Киргизочка довольно ухмыльнулась.
Ну что ж, выпьем тогда за это! У тебя получился хороший рассказ. Цепляющий. Поздравляю!
Мы выпили и опять стали смотреть друг на друга. Десять секунд. Двадцать. Тридцать. Я не мог больше терпеть: хмель уже кипятил мою кровь. Меня прорвало.
Галя, ты прекрасна. Я люблю тебя. Ты меня возбуждаешь. Ты меня возбуждаешь, как море возбуждает рыбака. Я хочу попасть в твой сексуальный невод. Хочу в твои интимные сети. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу! Хочу твою шею, похожую на стебель тюльпана. Хочу твои руки, такие же прекрасные, как веточки акации. Хочу твои волосы, великолепные, как хвостик пони. Я могу придумать ещё сотни метафор про тебя и твою красоту, но знай: ты лучшая из лучших. Я хочу только тебя. Хочу тебя полностью. Ты богиня. Ты моя киргизочка. Давай любить друг друга, как в лучших мировых романах. Страсть. Меня поглощает страсть к тебе!
Я подошёл к Гале, встал на колени и начал покрывать её ноги поцелуями. Сначала ступни: на пятках была жёлтая корочка, а на пальцах жёлтые песчинки. Я не стал их отряхивать, а просто слизал. Гале это понравилось: щекотка её возбуждала. Мои губы пошли выше. Когда они оказались у юбки, то не остановились: им помогли руки. Они откинули юбку, и мои глаза увидели белые трусики. От них приятно пахло: нос остался доволен. Руки содрали трусы, и губы впились в вагину Я поработал немного языком, после чего отнёс Галю на кровать, ещё не остывшую от Ванчоуса. Аморально? Возможно, но такова «се ля ви»: свято место пусто не бывает. Мы трахнулись с Галей, причём улётно, а на следующий день я сделал то, о чём мечтал очень давно: уволился и написал об этом рассказ. Я был счастлив в конце мая 2019-го.
Глава 7
Наступил август. Я не работал уже два месяца и потихоньку сходил с ума, особенно без коллег и поездок в метро. Я вдруг осознал, что работа в офисе это не так уж и плохо. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, даже привилегия. Кому-то моё утверждение может показаться нелепым, но уж поверьте мне на слово. Хлебнув «счастливой» безработной жизни, я со всей очевидностью понял, что именно работа меня социализировала. Отказавшись от неё в пользу писательства, я фактически отказался от своего круга общения. Теперь, после того как я уволился, только мама и Галя знали о моём существовании.
С деньгами тоже начались проблемы. Их почти не осталось: жил я на пятьсот рублей в день. Выглядело это примерно так: макароны пятьдесят рэ, кусок сыра и чипсы по сто, пиво двести пятьдесят. Как раз пять бутылок (дешёвый пластик я отвергал): две днём и три вечером. Ровно столько, чтобы с утра не было похмелья, потому что к похмельям я потерял всякую толерантность. Я боялся их пуще огня. Думаю, это и стало главным препятствием к моему алкоголизму, но всё же не помешало мне стать алкоголиком на минималках. Ну хотя бы не забулдыгой это меня уже радовало.
Не радовал творческий процесс. Писалось мне тяжело: по рассказу в неделю, а то и в две. Темп был очень медленным, а качество скорее, посредственным. Я-то думал: стоит мне только скинуть офисные кандалы и всё сразу наладится. Работать я буду с утра до вечера и напишу сто рассказов подряд, но не тут-то было. Вставал я поздно, около десяти. Пил растворимый кофе и гулял до двенадцати. Потом читал книгу и только в час дня принимался за творчество. Попишу минут тридцать, встану, пройдусь. Открою пиво. Вздремну. Через час ещё пауза, но теперь дольше. В общем, больше отдыхал, чем занимался литературой. В неделю мне удавалось написать дай бог три тысячи слов. Три жалкие тысячи слов! Мало. Очень мало. Я обязан был делать столько же в день.
Почему все твои новые рассказы такие короткие? спросила у меня однажды Галя. Мелочно у тебя всё как-то стало. Одно мельтешение.
Я замялся: удар был ниже пояса. По правде говоря, меня и самого уже навещали такие мысли, но я боялся просто не мог себе признаться в том, что трачу время на лабуду, на ерундовые сюжеты, в которых нет морали только тупое и вязкое действие. Потуга на бытописательство.
Как у Шукшина. По две, максимум три тысячи слов, промямлил я в своё оправдание. Понимаешь, я сейчас экспериментирую, пытаюсь скрестить Шукшина и братьев Стругацких. То есть пытаюсь делать фьюжн: короткий рассказ с элементами философской фантастики.
Всё понятно теперь, ухмыльнулась киргизочка. Она терпеть не могла советских писателей.
Мои новые рассказы ей тоже не нравились. Галя, не стесняясь, утверждала, что они хлам, вымученные и без динамики. Я и сам чувствовал, что пишу теперь некачественные тексты: натянутые, беззубые и с фальшивыми диалогами. Одним словом, второй сорт. Я пытался исправить ситуацию, но, как пел великий Андрей Миронов, рассказ не пишется, не растёт кокос. После увольнения я попал на остров невезения. Я заразился творческой импотенцией, которая прогрессировала тем больше, чем дольше я не ездил в офис. Очевидно, что отсутствие работы, то есть жизненного графика, превращало меня в развалину. Нужно было срочно укрепляться.
«Буду искать подработку», решил я.
Именно подработку и никак иначе. Грузчик, сторож или курьер всё это мне подходило. Лишь бы не пятидневка. Полный рабочий график я больше не рассматривал. Мой мозг мне нужен был самому: для собственной цели для творчества.
* * *
Буду в восемь. Встретишь? спросила Галя по телефону.
Она уже ехала в маршрутке от метро «Новогиреево».
Конечно!
Я быстро оделся и побежал на остановку «Улица Победы».
Два-три раза в неделю Галя приезжала ко мне в Реутов после работы. Трудилась она в транснациональной компании, поэтому деньги у неё водились. Киргизочка всегда привозила с собой разные вкусняшки: дорогое вино, вяленые маслины или, скажем, твёрдый сыр чаще всё сразу. Мы ели, пили, смотрели «ютуб» и потом трахались: обычно два раза подряд. Остыв после секса, мы опять садились за стол и продолжали банкет, обсуждая последние новости.
Наговорившись о них вдоволь, мы переходили к десерту. Я показывал Гале то, что написал с нашей последней встречи. Киргизочка обязательно начинала критиковать, буквально разносила меня в пух и прах. Но, успокоившись, обязательно предлагала конструктив: где и что нужно исправить. Я со всем соглашался и перелопачивал текст. Становилось не всегда лучше, но зато Гале было приятно. Я изо всех сил старался делать её сопричастной к своему творчеству. Это был мой подарок ей, потому что никаких других подарков у меня для неё не было. Это был даже не подарок, а бесценный дар. Это была наша с ней главная скрепа. И я с тревогой наблюдал, как она ржавеет, стремительно истощаясь.
Ваня пошёл на сделку со следствием, сказала Галя, снимая кроссовки. Она приехала ко мне с пакетом еды. Адвокат уверен, что Ваня получит только десять лет. Может, чуть больше.
Ужас какой! я покачал головой. Десять лет жизни. Почти бесконечность.
Пауза.
Кстати, в «Сколопендру» требуется бармен, киргизочка надела тапки. Полтинник обещают на руки.
Неплохо. Прикину. Подумаю, равнодушно ответил я и, подхватив пакет, понёс его на кухню.
Моя реакция не понравилась Гале. Она остановилась в дверях и провела пальцем по пыльной микроволновке.
Давно не убирался, не то спросила она, не то сказала утвердительно. В её голосе прозвучал целый букет ноток: досада, насмешка, укор и даже гадливость.
Не было времени, ответил я и сам же рассмеялся.
Понятно. Я так и думала. Галя дунула на палец, будто это был не палец, а дымящейся ствол револьвера.
Киргизочка ополоснула руки и села на диван, закинув нога на ногу. Выглядела она просто сумасшедшим образом: в коротких шортиках и жёлтом топе.
Будешь вино? спросил я, доставая штопор. Ты сегодня безумно красивая! Просто слов нет. Все метафоры меркнут.
Буду, ответила Галя, пропустив мой комплимент мимо ушей.
Она и сама всё это прекрасно знала, но знала она и другое: я способен на многое. Если бы не мои способности, то зачем, для чего я тогда нужен киргизочке? Чем я ей так приглянулся? В отличие от Маши, Галя не была тщеславна.
Я был уверен, что привлекаю Галю не чем-то абстрактным в будущем, а именно своим актуальным талантом. Да, последние месяцы выдались для меня непростыми, просто провальными. Это правда. Но! Но, даже несмотря на это и всю мою тогдашнюю социальную ничтожность, в духовном плане я, очевидно, превосходил Галю. Это бесило её, но и жёстко цепляло: крючками были мои рассказы. Я держал на них киргизочку, как сказочную щуку, не давая ей уплыть. Но мне хотелось большего. Мне хотелось поддеть её и втащить к себе в лодку. Галя же сопротивлялась, натягивая между нами леску: то ли оттого что крючки поизносились, то ли из-за моего образа жизни или из вредности, а может, из-за всего сразу Разве поймёшь женскую логику?
* * *
Переезжай ко мне. Будем вместе убираться в квартире, предложил я, закручивая штопор в бутылку. Ты будешь мне готовить еду и заваривать чай, а я буду лучше и больше писать. Честное слово!
Нет уж, спасибо! У тебя тут для двоих мало места, ответила Галя.
Неправда. Я улыбнулся и разлил вино по бокалам. Во-первых, мы будем одним целым. А во-вторых, у меня шикарные жилищные условия. Так называемая евродвушка. Сорок один метр с балконом. Разве мало? Ну, предположим, даже если мало, то, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Поговорки никогда не врут.
Галя кисло улыбнулась. Она не любила поговорок и не верила им. Ей нравился Бунин: его породистость, интеллигентность и душевная холодность. Киргизочка считала Ивана Алексеевича глубоким автором с безукоризненным стилем. Я мягко говоря, нет. Из-за этого мы, кстати, и поругались с Галей единственный раз. Так сказать, на литературной почве.
А начиналось всё невинно. Субботним вечером мы решали, что посмотреть перед сном. Галя предложила фильм «Солнечный удар», который снял Никита Михалков по произведениям Бунина. Я фыркнул, заявив, что первый ещё норм, а вот второй это полное днище: одно пижонство и словоблудие. К тому же он был за белых, но я-то красный. Киргизочка что-то мне резко ответила. Слово за слово, началась перепалка. Крики. Взаимные обвинения. Мат. Минут через десять мы успокоились, и я согласился на «Солнечный удар». Фильм мне понравился, а вот Бунин стал ещё неприятней. У меня появилось к нему предубеждение. Помню, прочитав его дневник под названием «Окаянные дни», я подумал: «Если это не сборник анекдотов, а, видимо, это не так, то, значит, это именно то, что сейчас называют либераху порвало идеальный случай».
Ради интереса я купил ещё две книги Бунина, типа самые-самые: роман «Жизнь Арсеньева» и сборник рассказов «Тёмные аллеи». Прочитав их, я окончательно всё решил для себя: «Ну и говно.
И за что ему только Нобелевскую премию дали? Какая-то мутная история. Похоже, политика».
* * *
Ещё не время съезжаться, подвела черту Галя. Давай сейчас не будем об этом.
Не хочешь как хочешь. Я протянул ей бокал вина.
Мы выпили. В комнате царил полумрак.
Может, гирлянду включить? спросил я. Она так и висела на книжном шкафу после Нового года.
Галя кивнула. Я нажал на кнопку и получил немедленный результат. Комнату заполнил мигающий праздничный свет. Атмосфера стала как в детстве. Заворожённость. Мы с Галей притихли. Каждый думал о своём. Я поставил бокал на журнальный столик и прошёлся по комнате, заложив руки за спину, как Наполеон. Киргизочка пристально наблюдала за мной, щуря свои и без того узкие глаза.
Она получала удовольствие оттого, что я чувствую неловкость, а Галя точно знала, что именно неловкость я сейчас испытываю. Вчера я выслал ей свой новый рассказ и теперь ждал вердикта. Именно вердикта: «казнить нельзя помиловать». Где будет запятая? С некоторых пор я сделал Галю, по терминологии Стивена Кинга, своим идеальным читателем. Но я пошёл дальше него: сделал Галю своим единственным читателем.
Не хочешь покурить? спросил я, не выдержав.
Неловкость в тишине это как ёрш (водка плюс пиво): невозможно много выпить.
Покурить? не поняла Галя. Чего покурить?
Табака с родины табака. С озера Титикака. Табак очень крепкий. И очень дорогой.
А ты говорил, что у тебя денег нет, на лице киргизочки появилось то самое порнографическое выражение: слегка ироничное.
Меня сосед угостил. Он недавно вернулся из Боливии.
Ну-ну. Она откинулась на спинку дивана.
«Издевается», подумал я, но промолчал, потому что Галя раздвинула ноги: не знаю уж, специально или нет. Я увидел её зелёные трусики и, сглотнув слюну, повторил вопрос:
Не хочешь покурить?
Хочу, ответила Галя и захлопнула ноги.
Мы вышли на балкон. Я чиркнул зажигалкой и взорвал самокрутку. Титикака проникла в меня моментально: мои дыхательные пути не стали для неё лабиринтом. Я чуть приподнял голову вверх и задержал дыхание. Боливийский дым был жарок и дик. Я протянул самокрутку Гале. Она затянулась дважды и даже не закашлялась. А табак был очень-очень крепок, как дедовский самосад.
Ого! я был восхищён её лёгкими.
Хороший табак. С вишнёвыми нотками, выдохнула из себя Галя размытым голосом.
Мы стояли с ней на балконе второго этажа как в тумане. В нос бил приторный запах.
Угу. Я слегка поплыл от него.
Я будто качался на маленьком плоту и наблюдал за улицей. Там горели три фонаря. На одном из них сидел воробей и, кажется, спал, игнорируя жизнь. Может, он умер? Галя потягивала вино и смотрела куда-то вдаль сквозь окно. Вдруг её взгляд сорвался и, резко поднявшись, упёрся в жалюзи. Тёмные, бамбуковые, с жёлтым регулировочным шнурком. Он медленно раскачивался от сквозняка, создавая на белой кирпичной стене страшную тень, похожую на повешенного. Я вздрогнул, но Галя ничего не заметила. Она была погружена в свои мысли.
Будешь ещё? спросил я. Тут ещё осталось на одну затяжку.
Нет, произнесла Галя почти невесомо. Я даже не был уверен, она ли это сказала, но, кроме неё, больше некому было.
Ладно, ответил я и погрузился в паузу.
Когда я обкурюсь табаком, то я человек-пауза. Я сторонний наблюдатель. Почему? Чёрт его знает, почему. Все необкурен-ные люди похожи друг на друга, каждый обкуренный обкурен по-своему. Я не хотел лишних движений. Мои губы еле заметно шевелились, тело подрагивало, а глаза медленно двигались от предмета к предмету. Я будто пересчитывал их, как куриц: раз, два, три
Хороший табак, повторила зачем-то Галя и добавила: Очень хороший, с вишнёвыми нотками.
Я вдавил окурок в стеклянную пепельницу и сфокусировался на форточке, как в прицел. На детской площадке никого не было, зато на крыше трансформаторной подстанции гуляли сразу два сизых голубя. Дальше мой взгляд упёрся во что-то незнакомое и чужое. Я вдруг понял, что магазина «Продукты 24» больше нет, а вместо него мигает вывеска «Школа танца». Это стало спусковым крючком. Я рассмеялся и начал бессмысленно плясать, насилуя ноги. Галя схватилась за живот, будто у неё и не было никакого отрешённого состояния. Табак с озера Титикака нас мощно забрал. Было так смешно, что смеяться уже не получилось: из нас с Галей вырывались звуки латиноамериканских животных. Один прохожий даже остановился посмотреть, что у нас там происходит, на втором этаже. Зоопарк?
Иди-иди, куда шёл! крикнул я, но любопытный гражданин никак не отреагировал. Вряд ли он разобрал мои слова, которые отразились от стен, преодолели стекло и пролетели ещё метров десять по воздуху.
Серёжа, пошли в комнату! Галя тяжело дышала. От бурного смеха она зарумянилась, как пирожок с повидлом.
Мы сели на диван и начали смотреть клипы на «ютубе». Помню первые три: «Лицей» «Осень», Линда «Ворона» и Оскар «Бег по острию ножа». Я знал эти песни наизусть и, покачивая головой, бормотал их тексты. У меня был душевный подъём. Мне нравилась моя квартира, особенно Галя в ней и панк-плакаты на стенах. Книжный шкаф тоже очень нравился. На нём висели две медали за московские марафоны и спартаковский красно-белый шарф. На кухонном столе всё было тёмно-белым: светильник, баночка с витаминами и два бирдекеля[11]. На плите стояла кастрюля с макаронами. На деревянной столешнице две бутылки: минеральная вода и подсолнечное масло. Я ещё подумал тогда: такие разные жидкости и такие похожие бутылки чудеса.