Все рассмеялись; не только молчание, но и смех означает согласие. Между нами пробежала искра или, вернее, окончательно рухнул барьер, который мешает малознакомым людям вести разговоры. Теперь каждый из нас оказался в своей тарелке, одной на четверых. Мы стали обсуждать детали поездки: когда, каким образом и на сколько. Решили, что через две недели, поездом и на десять дней.
Кстати, в Джанхоте располагается дом-музей Короленко, как бы невзначай заметил я. Нам нужно обязательно его посетить.
А кто это такой? спросила Маша (не могла не спросить).
Владимир Галактионович Короленко великий русский писатель. Классик! отрапортовал я. Кстати, цитату из его рассказа «Сон Макара» я вынес в эпиграф своего нового текста. Формат пока не до конца ясен. Повесть на грани с рассказом. И не повесть, и не рассказ. Около двух-трёх листов. Примерно двадцать тысяч слов. Вряд ли больше. Посмотрим.
А можно почитать этот текст?
Мои слова произвели на Машу большое впечатление (не могли не произвести). Она даже опять надела очки. Видимо, для того чтобы выглядеть интеллектуальней.
Конечно! ответил я. Обязательно! Как только будет готов, сразу же распечатаю тебе.
Маша сердечно поблагодарила меня, и мы стали с ней переглядываться. У соседей была схожая ситуация: Галя с упоением слушала Ванчоуса, который рассказывал ей про подводное плавание и красоты морского дна.
Надоел мне этот чай! вдруг заявила Маша и решительно посмотрела на Галю. Не хочешь пива?
Хочу, улыбнулась киргизочка. Я уже глотнула несколько раз у Вани.
Понял. Сейчас всё организуем.
Я тут же метнулся к барной стойке и вернулся с четырьмя бокалами пшенички[4].
Мы тут же чокнулись и выпили. Разговорные интонации совсем полегчали: они стали почти невесомыми. Со стороны могло показаться, что мы старые добрые друзья. Неразлучная четвёрка.
Пойдёмте гулять! Там столько иностранцев! крикнула захмелевшая Маша. Ей хотелось праздника.
Пойдёмте! я, Галя, Ванчоус: все были «за».
Мы колобродили всю ночь: Красная площадь, Тверская, Арбат. Электричества никто не жалел: улицы освещали созвездия фонарей, фонариков и гирлянд. У памятника Горькому мы познакомились с компанией мексиканцев. Они, как муравьи, облепившие кусок хлеба, окружили два ящика с водкой. Североамериканцы угощали алкоголем всех желающих, вне зависимости от расы, пола и политических убеждений. Маша одну за другой выпила три стопки, потом стрельнула у кого-то ментоловую сигарету и начала её медленно курить.
Кла-а-асс! Это слово выпорхнуло из Маши вместе с облаком дыма. Люблю глотать полярный холодок. От него дерёт горло и лёгкие. Кажется, что там происходит дезинфекция!
Молодец! Качественная метафора! похвалил я и притянул студентку к себе.
Мы поцеловались. Вдруг Маша оттолкнула меня. Выражение её лица стало неестественным, как у звериного чучела. Девушку вырвало, она запачкала все свои дорогие вещи.
Домой, пожалуйста, пролепетала Маша и следом добавила противоположное: Только не домой, пожалуйста. Меня папа будет ругать.
Маша стояла, опёршись на фонарный столб, и беспомощно повторяла извинения, её круглые очки куда-то запропастились. Она умоляла снять ей гостиницу, но я решил, что лучше поехать ко мне, и вызвал такси в Реутов. Ванчоус сказал, что они с Галей ещё немного погуляют, возможно, даже встретят восход солнца. Мы стали прощаться, и я почему-то подумал (нет, даже решил), что они сегодня обязательно трахнутся, но ошибся.
* * *
В понедельник после работы мы с Ванчоусом сидели в «Сколопендре»: пили пиво и обсуждали выходные.
Как вы с Машей уехали, мы с Галей ещё часа три гуляли, доложил мне начальник. Вино аргентинское дегустировали, багеты французские ели, кокаинчик употребляли с каким-то мутным бельгийцем-геем. Потом оказались в дубовом сквере. Очень красивое место. Я обнял там Галю, и мы с ней долго целовались. Очень долго.
Ванчоус глотнул пива.
Туда-сюда. Руки под майку. Лёгкий петтинг. Ваня слегка улыбнулся и почесал подбородок: это воспоминание ему было явно приятно. Я пригласил Галю к себе. Думал, что уже всё на мази, но она ни в какую. Нет, и всё! Я спросил, почему. А она ответила, что росла без отца, поэтому мама для неё авторитет номер один. И якобы та ей запретила ездить домой к малознакомым мужчинам. Во как! И всё, давай до свидания! Уехала на такси. Ваня сделал паузу и, посмеиваясь, мотнул головой. Дерзкая, конечно, девчонка! восторженно закончил он.
Зацепила? спросил я.
О да! А какие у неё сиськи дыни ташкентские! Между жопой и сиськами я всегда был на стороне сисек. Галя идеал! Честное слово, Серёга! Идеал!
Круто! поздравил я начальника.
А у тебя как прошло с Машей?
Не так уж и плохо, я ухмыльнулся. Проснулись в одной кровати. Маша очень испугалась: боялась, что мы трахались. Пришлось её убеждать, что ничего не было и быть не могло, потому что она напилась до непотребного состояния. После этого Маша успокоилась, попросила таблетку от головы и стакан воды. Лицо у неё было похмельное, какое-то скукоженное и красноватое. Но после горячего душа она преобразилась. Честное слово, стала опять вишенкой. Лицо разгладилось, и на нём появилась та самая сексуальная кукольность, как у куклы Барби или Бритни Спирс
Хорош! Заканчивай эти свои писательские штучки! перебил меня Ванчоус. Так было что между вами или нет? Я не понял.
Не-а.
И что теперь думаешь о ней?
Пауза.
Не знаю даже, я пожал плечами. В целом она мне нравится. Тело у неё, конечно, красивое, да и родители богатые. У них особняк в готическом стиле на Рублёвке. Но сама по себе она конформистка, будто мёртвая. Я имею в виду, в экзистенциальном смысле. Много в ней мещанского, мелкобуржуазного. Мысли у неё какие-то не свои.
Это нормально для всех девушек, с ухмылкой заметил Ваня, но через паузу добавил: Хотя Галя совсем не такая. Уникум!
Меня кольнуло это замечание. Я ещё подумал тогда, что, возможно, сделал ошибку, выбрав не ту девчонку из двух. Пришлось утешать себя тем, что пока рано делать выводы. К тому же поменять всё равно уже ничего было нельзя, отпуск расписан, и роли в нём тоже: я с Машей, Ванчоус с Галей, и точка.
Глава 2
Ко сну я всегда относился как к пище, ведь сон наполняет мозг, как еда желудок. Соответственно, спать, как и есть, я тоже старался по графику, три раза в день: до завтрака, в обеденный перерыв и после ужина. И, надо сказать, в сон я погружался глубоко и никогда не жаловался на бессонницу. Обычно только коснусь постели, как сразу вижу сны. А снилось мне всякое: обычно кисель забытья в стиле абстрактного экспрессионизма; но, бывало, мозг показывал и натурализм. Иногда во снах я даже встречал знакомых.
Вот и в тот день спустя полторы недели после двойного свидания мне как раз снилась Галя. Она была голой, если не считать красных сапог и зелёного пояса, с которого свисала бахрома, напоминающая ножки сколопендры. Вдруг девушка наполовину превратилась в неё: туловище сколопендры, голова человека. Она зевнула, округлив рот, будто кого-то окликнула. Я испугался и попятился назад, а сколопендра Галя побежала в сторону загорелого мужчины, появившегося будто из-под земли. Он был внутри стеклянной банки, а на лбу у него мерцала надпись «Джанхот».
«Дзинь-дзинь-дзинь!» вдруг зазвонил телефон.
Я подскочил с рабочего дивана и подошёл к столу: номер незнакомый.
Алло! я решил поднять трубку, хотя обычно этого не делаю.
Привет! Это Иуда.
Фидель Уткин, или, как все его называли, Иуда, был моим одноклассником. После школы мы оба поступили в московские вузы и вместе год снимали квартиру, пока я не переехал в общагу. После разъезда общение происходило реже, но окончательно связь мы не прервали. Раз в полгода стабильно встречались с Фиделем, чтобы выпить и поболтать, вспомнить, так сказать, старые добрые. Я ни разу не отмораживался, всегда приходил. И не потому, что Фидель был каким-то особенным другом, а больше из чувства жалости к нему. Иуда был чист душой, но тотально невезуч. Казалось, что он живёт какой-то не такой жизнью и делает что-то не так. Даже кличка была антонимом его имени, ведь «Фидель» с испанского переводится как «верный». Оксюморон[5], который неожиданно придумал наш физрук Палыч, любитель водки, классических лыж и союза «и».
И строимся! скомандовал Палыч.
Наш класс, 7-й «Б», моментально выстроился вдоль стены.
И на беговую и на дорожку и вызываются и Смага, и Быстров, и Митин, и Уткин Фидель!
Физрук ухмыльнулся и тихо пробормотал себе под нос:
Иуда-Фидель, и тебя и дери!
Все начали смеяться, а Фидель сильнее всех. Так кличка Иуда к нему и приклеилась. Где-то через полгода об этом узнала его мама и была в ярости, но уже ничего не могла поделать. Как известно, фарш невозможно провернуть в обратную сторону: Фидель уже стал Иудой.
Что ещё можно про него сказать? Парень он был невзрачный: жилистый, тощий. Но далеко не дурак. Много разных книг читал, в основном фантастику, правда, родители не одобряли это его увлечение, даже, можно сказать, осуждали. Мать ругалась на него: мол, зачем он штудирует эти небылицы, пусть лучше идёт в детскую автошколу. Иуда и пошёл, а книжки забросил и вообще стал мало интересоваться внешней стороной жизни. Ему не требовался уют, тем более комфорт. Лишь бы сухо было и никто не шумел.
Кстати, по такому принципу он и выбрал себе жильё после того, как мы с ним разъехались. Это была тёмная квартирка скорее, халупа с бабушкиным ремонтом, площадью двадцать девять квадратных метров. Находилась она в относительно ближнем Подмосковье, городе Химки. То есть недалеко и недорого. Для Фиделя более чем терпимо, даже замечательно.
А вот работа у него была невыносимой, зверь бы такой не выдержал. Иуда работал водителем в похоронном бюро и ездил на катафалке со скоростью пятьдесят километров в час. Из напитков предпочитал травяные чаи, особенно иван-чай, постоянно его пил. А ещё он забавно удваивал слова при ответах. Его любимыми парами были «топ-топ»[6], «нет-нет» и «конечно-конечно» (он произносил как «коэшн-каэшн»).
* * *
Привет, чувак! У тебя номер, что ли, новый? спросил я.
Да-да, ответил Иуда. Пришлось сменить. Так получилось.
Понятно. Давно не виделись. Может, встретимся? Пивка всандалим!
Тот-топ, произнёс Фидель на автомате и тут же начал жаловаться. Он стал ныть, что мир к нему несправедлив, вокруг одни подлянки и лицемерие.
Что случилось?
Я разочаровался в людях. Чувствую себя луговым сухостоем. Я почти сломлен. Меня переломили через колено! Извини, что так напыщенно, но чувствую себя именно так: шматком соломы!
Успокойся! прикрикнул я и процитировал мужской журнал GQ, который недавно читал. Ты не сломлен, а просто опустошён! Мы тебя наполним, вернём тебя к жизни, реанимируем! Можешь рассказать, что случилось?
Конечно-конечно, Фидель что-то глотнул и чмокнул губами. Меня меня бросили. Меня девушка бросила. Обманула. Растоптала нашу любовь! Растоптала мою любовь! Вот зачем?
Новая девушка?
Конечно-конечно.
Опять? удивился я. Это был уже пятый раз за два года.
Угу-угу.
Ну ты даёшь, старик, я тяжело вздохнул. И как же теперь? Что думаешь?
Иуда шмыгнул носом и ответил, что хочет покончить с собой, а наш разговор его последняя ниточка с жизнью.
Ты чего это, серьёзно, что ли? Я прошёлся по комнате.
Пауза. В телефоне тишина.
Алло! Ты слышишь меня?
Обычно Фидель стойко переносил удары судьбы, но, видимо, достиг предела, нервы сдавали.
Конечно-конечно.
Не делай глупостей! Всё наладится! Ты найдёшь себе новую девушку, и она будет самой лучшей. Это на сто процентов! стал я тараторить пошлые банальности. Ничего лучше человечество ещё не придумало для такой ситуации. Что ни делается, всё к лучшему. Всё проходит, и это пройдёт, как говорил еврейский царь Соломон.
Ты правда так считаешь? Голос Иуды смягчился.
Даю честное благородное слово, слово айтишника!
Фидель вздохнул свободнее. К нему сразу же вернулось желание жить. Его просто-напросто прорвало на тему «Как социальный статус влияет на любовные отношения». Я слушал этот поток сознания минуты три, пока Иуда не начал повторяться. Пришлось прервать его и предложить встретиться завтра в баре «Сколопендра», чтобы обсудить всё более подробно, проанализировать сложившуюся ситуацию и найти из неё выход.
Конечно-конечно. Договорились, ответил Фидель и повесил трубку.
Я опять лёг на диван и стал наблюдать за жирной неповоротливой мухой. Она кружила по всей комнате и скучно жужжала, не давая мне спокойно думать или спать. Единственное, что мне приходило в голову: мухи это гадость, их нужно истреблять. Вдруг жужжание прекратилось, я посмотрел на стол: насекомое чуть походило по нему и начало чесать чёрное брюшко отвратительное зрелище. Я осторожно встал и взял газету «Метро». Муха не реагировала, потирая лапки. Она недооценила меня.
«Бах!» резким движением я прихлопнул её.
Муха разделилась на три части: крылышки отдельно, внутренности отдельно и глаза, выпуклые и мозаичные, будто живые. Они пугали меня, я накрыл трупик газетой и продолжил дремать. До конца обеда оставалось ещё девять минут.
* * *
Привет-привет! сказал мне Иуда на следующий день.
Он ждал меня около «Сколопендры», хотя моросил мелкий дождь, а на тротуаре было не протолкнуться. Всё вокруг бара кипело иностранной жижей: болельщики Бразилии праздновали победу. Особенно выделялся один, высокий и бородатый, не человек, а тропическая птица. Он прикрепил к голове разноцветные перья, а за плечами нахлобучил крылья вроде ангельских.
Здорово! ответил я Иуде, и мы, пожав друг другу руки, зашли в бар.
Внутри кто-то курил кальян, поэтому воздух был слоистым от приторного дыма. Фидель поморщился.
Чёртовы иностранцы! прошипел он. Когда они уже все разъедутся? Не жизнь, а зал ожидания в аэропорту.
Ты чего такой злой? спросил я, хотя тоже был не в духе. Меня долбило похмелье.
Иуда ответил, что ему плохо и грустно, а оттого что все вокруг счастливы ещё хуже. Он заявил, что у него атипичная депрессия, из которой только два выхода: суицид или больничка. Впрочем, ни с харакири, ни с лечением Фидель решил не торопиться.
Мудрое решение! заметил я, когда мы сели за свободный столик. Что будешь пить? Я угощаю.
Нет-нет, ничего, ответил он и вытащил из рюкзака термос с иван-чаем.
Я подошёл к барной стойке и купил себе яблочный сидр, потому что сидр это метадон[7] после пивного запоя. Вчера я опять наклюкался «жигулями», как и позавчера, и позапозавчера, и четыре дня назад. С каждым новым днём организм всё хуже справлялся с «жигулёвским» похмельем. И я решил, что мне необходима передышка. Если уж не полный ЗОЖ, то хотя бы заместительная терапия. Нужно опохмелиться, но не уйти в крутое пике, в так называемый штопор.
За тебя! произнёс я тост и жадно глотнул сидра.
Сам факт попадания алкоголя внутрь организма уже ослабил похмелье, отпустил тревожные вожжи. Лицо расползлось в довольной улыбке.
Кайф! я вздохнул полной грудью и громко выдохнул.
Иуда пил иван-чай мелкими глотками, распространяя вокруг себя душистый аромат, как в бане. Не хватало только веника.
За что ты так любишь этот напиток? поинтересовался я.
Фидель ответил без раздумий:
Иван-чай это кладезь витаминов, в котором содержится две трети таблицы Менделеева.
Полезная штука, значит? уточнил я равнодушно, больше ради приличия.
Иуда взглянул на меня с выражением крайнего изумления, будто я усомнился в том, что Земля круглая.
Издеваешься?
Я просто никогда не пробовал иван-чай и ничего о нём не знаю.
Фидель недовольно мотнул головой и стал назидательно загибать пальцы, перечисляя, какую пользу несёт в себе это растение. Во-первых, укрепляет иммунитет; во-вторых, повышает мужскую силу, ну а в-третьих и самых главных, помогает с нервами. Иуда сделал большой глоток и шмыгнул носом.
Если бы не иван-чай, я бы точно повесился, когда меня бросила Клава. В тот день я выпил четыре литра иван-чая. Он спас мне жизнь!
Ну ты и монстр! усмехнулся я. Что за Клава? Рассказывай.
Клава классная топ-топ, Фидель нервно мял ухо.