К себе никогда не приглашал. Причина была понятна без слов. Это лишний раз подтверждало: жил не один. Как бы ни врал, что бы ни выдумывал. Необязательно быть гением дедукции, сопоставить факты и сообразить он семейный человек. Не свободен: с женой и, наверное, детьми.
Для себя, несмотря на романтические грёзы, сделала выводы с самого начала. Придерживалась обозначенной границы отношений. И тоже никогда не звала его. Хотя Давид не единожды напирал, подлизывался, напрашиваясь в гости. Уж очень ему хотелось взглянуть и проконтролировать, где и с кем она обитает.
Но куда его пригласить? В вонючую коммуналку, где живёт в одной комнате с дядей?
«О-о! Сие зрелище не для него! саркастически усмехалась Лера. Он был бы шокирован».
У крайне неприхотливого дядюшки царил тихий ужас. Бедлам. Воистину мужская берлога, а не жильё: удочки, снасти, рюкзаки, палатки, рыбацкие костюмы, сапоги, отвратительные жестяные коробочки с шевелящимся бордовым мотылём для рыбалки.
В углу пылился, как бесполезный предмет мебели, древний чёрно-белый неработающий телевизор. Связки газет, журналов, книги. Холодильник отсутствовал. Продукты хранились в комнате в закрученных пакетах, сумках со сломанными молниями и потрескавшимися ручками. Красовались в стеклянных банках на столе и старом буфете. Скоропортящуюся еду с наступлением холодов выносили на лоджию и складывали в двадцатилитровый металлический бак.
В комнатушке между столом и продавленным диваном, на котором спал родственник, едва-едва умещалась кривенькая раскладушка для Лерки. Роль согревающего матраса выполнял огромный мужской тулуп из овчины. Его толстые складки и грубые бугры жутко мешали спать. Неровности впивались в тело, оставляя красные следы на коже. На нём плохо держалась простыня: скручивалась, сползала. Но зато было тепло. Между этим добром лавировать, лавировать и не вылавировать.
У Давида, наверное, глаза на лоб вылезли, если бы увидел условия, в которых Лера жила, дожидаясь обещанного общежития. Ему не понять. Для неё главное свобода. А самое страшное вернуться в комфортную тюрьму под благозвучным названием «отчий дом».
Ко всему прочему, прагматичный родственник и наблюдательные соседи по квартире не поверят в невинную дружбу со взрослым гостем. Ещё и грозным родителям нажалуются о том, с кем юная беглянка проводила время, злоупотребляя самостоятельностью.
Лера встречалась с Марковым и страдала от угрызений совести. Да, она была юной и неопытной. Но не была дурочкой. Прекрасно понимала: как бы ни врала себе, как бы ни именовала собственное состояние оно не являлось дружбой. Ни одной минуты. Она пропала и банально влюбилась. Ещё тогда, в самый первый день. И Давида становилось всё больше и больше в её жизни.
В душе поселилось странное, переполняющее всё существо чувство. Сказать влюбилась ничего не сказать. Это нечто большее, мощное, всеобъемлющее, многогранное, выходящее за грани стандартной любви женщины к мужчине. Лера восхищалась, обожала, боготворила его. Как идола. Как высшее существо. Нет, не водружала на него нимб и не считала святым. Прекрасно видела Давид далеко не ангел. Скорее наоборот. Умелый искуситель и закоренелый нераскаивающийся грешник. С наслаждением предающийся всем более или менее допустимым порокам, не притворяющийся праведником.