Маша вышла, закрыв за собой дверь. Сеня какое-то время посидел в задумчивости, потом бросил взгляд на разбросанные бумаги, но в следующую секунду передумал их собирать и вернулся к статье. Этот день прошёл мимо Воскресенского во всех смыслах. Он даже не вышел на обед, так и просидев в своей каморке за статьёй о выставке, которую к шести вечера смог написать только наполовину. Слова упорно не хотели складываться в осмысленные предложения, текст уже плыл перед глазами. Воскресенский взял телефон и стал бездумно листать ленты соцсетей. Открыл сообщения, затем переписку с Романовским. Последнее сообщение было от него, где он назначал время интервью.
«А что если, пронеслось в голове у Арсения, может, рискнуть? В конце концов за своё место под солнцем надо бороться. Макс, прости, ничего личного». Сеня набрал сообщение Романовскому и перед тем, как отправить, внимательно перечитал.
«Алексей Владимирович, добрый вечер! Прошу прощения за беспокойство. Долго не решался Вам написать. Трудно подбирать слова, когда речь идёт о таком смелом предложении с моей стороны, но я всё же рискну. Алексей Владимирович, недавно совершенно случайно узнал, что в вашем театре скоро освободиться должность завлита. Вы знаете, я хочу вам откровенно сказать Через месяц уже пойдёт третий год, как я веду культурное направление на SevMedia. Подкралось эмоциональное выгорание, с которым не всегда понимаешь, как справиться. Захотелось глотка свежего воздуха новых задач, новых проектов, новых лиц вокруг себя. А главное сосредоточиться на одном направлении. В данном случае, на театре, конечно. Скажу Вам откровенно, я устал на себе тянуть всю нашу севастопольскую культуру. Не хочется распыляться на всё подряд, а выбрать для себя один путь и уверенно по нему идти. Мне кажется, у нас с вами как-то сразу установился доверительный контакт. Каждое наше интервью результат нашей общей с вами работы, согласитесь. Я прекрасно понимаю, что заменить Аллу Геннадьевну театрального профессионального высокого класса никогда не смогу. Она такая одна и её действительно никто не заменит.
Мои взаимоотношения с театром начали складываться именно после рецензии на ваш спектакль «Анна Каренина». Моя первая рецензия. Первые шаги в театральной критике. С этого всё для меня началось. Я понимаю, что мои познания и опыт вообще не сравнимы с опытом Аллы. Но, Алексей Владимирович, если Вы всё-таки решите рассмотреть мою кандидатуру на эту должность, я буду очень этому рад. Да, все эти годы мы с вами общались в иной плоскости режиссёр и журналист. Режиссёр и завлит это уже совсем другая история. И вам непривычно, и мне страшно совершенно другой коллектив, совершенно другие масштабы. Нельзя знать, как всё срастётся и срастётся ли вообще. Но, всё-таки, мне кажется, что два творческих человека смогут найти общий язык. Ваш театр дал мне путёвку в жизнь. И я хочу в нём работать. Буду безмерно счастлив, если Вы мне дадите такой шанс. С уважением, Арсений».
Ну, с Богом, тихо произнёс Арсений и нажал «Отправить». Сообщение улетело Романовскому.
«А как же теперь быть с рецензией? Воскресенского уносил новый поток мыслей. Если Романовский решит меня взять, то о его спектакле надо написать как-то мягко что ли. И получается, опять всё буду хвалить. Новикова снова изойдёт желчью. Да и фиг с ней. Ради такой должности можно и потерпеть. К завтрашнему вечеру уже так или иначе всё будет ясно. Романовский может и в течение пары часов прочитать сообщение и дать ответ. Ну, хорошо, может и не сразу ответит. Нужно подумать. Такие решения быстро не принимаются. Но суток вполне достаточно, чтобы определиться, так ведь? А если он прочитает и не ответит? Или ответит вежливым отказом? Что тогда делать? Держаться намеченного курса? Господи, да что я несу?! Возьмёте к себе в театр напишу добрую рецензию, не возьмёте злую. Фу, как это низко! Напишу объективную, напишу, как есть. Если спектакль действительно будет достойный, напишу, как есть. Будут недостатки честно о них скажу. В конце концов, в независимости от того, возьмёт меня к себе Романовский, или нет, он даже больше меня уважать начнёт, если я впервые не побоюсь назвать вещи своими именами».
В дверь постучали. Сеня слегка вздрогнул.
Да, да!
Из-за двери выглянула Маша.
Всё ещё сидишь? с тенью сочувствия спросила Барановская. Иди уже домой. Не засиживайся.
Да, скоро уже пойду. Только статью закончу.
Маша опустила взгляд вниз и увидела, что на полу всё ещё были разбросаны рабочие бумаги Воскресенского.
Ты что, до сих пор так и не убрал? у Барановской чуть не вырвался нервный смех.
Ох, совсем забыл! Воскресенский максимально прочувствовал всю неловкость момента. Да просто заработался, сейчас уберу.
Маша недоумённо округлила глаза.
Ладно, я ключи оставлю на тумбочке в прихожей. Будешь уходить, отключи, всё закрой, поставь на сигнализацию. Не забудь ключи отдать на вахту охраннику. До завтра. Барановская ещё раз бросила взгляд на разбросанные бумаги и, покачав головой, закрыла за собой дверь.
Сеня ещё какое-то время посидел в задумчивости, а затем встал и начал медленно собирать листы. Взяв бумаги под мышку, он вышел из кабинета и направился на балкон. Закурив сигарету, Воскресенский сел на стул и начал изучать этот внушительный архив. Какие-то мероприятия уже были давно отработаны и пресс-релизы потеряли свою актуальность, что-то только предстояло осветить, но чем дольше он перебирал эти «письма счастья», тем сильнее нарастало чувство раздражения и отделаться от него Арсений уже никак не мог. И вот на глаза попался пресс-релиз премьерного «Тартюфа», который состоится уже завтра, 20 августа. Решил проверить сообщения. Вдруг Романовский уже прочитал? Открыл соцсеть. Да, главреж прочитал, но ничего не ответил. И был уже оффлайн. В этот момент внутри Воскресенского что-то щёлкнуло очень ощутимо и болезненно. Свои дальнейшие действия он не мог себе объяснить. Сеня решил просто поддаться порыву странному, возможно где-то истеричному. Докурив сигарету, он ещё раз взглянул на свои рабочие бумаги и резким движением отправил их с балкона, а затем задумчиво наблюдал, как весь этот культурный архив последних трёх месяцев красиво разлетается по севастопольскому проспекту, утопающему в вечерних огнях.
Глава 3. Полемика об этике и профессионализме
Даня нажал кнопку «Стоп» на диктофоне и внимательно посмотрел на Арсения.
Прям так выкинули всё с балкона?
Прям так и выкинул, Сеня слабо улыбнулся. Не беспокойтесь, никому на голову это не улетело. Проспект был практически пустой.
Хорошо, что ваш редактор успела уйти и бумаги на неё не полетели, Даня чуть не засмеялся.
Ну, я парень без башни, конечно, но не совсем же идиот.
Ну, знаете ли, Даня продолжал улыбаться, пресс-релизы, летящие с балкона на голову главного редактора по сравнению с тем, что вы устроили на выставке в нашем театре это невинная детская шалость.
Ну что я могу на это сказать, Воскресенский встал с кровати и, подойдя к окну, начал сканировать улицу невидящим взглядом. До того срыва мое эмоциональное состояние было вполне устойчивым, но где-то глубоко начал созревать нарыв. На посту редактора раздела культуры SevMedia я в какой-то момент начал задыхаться, как будто что-то внутри сдавливало. Слишком много людей стало вокруг, все от меня чего-то хотели. Как будто загоняли в угол, всей толпой шли на меня, тыкали в лицо своими пресс-релизами. И вот я уже буквально вжат в стену, кричу не своим голосом, а они всё идут и идут нескончаемым потоком, как в фильмах ужасов про зомби.
Арсений, может, когда у вас началось такое восприятие профессии, уже тогда нужно было уходить? в голосе Волкова зазвучало беспокойство, Не мучать себя?
И куда бы я пошёл? Опять таскать коробки с книгами? Тогда мне ещё как-то хотелось доказать себе, что не сломаюсь, выдержу. Хотя выгорание уже подкрадывалось. Скрывать не буду. А тут меня еще начинают какие-то длинноногие фифы тыкать носом в мой непрофессионализм, мою мягкотелость. Приятного мало.
А профессионализм по-вашему это находить в спектаклях недостатки иуделять им большую часть рецензии? Даня искренне хотел понять, без малейшего желания обидеть.
Послушайте, Сеня резко повернулся к Волкову, у меня не было стремления кого-то намеренно задеть или унизить. Просто так получилось. Тогда всё сыграло роль: и молчание Романовского на сообщение, и моё предвзятое отношение к спектаклю, нелюбовь к Мольеру, дурное настроение в конце концов, с которым я шёл на премьеру. И дело не в подходе хвалить или ругать спектакль. Я просто чувствовал, что делаю что-то неправильно, не туда иду в своих рецензиях. Понимаете? Я читал на досуге питерскую и московскую театральную критику и тональность тех рецензий не всегда была дружелюбной. Мне казалось, так и нужно.
Но там же наверное писали люди с большим опытом, Даня боялся подобрать не те слова, чтобы не вывести Сеню из себя, а вы только начинали и может надо было выбрать для себя другой путь? Ругать спектакль, не имея крепкого театрального бэкграунда это как выйти на минное поле. Вы же это понимаете? Чтобы не сесть в лужу, каждое осуждение или даже резкое слово в адрес постановки должно быть подкреплено железобетонными аргументами. Ну, это как я вижу, хоть я и не критик.
Судя по тому, как вы рассуждаете, учились на юридическом?
Нет, что вы, я только журналист. Просто мне кажется, если бы вы в той рецензии выбрали немного другую тактику, всё бы завершилось не настолько драматично.
Знали бы вы, какую тактику по отношению ко мне выбрала наша театральная тусовка, чтобы в очередной раз доказать своё величие и неприкосновенность, Арсений вернулся на кровать и посмотрел на Даню. Да, мне хотелось немного блеснуть эрудицией, да, у меня недостаточно опыта, но так нельзя с людьми. Человек только вступает на эту театрально-критическую стезю, будь она не ладна, а его за несколько ошибок обвиняют в тотальном непрофессионализме, смешивают с грязью и навсегда отбивают не только желание писать о театре, но и писать вообще. Хотя скажу честно, я даже не считаю это ошибками. Это было моё мнение. Но в той яме со змеями, куда я угодил, не может быть своего мнения. Выскажешь сожрут и не подавятся. Так они и сделали.
Арсений, что они сделали? Даня с участием посмотрел на Сеню и похоже начал проникаться своим собеседником.
Говорю же сожрали. Уничтожили, растоптали, смешали с грязью. Хотя, по сути, не их надо винить. Они лишь подхватили волну. А главную гранату кинула Алла Ильинская. Когда рецензия вышла на SevMedia, она разместила её у себя на странице, подписав: «Есть такая замечательная буква в русском алфавите! БЭ бЭстактность!». Аллочка обвинила меня в бестактности, а более матёрые сторожилы театрального дела в непрофессионализме. Тонна говна ровным слоем распределилась по всем 85 комментариям. А вы рецензию читали?
Когда вся эта шумиха вокруг вас только поднялась, я заходил на SevMedia, пробегал текст глазами, но внимательно не читал. Сегодня же почитаю.
Почитайте. Возможно, вы согласитесь с большинством ораторов, что я нанёс театру непростительную обиду. А может примите позицию тех, кто встал на мою сторону. Там в комментариях были и такие. Особенно запомнились реплики одного парня. Никогда его не знал раньше, но он по сути выступал моим адвокатом в этом я бы сказал, судебном процессе. Вышла бурная полемика, но когда всё это читал, у меня было полное ощущение, что я в зале суда и совсем скоро театральные эксперты мне вынесут приговор. И знаете, мне ещё вот что интересно. Если бы не самую хвалебную рецензию на «Тартюфа» написал бы какой-нибудь авторитетный критик, и, допустим, откровенно задел кого-нибудь из артистов, Алла так же бы поступила? Разместила бы на своей странице его рецензию и обвинила бы в бестактности? Очень сомневаюсь. Кишка бы оказалась тонка. А провернуть такое с начинающим журналистом в порядке вещей. И, да, конечно, всё это, естественно, в воспитательных целях. О чём мы тут вообще говорим? А выглядело это как показательная порка. Мол, смотрите: и так будет с каждым молодым журналистом, если он осмелится высказать мнение, которое будет расходиться с позицией великой и всемогущей Аллы Ильинской.
***
Сеня вошёл в свою комнату и, бросив пиджак на диван, мешком рухнул на стул у компьютера. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, он включил системный блок и достал из ящика стола железную флягу. Сделал хороший глоток. Встал, открыл окно, нервно вытащил из пачки сигарету и, щёлкнув зажигалкой, выпустил густые клубы дыма в вечерний воздух. Премьерный вечер до сих пор стоял перед глазами. И даже не сцены из спектакля, а встреча с Романовским в зрительском фойе. Рассыпаясь в любезностях и улыбках, он всем жал руки, а кого-то даже по-дружески обнимал. Такой счастливый был. И вот он встретился с Сеней глазами. Подошёл, поздоровался и одарил его точно такой же улыбкой, как и всех, с кем контактировал до этого. Абсолютно идентичной. Словно, в самом начале вечера он приклеил её себе на физиономию суперклеем. Воскресенский заметил, что на своих премьерах Романовский всегда был таким лучезарным солнышком. Но Сене как-то довелось посидеть у него на репетиции и он с изумлением обнаружил, что в богатом словарном запасе интеллигентного с виду Алексея Владимировича отведено особое место нецензурной лексике. И вот стоит такой весь из себя светящийся Романовский и, прищурив глаза от удовольствия, жмёт руку Арсению. Несколько секунд и он умчался дальше по фойе в сторону партера. И никакого намёка на полученное сообщение. А с тех пор прошли сутки. Всё это время Воскресенский тешил себя надеждой, что, возможно, человек решил, что такие темы лучше обсуждать не в переписке, а при живой встрече и поэтому не отвечал. Ну, вот, состоялась трёхсекундная встреча. И всё. Если бы Алексей Владимирович хотел видеть Сеню в своём театре, между ними произошёл бы какой-нибудь диалог. Но диалога не случилось. И ведёт он себя так, как будто Арсений ему ничего не писал. Значит это конец. Может Романовского возмутило, что он полез во внутренние дела театра? Ведь информацию о возможной вакансии завлита Воскресенский получил в статусе «у нас по театру новость пронеслась». Хотя, с другой стороны, что здесь такого? Он журналист. Варится в этой кухне. Узнал и всё. Но все эти мысли и предположения уже не могли изменить главного как в коллеге Романовский в нём не заинтересован. В партер Воскресенский заходил совершенно опущенный, уже заранее ненавидя премьеру «Тартрюфа» и всех, кто приложил к ней руку. И где-то глубоко, очень глубоко, он ненавидел и себя.
Докурив сигарету, Сеня с остервенением, словно раздавливая мерзкого жука, потушил в пепельнице окурок и сел за компьютер. Открыл Word. Белый чистый лист. Такая же пустота сейчас была у него в голове. Спектакль отложился в голове какими-то отдельными невнятными фрагментами. И так прошло 15 минут гипнотизирования монитора. Постепенно из тумана начали проступать какие-то образы и сцены. Медленно и неуверенно пальцы застучали по клавиатуре.
Дойдя до третьего абзаца, Арсений подумал, что было бы неплохо провести параллель с каким-нибудь известным спектаклем по пьесе Мольера. Открыл Ютуб. На быстрой перемотке посмотрел мхатовский спектакль «Тартюф» 1989 года в постановке Анатолия Эфроса.