потом отвлёкся, занялся другими делами и забыл дать маленькому гусёнку добавки. Большие птенцы охотно поедали толчёный корм, а ему доставались редкие крошки, отлетающие за их спины.
На следующий день девятнадцать подросших гусят лежали мёртвыми в своём вольерчике. В живых остался один, самый маленький. Ему тоже было плохо. Он сутки лежал, ничего не ел, но выжил, поправился. Умерших Александр унёс и закопал за селом. Злополучный корм показал опытным гусятникам.
Что ж ты сразу-то к нам не пришёл, не посоветовался?
Да вот, продавцу поверил.
Надул он тебя. Этому корму сто лет в обед. Да и не понять, для кого он. Только выбросить.
Заезжая автолавка с мордой нагловатого вида укатила неизвестно куда, спросить не с кого, винить только себя.
Не казнись ты так, успокаивала жена, что ж теперь, так вышло.
Да уж, вышло, понуро качал головой Александр, балбес я. Ладно, один пусть растёт. Теперь ему в вольере места много, и не обидит никто.
Гусёнка назвали просто Гусик. Вырос из него хилого птенчика гусак-великан. И это он сейчас, уже трёхлеток, шёл следом за маленькой собачкой Жулей встречать Степана Барсукова. Шёл, широко распахнув серые крылья, вытянув шею и настороженно погогатывая.
Хозяева! крикнул у калитки Барсук. Саня!
Привет, Степан! появился на крыльце Александр.
Здорова, Сань! Я это, за инкубатором я. Помнишь, договаривались? Я с тележкой вот тут
Помню, помню, заходи. Чего у калитки-то стоишь
Так ты это Гусика-то отгони. Вишь, гогочет как
Да заходи ты. Это он так, для порядку гогочет. Он хороших людей не щиплет, заходи.
Я тут пару щук принёс, вошёл в ограду с тележкой и рыбой Степан, по килограммчику. С утреца порыбалил.
О-о, хорошие щурята. Спасибо! Настёна пирог сделает. Пойдём в дом, чайку попьём.
Да не, не, тороплюсь я.
А, ну, тогда погоди, щас я инкубатор вынесу, в сенях он.
Ага, давай, погожу.
Долго ждать не пришлось.
Вот, бери, вынес и положил на тележку инкубатор Александр. А это журнальчик тебе, почитаешь статейку, чтобы знать всё.
Ну, спасибо, Сань! с очень довольным лицом поблагодарил Степан. Яйца мне какие-то селекционные, новой породы свояк привёз из города. Гуси, говорит, такие крупные выйдут, диковинные, каких не видали ещё. Я, если гусята получатся, обязательно тебе выделю, как инкубатор возвращать буду.
А ты знаешь, Стёп, ты не возвращай мне его. Пусть он твой будет. И гусят мне не надо. Вон, Гусик у меня есть, мне и хватит.
Да ты чё, Сань?! Ну, спасибо тебе! Я тебе рыбки
Да не надо ничего. Просто бери, твой он теперь.
Барсук покатил к своему дому тележку с инкубатором, повторяя слова благодарности.
Будут теперь у людей гуси диковинные, смотрел ему вслед Александр, а мы другим чем-нибудь займёмся, ещё что-нибудь придумаем.
Так всегда у него выходило смастерит что-нибудь полезное и подарит мимоходом. Увидел как-то, бабушка у соседей шерсть прядёт. Прялка на старый лад дави и дави ногой на педаль. Вспомнил сразу, что лежит у него в сарае моторчик от стиральной машинки. Машинка сама в металлоломе давно сгинула, а моторчик вот, дождался новой службы.
Дайте-ка мне прялку вашу на пару дней, говорит Александр соседям.
И на третий день возвращает её уже с электрическим приводом. Те его благодарят, а он отмахивается: «Ладно вам». И уже ещё ему что-нибудь интересно. То у других соседей самовар знатный среди ненужных вещей приметит. Знатный самовар, а вместо носика дырка. Заберёт, восстановит, принесёт. А то с мальчишками деревенскими такой планер сделает, что он долго-долго летит, если его с холма высокого запустить.
С чужими мальчишками. А своих детей у Александра и Насти Игониных не было. Ребёнка ждали тринадцать лет, со дня свадьбы. Уже на третий год мать Насти, отдельно приглашённая врачом после осмотра дочери, услышала: «Матка тринадцатилетней девочки. Детей не будет». А мать потом дочери сообщила помягче, чтобы не сразу, чтобы не наповал. Особо, конечно, такое не смягчишь. Упало Настино сердце в чёрную горечь. Но они всё равно ждали. Иногда Настя срывалась:
Зачем я тебе, пустобрюхая?! Брось меня! Нормальную найдёшь!
Будет у нас ребёнок, обязательно будет, прижимал к себе жену Александр, потому что я жить без тебя не могу. А помнишь, как мы целовались первый раз? За селом, на тропинке. И под ливень попали. А потом были солнце и радуга. Помнишь?
Они влюбились ещё в школе. Настя проводила своего сильного, весёлого, доброго Сашу Игонина в армию и пообещала: «Я обязательно тебя дождусь». Он попал на вторую чеченскую войну. Домой вернулся хмурым, молчаливым, замкнутым. Но здоровым и целым уже большая радость. Вернулся ещё более сильным. И обученным убивать. Чуть ниже левого виска белел короткий, тонкий шрам. Осколок чиркнул. Для войны ерунда, мелочь. А душа, видно, сильно была помята, от весёлости и общительности ничего не осталось. Долго ходил Александр хмурым и нелюдимым. И найти себя ни в каком деле долго не мог, ничего не хотелось. Уединялся на природе, забредал подальше от всех. Так год миновал, второй потянулся. Однажды оказался он на заросшей камышом, затянутой тиной и ряской старице. Место было похоже на затерянный мир. Сидел Александр на подгнившей, поваленной осине, а душа плутала где-то в закоулках саднящей памяти, далеко от этой старицы. В руки случайно попал кусочек белой глины лежал у ног, поднял машинально. Пальцы сами собой начали мять подобранный пластичный мякиш. Из темноты прошедшего времени летели пули, смотрели глаза убитых друзей. А пальцы мяли, мяли, мяли глину. Вылепили сначала какую-то бесформенную фигурку. Сломали её. Потом вылепили человечка, потом лошадь Лепили, лепили, лепили И Александр впервые после своей войны вдруг стал видеть не взрывы и мёртвые глаза, а что-то другое. Увидел то, что слепил: собаку, лошадь, человечка Фигурки будто отодвинули ослепляющие видения. За густо разросшейся мать-и-мачехой открылась уходящая вдаль низина, вся белая от волшебной глины. И он словно очнулся, словно прозрел. Бросился домой.
Настя, подожди меня, кидал в дорожную сумку вещи, ещё немного подожди. Мне нужно в город. Я вернусь, и тогда всё будет хорошо. Подожди ещё немного.
Вернулся через три месяца. Привёз из города гончарный круг и разный инструмент для гончарного дела. Сам сделал печь для обжига. И пошло у него, пробудился талант неожиданный. Может, боль от войны растормошила в противовес дар этот, чтобы уберечь душу от гибели. И глина та, у старицы, такой удачной оказалась жирная, послушная. Вытягивали да лепили руки без устали. А вещицы у Александра все по таланту выходили. Не просто какие-нибудь горшки и кувшины пузатые без лица, а всё с изюминкой, всё штучки. К нему из города приезжали, покупали готовое и ещё заказывали.
С Настей поженились. Она училась в педагогическом на заочном и работала в школе учителем начальных классов. А Александр в мастерской за гончарным кругом чувствовал себя так, словно музыку или картины писал в душе с каждым днём свет прибавлялся. Пришло, казалось, долгожданное счастье для двоих, жить и жить. И тут эти слова: «Матка тринадцатилетней девочки» Упало Настино сердце в чёрную горечь.