Где пятно? убрал он большой палец со страницы. Никаких пятен. Вот, смотри на свет.
Через день учительница на весь класс устроила мне выволочку:
Как это возможно? Как это кощунственно делать уроки такими грязными руками! Нет, вы только посмотрите! и она опять поднесла злополучную страницу на свет. Это же слоны ходили по тетрадке.
Ничего себе начало, подумал я.
Вторым был глава семьи, хозяин Пантелеймон Нефедович. Он молча сел, как садятся в президиум большого собрания, и задрал голову, как большой начальник. После паузы он сказал: «Хм, знаешь что? Ты всё, что меня хочешь спросить, у жинки моей спроси, ладно? А мне некогда».
Но я был не так прост. Так как меня не особо звали в верхние комнаты, пока он раздумывал, я смог разглядеть вырезанные из дерева невероятные розы, которыми был украшен низ буфета. По большой розе на каждой створке. Как это было здорово сделано!
Я согласно кивнул и вышел.
В третий раз я пошел к хозяйке. Не помню, в тот день или в следующий? Она что-то варила на керогазе в большой кастрюле.
Аксинья Степановна! Не проверите ли?
Ой нет, милок! Зорьке пойло варю. Иди к дочке. Она всё-всё тебе расскажет, что надо. У неё ведь десять классов. Не зря училась.
И Гале пришлось отдуваться за всех, чему я был очень рад, потому что мог провести с ней целый вечер. Это была первая встреча в моей жизни с девушкой «на выданье», которая цветет в ожидании своего жениха. Я чувствовал особость ее, но не мог это осмыслить. Только хотел, чтобы она одна проверяла мои уроки. Меня всё устраивало, другого я не хотел. Но, к сожалению, когда у нее началась чертежная практика, она её проходила вне дома. А потом мы уехали, так что большой привязанности, на которую я рассчитывал, не получилось, и место наше в большой комнате разрушили.
Глава 14. Шляпная мастерская
К двенадцати часам я приходил из школы. Каждый четвертый день мать была дома. И хозяйка любила постоять, опершись на косяк входной парадной двери, с нами, постояльцами, и поглядеть на то самое солнце около двенадцати часов. Потом она пару часиков перебалтывалась с напарницей по корове и забегала то к одной, то к другой соседке узнать новости.
Весь этот круг свободного времени хозяйка собрала в один кулак, чтобы выслушать, разобраться и вновь привыкнуть к мужу, вернувшемуся из тюрьмы. Она сидела и слушала с отвращением и ужасом, желанием и волнением его разъяснения. Мужской нрав вновь принять тоже не просто.
Ночное время для нас, постояльцев, состояло исключительно из бу-бу-бу за стеной. Я по-детски спал безмятежным, крепким сном и ничего не слышал. А матери досталось.
Ну что ты наделала? Глупая ты баба! Ты соображала или нет, когда это делала? Я сел за этот дом в тюрьму, отбыл там пять лет. А ты продала! Ты в своем уме?
Голос хозяйки:
А мне-то на что было тебе посылки посылать? Вот я и продала.
Ты что, глупая баба, не понимаешь, что это несопоставимо? Посылки и продажа дома?
Я только часть продала.
Да, но в ней тридцать пять метров, в этой части. В ней я собирался поселить наших выросших детей. Ну что мне теперь делать, глупая баба? Что я теперь детям скажу?
Ладно, пристал как банный лист, голос жены, отработаю я тебе эти деньги.
Нет, должно быть, ты не понимаешь, что мне не деньги нужны, а неприкосновенность дома. Чтобы я своим домом мог сам распоряжаться. Не ясно, да?
«Теперь понятно, подумала мать, когда я пришла сюда по объявлению и как дурочка с переулочка спрашивала, более извиняясь, чем спрашивая: «А если ко мне мужчина будет приходить, ничего?». Хозяйка фыркнула: «А мне какое дело, кто там к тебе ходить будет? Плати деньги, пусть ходит. Меня это не касается». Она хотела во чтобы-то ни стало сдать конфликтные метры, чтобы запутать процесс деления, по-женски думала, что это может остановить раздел. А я решила, что это участие ко мне, к моей сложной ситуации с Лёней.
Отработаю я тебе, если ты такой зануда, не беспокойся, опять слышался голос хозяйки. Раскудахтался, как курица какая из-за своего яйца. Пойду в шляпную мастерскую сторожем. Там объявление как раз висит.
И после долгой паузы:
Ох, грехи наши тяжкие. И спать нам на твердом всю жизнь, как на нарах.
Сказать-то она мужу сказала, а сделать это было не просто. Сидеть в шляпной мастерской практически одной тяжело. Соседку, хотя бы на случай, не позовешь. А ребенок вот он, ничем не занят. Он даже с охотой пойдет.
В шляпной мастерской, куда мы пошли вместе с хозяйкой, я открыл свою вторую сущность. В школе нам читали книгу «Приключения Незнайки». Вообще-то она мне понравилась. Смешная. Но невзаправдашняя. А вторая серьезная, про бродячих актеров кукольного театра понравилась очень, до слез. Их жизнь мне понравилась. Они ходят по дорогам от села к селу, разыгрывают спектакли перед собравшимися селянами. Спектакли разные: и печальные, и смешные. И жизнь их была такая же: немного печальная, немного смешная. И я вдруг почувствовал, что смогу любить это долго-долго, может быть, всю жизнь. И никогда не разлюблю.
Как только мы вошли на первый этаж шляпной мастерской, я страстно захотел овладеть тем инструментом, что лежал на верстаках мастеров, и научиться мастерить кукол.
Я-то слабохарактерный, приживальщик. Прилепиться к взрослым, крепко стоящим на ногах лучшее и наиболее комфортное для меня состояние, когда я могу и человека увидеть и его положительные качества оценить и подучиться у него чему-то полезному.
Первый этаж шляпной мастерской был мужской там делали болванки для шляп всех конфигураций. Они напомнили мне лица кукол. Мастеров не было. Висел инструмент. Казалось бы бери и твори. Они делают болванки с голову человеческую, а ты попробуешь с меньшим размером. А болванки позади у стенки будут твоими судьями, будут оценивать, получилось у тебя или нет.
А тут хозяйка возьми и скажи: «А на втором этаже шляпки делают». Я зашел и обмер: вот где кукол-то наряжать! Мастерицы всяческими ухищрениями зеркалами, иголками, тряпочками, шнурками раскрашивали в радостные цвета летние и осенние шляпки. Здесь можно было бы сшить платье Мальвине и костюм Пьеро. Была бы веселая примерка театральных костюмов.
Но болванки молчали. Я не догадался, откуда берется речь. Это же была шляпная мастерская, а не театр кукол. Мне надо было понять, где их учат говорить. И я понял. Такая штуковина есть, что учит говорить языком театра. Это обычная школьная библиотека. Хотя бы в нашей школе. Значит, надо идти в школу и брать книги в библиотеке. А для начала не пропустить предложение учительницы, сказавшей перед январскими каникулами:
У кого на каникулах родители работают и не с кем остаться, приходите в школу, мы будем читать интересные книги.
Она прочитала нам про Незнайку и начала книжку про итальянских кукольников, о чем я вам уже рассказал.
Трудность была в том, что учительница была молодая, с озорными глазами, мне она была симпатична, но она вела класс кирпичников, моих врагов. Нет, они меня не трогали, ходили всё время гурьбой. Но на пути у них не становись! Разговор бы не получился ни на улице, ни в коридоре. Все они жили компактно на краю городка при своем заводе. Заносчивые, все из деревни, не нуждающиеся ни в каких отношениях с местными.
Общий каникулярный класс закончился, и научить кукол говорить с помощью учительницы мне не удалось. Во втором полугодии я вернулся в свой класс, а там кто её только выдумал, эту «Серую шейку»? Одна тоска, печаль, депрессия. Не хочу я такое слушать. У меня самого такого очень много. А учительница наша пожилая, некрасивая Клавдия Петровна спрашивает только девочек-всезнаек с первой парты.
Нет, я не против. К ней родители приходят в школу, узнают, как ребенок учится. Дарят подарки к восьмому марта. Чем еще учителю ответить?
А про меня никто не узнавал, у меня на лице написано, что меня лучше не трогать.
А вот что мне подошло: наша учительница дала мне два с половиной года на акклиматизацию в классе. Я включился в общую жизнь класса во втором полугодии третьего года учебы. И идею кукольного театра пришлось немного отложить. Жаль, конечно, что канула моя мечта разговаривать с учительницей из первого «Б» языком той книги, тех кукол, того театра итальянских комедиантов. Но я всё равно выкрутился. В школьное окно, которое было для меня альтернативой уроку, въехала бригада ледокольщиков. С ними у меня пошел сюжет о ледяном дворце Анны Иоановны, который я услышал, не помню от кого.
В общем, они кололи лёд на ледяные кирпичи, а я планировал быть архитектором дворца, представлял, какой новогодний бал был у Анны Иоановны в 1741, что ли, году. Потом пришел гофмейстер-прораб и приказал погрузить ледяные кирпичи на машину, отвезти на привокзальную площадь городка и там зарыть под неизвестным магазином, чтобы никто и никогда их не нашел, а тайну их захоронения знал бы только он.
И всё оставалось для меня неизвестным ровно два месяца. Я не знал, где рабочие, где Миних, не открыл ли кто их тайну или мне придется её открывать? И вдруг мартовское солнце вперилось в окно школы, да так ярко и тепло, что перебороло этот интерес, как я ни старался удержать его в себе и повесить газеточку на окно, чтобы концовка моего сюжета о ледяном дворце не провалилась, чтобы она была мною додумана.
Все мальчишки опрометью побежали в совершенно противоположном направлении. Через колхозные поля к сухой, кроме ранней весны, Самынке. Она бурлила, крутилась, все тыкали в неё палками, как в львицу, а она рычала и разевала пасть. Всем было страшно, что она проглотит их, что они утонут в ней, рыжей, косматой и вертлявой.
Это мальчишек так заводило, что они кричали, тыкали дальше рыжую воду и не слушались останавливающих их взрослых, убеждавших: вас может утащить течением, захлебнетесь в холодной воде! Лишь избранные могли в какие-то моменты оседлать её на поваленном дереве или на каком-нибудь выступе берега, рядом с которым она грозно двигалась по руслу. Конечно, в первых рядах был Крезлап. Так что удерживать свой сюжет я уже не мог и тоже побежал на Самынку.
А потом матери встретилась одна чумовая женщина, ну, немножко с приветом, знаете, такие, что всю правду на улице скажут. А так же ведь никто не делает!
Как? Муж умер, а ты не ходишь получать квартиру по потере кормильца? Срочно иди в исполком и добивайся! Тебе положена комната по потере кормильца! Это твой долг перед ребенком и перед собой, как матерью!
Глава 15. Хождения за комнатой по потери кормильца
«Да, сколько мужиками не занимайся, проснувшись, сказала мать сама себе, а за комнатой по потере кормильца надо идти самой. Никто за тебя не сходит. Давно не девочка, а всё хочется, чтобы пришел жених, сделал предложение и всё семейное уделал сам. Вроде бы это там, где исполком, где большими серебряными буквами написано: «Исполнительный комитет трудящихся». Каждый день прохожу. Да, собирайся, Васильевна! Что-то будет здесь, что-то будет. Надо просить, требовать хоть какую-то комнатку государственную».
Вам что, гражданка? спросила секретарь, когда она вошла в исполком.
Она путано ответила. Но секретарь опытная рыба. Дала бланк: «Заполняйте!»
Она не смогла сама заполнить грамотно. Записала только свою просьбу: «Прошу выделить мне комнату по потере кормильца» и села в конце очереди ждать приема к инспектору по жилфонду, стараясь не расплескать настроя, а войти и складно всё сказать. По-культурному.
Когда она вошла кабинет, за большим двухтумбовым письменным столом сидел пожилой представительный мужчина. Совершенно лысая, как старое завалявшееся яйцо голова, коричневое лошадиное, с массой морщин лицо.
Он устало, то ли от значимости своего положения, то ли по особой вежливости исполкомовских (кто их знает, этих начальников) тихо сказал:
Садитесь.
Когда она села, он так же тихо и отрешенно спросил, сцепив руки:
Что у вас?
Она вдруг заволновалась, забыла всё, что приготовила, суетно не знала, куда деть руки, и начала вываливать всё без плана. От себя и своих чувств.
У меня муж умер, начала она, чувствуя, как поднимается давление, вернее погиб, то есть не погиб, а его сбросили насмерть с электрички. Не знаю, как это одним словом сказать.
Да. И что? тихо, не расцепляя рук и не меняя позы, спросил инспектор.
Он работал, и я работала. И мы тут в Подгороднем снимали комнату в надежде, что он получит квартиру. А теперь, когда он умер, погиб, я не могу тянуть съемную.
Приехали? Вы ведь приезжие? перебил он её рассказ-монолог.
Да, выпалила она и сама почувствовала, что излишне торопится, а он своим тихим голосом и вкрадчивостью прорежает её речь. Но она всё равно продолжила.
Да, я приехала. У меня тут работа и ребенок от него.
Она хотела ещё что-то сказать, потому что запал был на большее, но он опять перебил её тихо и вкрадчиво:
Мы не строим.
Что-что? не поняла она.
У меня для вас ничего нет. И повторил: Мы не строим.
Но она не смогла удержаться. Она должна была сказать всё, что у нее накопилось в душе после смерти мужа, после остракизма хозяев съемной, после отчуждения родни мужа. Она должна была обязательно кому-нибудь это сказать. И она сказала:
Вот я и хотела. Мне бы хоть какую-то маленькую комнатку. Правда, хоть очень маленькую.
Но он, не повышая голоса, повторил:
Мы не строим.
Но она не могла остановиться. Как это? Столько мучений сюда прийти, отсидеть очередь и для того, чтобы тебе это сказали?
Ну, правда, поверьте, мне очень надо, ну хоть самую малюсенькую, попросила она.
Мы не строим, не повышая голоса, сказала человеческая фигура, напоминающая невозмутимую статую.
Тут её кинуло в жар.
Что же мне тогда делать?
Обратитесь на свою работу, всё так же невозмутимо и тихо продолжал инспектор.
Ей хотелось сказать ещё много чего такого, что таилось в её душе и что до этого она не хотела говорить. И как ей было тяжело хоронить молодого мужа и как ей невыносимо теперь жить одной и что сын её неизбежно оказался в одиночестве. Но она вдруг поняла: вот, правильно говорили девки в исполком ходить сколько нервов нужно, а итог всегда один ты разговариваешь со стеной.
И она, забыв про заявление на столе и его голову как залежалое яйцо, пошла разъяренная, как лев, и сраженная, как лань, в своей жажде социальной помощи. И шла домой после исполкома долго, специально не напрямки, а по шоссе, чтобы выпустить пар, так сказать. Подойдя к дому, решила не сдаваться. Какой черствый человек! Надо ехать на работу, просить там комнату. Не сдаваться.
Ну и поехала к себе в депо.
Там, в кабинете начальника, как-то по-особому пританцовывая, маленький человечек с улыбчивым лицом и детской лопаточкой на рабочем столе сажал на противень рассаду помидоров.
Вы ко мне? Слушаю. Говорите. Не отвлекаясь от работы и не смотря на нее, произнес он. Слушаю, слушаю, не тратьте свое и мое время.
У меня муж был, а потом он погиб. А свекровь на меня взъелась и хозяйка на съемной попросила меня выехать, а мужчина, с которым я начала жить для помощи и воспитания ребенка не захотел мне помогать социально, и мы с ним расстались.
Да? Муж умер. Дальше, напомнил он, прорыхляя канавку между двумя грядками.
А мы с ним снимали комнату.
Да. Снимали. Дальше. Так же не глядя в её сторону, но восхищенно на саженцы. Вопрос! Вопрос!
Что-что? не поняла она.
В каждой ситуации должен быть вопрос. У вас какой вопрос ко мне?
Теперь я одна, снимать не могу. Что мне делать?
Вот. Видите? Вы дозрели до вопроса. Это уже хорошо. Но у вас он поставлен некорректно. Нельзя начальника ошарашивать глобальным вопросом «Что вам делать?» Вы должны, прежде всего, сузить его до своей теперешней ситуации и добавить некоторых деталей для совместного решения со мной.