А потом мои естественные потребности заявили о себе во второй раз, причем гораздо настойчивее, чем в первый, и поскольку в первый раз, когда я молотила в дверь, никто не ответил, я начала паниковать по поводу того, что же я буду делать или пытаться не сделать, ха-ха, если не отзовутся и во второй раз. Тогда-то я это и услышала.
Она сделала паузу.
За тобой наконец пришли, сказала я.
Нет, сказала она. Никто не пришел. Ну, кто-то появился. Только не физически. Просто я хочу сказать Я услышала чей-то голос, будто кто-то еще был в комнате. Но в комнате была только я. Это было стремно. И голос сказал что-то стремное.
Ну и я решила, что, наверное, кто-то находится в соседней комнате и я слышу его сквозь стенку дальнюю стенку у меня за спиной, но поразительно четко так же, как слышу сейчас тебя. В общем, короче говоря, насчет этого я тебе и звоню.
Чтобы сказать, что услышала стремный голос сквозь стенку, сказала я.
Нет, сказала она, сам голос стремным не был. Я никогда не умела описывать. Ты же помнишь. Нет, стремными были слова то, что он сказал. Точнее, не совсем стремными. Но я не знаю, как еще их описать или как в этом разобраться в том, что сказал голос.
А что он сказал? сказала я.
«Кроншнеп или комендантский час?»[4]
Что-что?
И все. Больше ничего. Только эти слова.
«Кроншнеп или комендантский час?» сказала я.
Да, как бы вопрос, сказала она. Голос вроде был женский. Хотя и глубокий такой. Но, по-моему, слишком высокий для мужчины, если только мужчина случайно не обладал таким высоким голосом.
И что ты ответила? сказала я.
Ну, я подошла к стенке и сказала: простите, можно повторить? И голос сказал снова: «Кроншнеп или комендантский час?» А потом добавил: «Выбор за вами».
А что потом? сказала я.
Ну, я спросила, кто бы это ни был, не может ли он как-нибудь мне помочь или позвать кого-нибудь, чтобы он помог мне сходить в туалет, сказала она.
А потом что? сказала я.
Это все, сказала она. Больше ничего. Никто не приходил за мной как минимум еще час. Мне очень повезло, что я способна контролировать свой мочевой пузырь, как в молодости.
Похоже на разводку, сказала я.
Я тебя не развожу, сказала она. С какой стати? Все так и было. Правда. В точности, как я тебе рассказала. Я никого не развожу.
Нет, я имею в виду, кто-то пытался развести тебя, сказала я. Спрятанный динамик?
Очень хорошо спрятанный, если уж на то пошло, сказала она. Я никакой аудиовидеоаппаратуры не заметила.
Может, какой-то психологический тест на пограничном контроле? сказала она.
Не знаю, сказала она. Для меня это загадка. В общем Потому я и звоню что постоянно об этом думаю.
Ну, тебя ведь надолго заперли в комнате, сказала я. Сначала запугивали с паспортами, потом заперли в полном одиночестве, не считая очень старого э замка. Несладко пришлось.
Да я не об этом, сказала она. Я постоянно думаю о кроншнепе. И о комендантском часе. В смысле, что за хрень? Как будто мне передали сообщение, доверили его. Но в чем оно состоит? Сэнд, я не сплю по ночам все думаю, чтó же оно должно означать? Переживаю, что не доросла до него. Я ложусь в постель уставшая, измотанная. Но потом просто лежу не смыкая глаз в темноте и волнуюсь, что упускаю что-то важное, к чему должна проявить чуткость.
Тебе повезло, что только это и мешает тебе сейчас спать, сказала я.
В смысле, я в курсе, что значит кроншнеп, сказала она. И в курсе, что значит комендантский час. Но я не знаю, в чем заключается игра. Я лежу себе там, и Эдвард, конечно, славный и все такое, но ему я это рассказать не могу.
Почему? сказала я.
Ну, он же мой муж, сказала она.
А, сказала я.
Я отвела телефон от уха. Едва знакомая женщина пытается посвятить меня в какие-то подробности пошатнувшегося брака. Я занесла палец над кнопкой отбоя.
И детям тоже не могу рассказать. Одна дочка рассмеется. Другая назовет меня «цисгендерной терфкой», и так оно, видимо, и есть. На днях они обе наорали на меня за то, что я их, видите ли, «точкаю». Я больше не понимаю, что имеют в виду мои собственные дети. И я не могу рассказать никому на работе иначе мне больше никогда не доверят артефакт: решат, я чокнутая. Фантазерка.
Я посмотрела на телефон, держа его в вытянутой руке: голос из него произнес слово «фантазерка». Но все же не дала отбой. Зато я обнаружила, что представляю себе, вполне отчетливо и довольно неожиданно, описанный ею замок, вместе с ведущей внутрь скважиной, скрытой плющом, не являющимся плющом, замок, лежащий на куске ткани на дешевом аэропортовском столе в комнате без окон. Подобный предмет мог бы преобразить любое место, превратив в совершенно новаторский музей даже безликое пространство вроде того, что она заставила меня вообразить и где она якобы просидела взаперти семь с половиной часов.
И тут-то я вспомнила про тебя, снова заговорила она мне на ухо. Когда мы учились в колледже и ты показывала на вечеринках тот фокус толковала сны и гадала по руке
Э сказала я (совершенно не помня, чтобы я когда-нибудь гадала кому-то по руке или толковала сны).
и у тебя очень хорошо получалось говорить так, будто ты понимаешь, что означает поэтическая строчка, ну и так далее. Ты просто понимала смысл вещей. Их суть. Лучше всех нас остальных студенток художки. Ты умела думать о вещах, которые нормальные люди отметали как что-то слегка не от мира сего.
«Нормальные».
Спасибо, сказала я. Пожалуй.
В смысле, я знаю, я тоже была тогда студенткой художки, сказала она. Ну, типа. Но не такой, как ты. Я училась там ради встреч с работодателями, доступа к рынку вакансий. Не сказать, чтоб я этого не ценила или не ценю. Но я никогда не была такой, как ты. Да таких вообще больше не было. Ты была, ну другой.
Правда? сказала я.
И вот лежу я в кровати среди ночи, уставившись на шторы, и вдруг ты всплываешь у меня в памяти, и я думаю: Сэнд! Я найду номер или мейл и спрошу у Сэнд. Только такая, как Сэнд, поймет, что все это значит.
И вот она такая, как я, сказала я.
Ну, и что ты думаешь? сказала она. Что это значит?
Что конкретно из этой истории? сказала я.
Только слова, сказала она. Меня интересуют исключительно эти слова.
«Комендантский час или кроншнеп», сказала я.
Наоборот, сказала она.
«Кроншнеп или комендантский час», сказала я.
«Кроншнеп или комендантский час. Выбор за вами», сказала она.
Ну, сказала я. В этом как раз ключ к разгадке. Возможность выбора. Что-то связанное с противопоставлением между временем и птицей. В смысле, между понятием или реальностью времени и понятием или реальностью птицы. Кроншнеп это птица, а комендантский час время суток, после которого официально запрещено выходить на улицу. Согласно закону, люди должны сидеть дома.
Ага, но это же очевидно, я и так все это знаю, сказала она.
В общем, выбор, сказала я. Если существует такая штука, как настоящий выбор между идеями, вызванными в уме двумя случайными терминами, соединенными вместе в виде (или, возможно, даже ради) какой-то шутки, возможно, просто потому что они начинаются с одной и той же буквы, но имеют совершенно разные значения
Начинаются с одной и той же буквы, сказала она. Ну да. Вот видишь, об этом я даже не подумала.
выбор, сказала я, как-то связан с различием и тождеством. А еще он как-то связан с диссонансом между значениями
(в трубку мне было слышно, как она все это записывает)
а также с любым сходством, которое можно найти между явлениями, обозначаемыми словами. Так, например, у птиц есть крылья, а время, как говорится, летит
Да! сказала она. Супер. Ты просто ходячая энциклопедия.
и если мы на минуту задумаемся, сказала я, о краткой продолжительности жизни птицы, но при этом ее кажущейся свободе, противопоставленной идее о том, что действия, которые мы совершаем в выделенное нам время, могут быть или, пожалуй, всегда так или иначе продиктованы и контролируются не исключительно природой, но и такими внешними силами, как экономика, история, социальные ограничения, социальные условности, психология личности и культурно-политический дух времени И если мы задумаемся о предложенном выборе кроншнеп или комендантский час между природой и авторитарным моделированием времени, которое является человеческим изобретением, или между окружающей средой и нашим контролем над ней или пагубным и рациональным ее использованием
На том конце послышался смех.
«Рациональный». «Противопоставленный». «Дух времени». «Различие». «Диссонанс». «С одной и той же буквы», сказала она.
Э сказала я.
Знаешь, в чем точно нет никакого различия, Сэнд? сказала она. В тебе. Ты осталась совершенно прежней.
Я почувствовала, что покраснела, совершенно не понимая, с какой стати должна вдруг краснеть.
Ну, я не знаю, сказала я. Я-то уж точно пережила парочку противопоставлений и диссонансов за эти годы.
Все та же Сэнди-Сбренди, сказала она.
Сэнди-Сбренди.
Никто меня уже много лет так не называл.
В общем-то, никто меня так не называл и точка, по крайней мере, в лицо. До этого вот звонка. Хотя, наверное, назвать меня так по телефону даже по такому телефону, на котором мы бы могли при желании увидеть лицо человека, хотя это было еще фантастикой во времена, когда люди называли меня так за спиной, все равно совсем не то же самое, что назвать меня так в лицо.
В смысле, я знала, что меня так называют.
Я предполагала это, поскольку встречалась с представителями обоих гендеров. Тогда это считалось весьма сомнительным, хотя и не настолько сомнительным, как быть лесбиянкой[5], которой я, вероятно, была и есть, и с течением времени я ощущала все больше способности и решимости об этом сказать.
Иные времена.
В общем, теперь уже я была ни в одном глазу, мучаясь вопросом о том, сладко ли спится сейчас Мартине Инглз, кем бы она ни была и где бы ни находилась, о которой не вспомнила ни разу за три десятка лет, а также вопросом о том, как она умудрилась выдумать историю, действительно заинтриговавшую даже сдувшуюся версию меня самой.
Она ведь выбрала целью практически меня лично. Паспорта. Бесстрастные служащие. Необъяснимое и немотивированное задержание. Осознание красоты ремесленного изделия. Бестелесный голос в запертой комнате.
Нельзя придумать другую историю, чтобы столь же легко посадить меня на крючок.
Но зачем?
Ради хитрого триумфа после игры в кошки-мышки с жизнью?
Или, возможно даже, чтобы опустошить мой банковский счет? Аферистов сейчас развелось как никогда. Может быть, мне даже звонила никакая не «Мартина Инглз». Может, мошенница, которая знать меня не знает, прикинулась моей знакомой из прошлого. Любые подробности человеческой жизни можно без труда найти в сети. Может, кто-то знал про больницу, отца и тэдэ и решил, что сейчас я особенно уязвима. Легкая добыча. Миллионы фунтов стерлингов уже украдены у тысяч людей только в нашей стране у изолированных людей, в отчаянии поверивших голосу в телефоне.
Но
Она нисколько не притворялась.
В последнее время, стоило мне уловить хоть малейший намек на спектакль, притворство, корысть и я замирала, точно бабочка, почуявшая сачок.
Я повернулась на другой бок. Ладно. Что я могла сделать? Поискать информацию об этом знаменитом замке. Могла погуглить и проверить:
Существует ли он вообще, и
если да, не вывозили ли его за границу на выставку, как там ее, постсредневекового барахла, и
какому музею он принадлежит, и
является ли она сотрудником этого музея.
Все это могло хоть что-то доказать.
Но посмотрим правде в глаза: даже Гугл не всегда правдив. Все, что мы видим на экране и в интернете, лишь последнее по времени проявление наиреальнейшей реальности, однако, будучи полностью виртуальной, эта реальность не имела никакого отношения к реальной жизни.
Но какого хера, подумала я, лупя в темноте подушку, я должна волноваться или думать посреди ночи в философско-экзистенциальном ключе вообще думать о том, что могло произойти, а могло и не произойти в голове или в жизни женщины, которую я почти не знала и которая мне не особо нравилась, да на самом деле откровенно не нравилась, когда мы были знакомы?
Я откинула одеяло. И села в кровати.
Отцовская собака в другом конце комнаты тоже села, поскольку села я.
Потом она снова улеглась, когда до нее дошло, что она проснулась только из-за меня.
Считается, что собаки не прочь составить компанию. Что они компанейские.
Я слышала истории о том, как люди в изоляции, в тюрьме, в одиночестве и так далее находили себе компанию в самых неожиданных местах и в самых неожиданных вещах.
Например, камешек в кармане.
Фрагмент кости, зашитый в крошечный кожаный мешочек. Согласно преданию, эта косточка принадлежала некоему святому, затем передавалась от родителя к ребенку, а потом к его ребенку, ее сжимали в ладошке на каждом школьном экзамене, на контрольной или в тяжелый период жизни, пока она не переходила к следующему поколению, которое продолжало использовать ее точно так же. Своего рода ритуальный предмет, наполненный смыслом, даже если это был лишь кусочек куриной кости, проданной шарлатаном под видом святых мощей тому, кто очень нуждался в святых мощах или думал, что они помогут.
Да. Вера.
Вера, конечно, могла составить компанию.
А иногда простая мелодия. Песня.
Слова песни.
Любые слова, запомнившаяся, пусть и неточно, строка.
Я слышала истории о людях в тюрьме, о заложниках: пока они сидели в страхе и пустоте, несмотря на их положение, память и ум у них буквально распахивались, подобно книгам, выдавая так много вещей, которые они сами считали забытыми или даже не знали о том, что их знали, словно они сами и были всеми этими прочитанными книгами и всем, чему они научились и что сделали в собственной жизни.
Книги.
Говорят, книги могут составить очень хорошую компанию.
Так же, как о собаках говорят, что они могут составить компанию.
В прежние времена я тоже верила, что все эти вещи вполне могут составить компанию.
«Алéксы». Часто говорят, что девайсы успокаивают, типа как друзья, возможно, как те японские игрушки размером с ладонь, которые были у каждого ребенка двадцать лет назад. Там нужно было нажимать на кнопку, когда девайсы бибикали о том, что они «проголодались», потому что, нажимая на кнопку, их «кормили», и если не нажать на кнопку вовремя, то «жизнь» в девайсе «умирала».
Радио.
Всегда говорили, что радио может составить очень хорошую компанию.
У меня был отцовский радиоприемник.
Иногда посреди ночи или в первые утренние часы я его включала.
Я слышала, что существуют такие звуковые фрагменты, когда, скажем, кто-нибудь стоит на берегу венецианского канала и просто записывает шум плещущейся воды, а потом кто-нибудь делает передачу, в которой нет ничего, кроме этого шума плещущейся в Венеции воды. Мне бы самой хотелось поймать себя на том, что я слушаю нечто подобное, и я знаю, что без труда могла бы открыть ноутбук или поискать на телефоне, а потом скачать или наверстать что-нибудь упущенное в этом роде. Но нечто очень важное, вся соль состоит в мысли о том, что по стечению обстоятельств я могла бы слушать это одновременно с другими случайными людьми, связанными между собой реальным временем этой радиозаписи.
Но когда я включала радио посреди ночи в этом году, я натыкалась лишь на череду новостных сводок с участием представителей правительства, уверявших меня, будто зачитывая вслух рекламный проспект, что наша страна самая лучшая, первая в мире; перечислявших области, в которых она была первой в мире; сообщавших о том, что, хотя каждую неделю в нашей стране все еще умирает около тысячи человек, нам нужно просто к этому притерпеться, а еще о том, какую щедрость проявляет наше правительство ко всем жителям страны, выплачивая столько государственных денег правительственным друзьям и спонсорам, и как патриотично затевает оно ссоры с другими странами. Я слышала, что чернокожие являются террористами, поскольку они организовали протестное движение, требующее равенства и искоренения расизма. Я слышала, что экоактивисты являются террористами, поскольку они организовали движение, требующее обратить внимание на уничтожение планеты. Я слышала между строк, причем лживых, что парламент собирается принять новые законы о том, что всякие такие протесты будут объявлены нелегальными, а все эти протестующие урезаны в правах и брошены за решетку. Я слышала, что другие новые законы должны были помешать всякому, кто просил убежища в нашей стране, добраться сюда или получить помощь, а также помешать цыганам, ромá и «странствующему народу» вести свой древний традиционный образ жизни. Я слышала, что древние реки, протекающие по нашей стране, наполняются совершенно легальными фекалиями (я знала, насколько это опасно, уже потому, что на одной из своих недавних временных работ трудилась в администрации ведомства по охране и рациональному использованию вод, и, поскольку наша страна затеяла ссору с тем блоком стран, где производились очистные химикаты для канализационных ферм, ведомства больше не смогли их закупать и остались по уши в неочищенном дерьме. Я также знала, что коронавирус обожает оставлять свои следы в дерьме). Я слышала такой официальный совет женщинам, если их остановил, скажем, представитель сил правопорядка, который, по их опасениям, может их к чему-то принудить, напасть, причинить вред, оскорбить или убить: попытаться «жестами остановить проезжающий автобус и попросить о помощи». Я слышала, что некоторых беженцев, невесть как и вопреки всему прибывших в нашу страну, теперь размещали в реальных камерах старой обветшалой тюрьмы, ранее приспособленной под парк аттракционов с посещением тюрьмы. Я слышала о том, как бездарно и бессердечно наше правительство бросило тысячи людей в Афганистане, живущих теперь в смертельной опасности, поскольку в годы нашего присутствия в их стране они работали на нас.