Чем ближе она подъезжала, тем сильнее охватывала тревога. В последний раз в доме было очень холодно, но почему она так и не смогла добиться ответа. Только потом сообразила, что отец нажал кнопку отключения термостата возможно, решил сэкономить на отоплении. Еще осенью Селия заказала целый поддон брикетов для камина, но упаковки так и остались нераспечатанными. На окнах в кухне банные полотенца. Зачем? Оказывается, собрался пересчитать деньги в бумажнике и завесил окна, чтобы никто не подглядывал. На разделочном столе пакет с хлебом, а рядом алюминиевый поднос. Яйцо, несколько ломтиков бекона и мисочка с мармеладом. Тревожный сигнал значит, даже соседи знают, что папа так плох, что не может о себе позаботиться, и приносят ему продукты.
Нет, не может альцгеймер прогрессировать так быстро. Она уже больше десяти лет изучает эту проклятую болезнь и изо всех сил пыталась себя убедить: не может. Такого не может быть.
Селия посмотрела на спидометр, мимолетно глянула в зеркало заднего вида и нажала на тормоз оказывается, на участке с ограничением скорости в сорок миль в час она лупила за все шестьдесят. Пронесло полиции не видно, а радаров здесь нет.
В животе бурчало за весь день ничего не ела, только выпила две чашки кофе, одну дома, другую в Альбатросе, а сейчас уже время ланча. Но странно есть не хотелось, несмотря на упорно посылаемые организмом отчаянные сигналы.
Вот и поле для гольфа, стрельбище, чуть подальше ветеринарная клиника с большим рекламным щитом Вакцинация домашних животных, а за поворотом дом отца. Селия притормозила. Большой черный пикап шевроле-сильверадо стоит под белоснежной шапкой свежевыпавшего снега. Обычно отец навешивал на него снегоуборочный отвал еще в октябре и после каждого снегопада с шутками объезжал своих клиентов и сгребал снег с участков. Но в этом году железный скребок так и лежал в гараже. Конечно, уже шестьдесят пять, пора бы и утихомириться, но отец всю жизнь работал, и сидеть дома без дела совершенно на него не похоже. Когда выпадал снег, он улыбался и подмигивал, радуясь возможности поболтать с соседями.
Как всегда, поставила машину за пикапом. Фасад потемнел от влаги, краска на ставнях шелушится. Небесно-голубые ставни, типичные девяностые Лампа у входа почему-то не выключена забыл, наверное. Весь участок под снегом, но от гаража к крыльцу прорыта узкая тропинка значит, он все-таки выходил из дома с лопатой. Следов на снегу почти нет проделал тропинку и сразу ушел обратно.
Постучала и толкнула дверь не заперто.
Папа?
Селия включила свет в прихожей. Под вешалкой ворох одежды.
Папа?
Может быть, спит? Но он же снимал трубку!
Нарушения сна, внезапная сонливость или немотивированное ночное бодрствование.
Однако писать диссертацию о заболевании одно, а видеть все это совсем другое. Пугающая действительность. Недопитый виноградный сок на журнальном столике, газеты на полу, скомканное покрывало на диване. Папа же никогда не засыпает перед телевизором, он вообще почти не смотрит ТВ, зато много читает. Читал
Книг не видно. Рулонные шторы опущены, однако свет не включен. Селия прошла в кухню и щелкнула выключателем. Брикеты так и не внес, но неважно, в доме тепло, не как в тот раз.
Отец посмотрел на нее с удивлением. Сидит за кухонным столом в халате, седые волосы взлохмачены, будто только что проснулся.
Папа! Она прикусила губу, чтобы не всхлипнуть. Папа, это я, Селия.
Он глянул непонимающе, но буквально через пару секунд взгляд просветлел.
Кого я вижу! Тыквочка! Пришла навестить старика-отца?
Сразу стало легче. Плечи расслабленно опустились, хотя дышать по-прежнему трудно, так всегда бывает после приступа паники.
Мы же собирались вместе позавтракать ты забыл?
Селия подошла к окну и потянула за шнурок. Рулонная штора поползла вверх, и в кухню медленно, словно забыв про собственную эталонную скорость, просочился скупой свет январского дня. Потом подошла к отцу со спины и крепко обняла.
Одевайся. Глазунья уже заказана.
* * *
Клошар на бульваре Сен-Мишель остановился возле канавы решил опорожнить мочевой пузырь. Адам Миллер не мог оторвать глаз, настолько заворожили его внушительные размеры детородного органа.
Excusez-moi![7]
Молодая женщина тронула его за рукав. Судя по раздраженной интонации, не в первый раз. Он с трудом отвел глаза от завораживающего зрелища.
Mon vélo[8]
Взгляды их встретились, и она тут же перешла на английский. Такое случалось постоянно очевидно, глаза его каким-то образом выдавали иностранное происхождение.
Мой велосипед. Вы стоишь на переди
Лучше бы не переходила с таким-то английским.
Je suis désolé[9]. Адам отодвинулся.
Оказывается, заглядевшись на полового гиганта, он оперся на ее велосипед.
Ничего, ничего, улыбнулась она. Не беспокоиться.
Вечная история: как только они понимают, что ты не француз, тут же пытаются перейти на английский. И так всю жизнь. Не слишком деликатный способ намекнуть, что ты никуда не годишься.
Девушка набрала код на замке, сняла блестящий, похожий на гремучую змею тросик, вскочила в седло и укатила. Когда велосипед съехал с бордюра, звонок жалобно тренькнул.
Асфальт клейкий от раздавленных каштанов. Этой зимой снега почти не было, пошел как-то, но уже через полчаса все растаяло. Париж зимой не особенно уютен: сравнительно тепло, зато надо пережить бесконечную череду сумрачных, невыразительных, дождливых дней.
Проводив взглядом велосипедистку, он оглянулся клошар был на месте, как будто до этого не мочился как минимум неделю. Адам разочарованно вздохнул. Этот тип с его орудием массового поражения напомнил, как давно у него самого не было секса. А может, все из-за недосыпа?
Какой может быть сон, если последние месяцы сплошная игра с огнем? Он несколько раз напоминал Дэвиду Мерино: прежде чем набирать добровольцев, надо все перепроверить и дать оценку, ни на что не закрывая глаза, даже на то, что кажется неважным. Неожиданное самоубийство Франсуа Люийе разве это не красный флаг? Или, по крайней мере, оранжевый? Надо соблюдать осторожность. Но Дэвид ничего не хотел слушать он получил многомиллионный грант не для того, чтобы осторожничать и останавливаться на каждом шагу. Несчастный случай, сказал шеф лаборатории в Институте Гассера. Смерть Люийе нелепое совпадение. К тому же у старика были все признаки депрессии. Психологам следует быть повнимательнее.
Чепуха. В неврологическом центре Крепелин[10] в Париже Адам встречался с этим пациентом несколько раз. Семидесятилетний Франсуа Люийе сорок два года прослужил нотариусом в апелляционном суде. Сорок два года ни больше ни меньше. Скромный да, неразговорчивый да, интроверт да. Не женат, безупречно вежлив. Кроткий как овечка без сомнений, но никаких признаков депрессии Адам не заметил.
И на тебе
Игра с огнем пожалуй, и похуже.
Excusez-moi! (Адам вздрогнул и обернулся.) Celle-lá vous savey[11]
Еще одна. Говорит по-французски так, будто во рту у нее штук пять жевательных резинок. Розовый пуховик в обтяжку, крашеная блондинка, волосы перехвачены розовой же атласной лентой. Одета как подросток, хотя не меньше сорока. Неопределенно ткнула куда-то в сторону станции метро.
Вы заблудились? Вам нужна помощь? спросил Адам.
О боже какое счастье! Она радостно засмеялась, показав белоснежные, идеально ровные зубы. Вы же говорите по-английски!
Спасибо, по плечу не хлопнула Вот она, одна из причин, почему он уехал из Америки. Иногда ему казалось, что миллионы ничем не спровоцированных улыбок вовсе не обозначают хорошее настроение всего лишь способ показать безупречные зубы.
Я совсем запуталась куда мне как же это называется? Метро, трамвай? Электронка?..
Электричка.
Ну да, ну да конечно
Она проследила его взгляд, смущенно отвернулась и тут же покосилась опять. Глаза немного расширились видно, и ее заворожил циклопический орган бродяги. Адам выпятил нижнюю губу и многозначительно покивал: да уж, посмотреть есть на что.
Незнакомка с улыбкой тряхнула головой.
Телодвижения как у пятилетнего ребенка. Большинство американцев останавливаются в развитии за час до полового созревания. Самое позднее за полчаса. Непонятно, что тому причиной культура? Религия? И то и другое плюс традиция.
Мне нужно в Лес Халлес прочитала она в путеводителе.
Ле Аль[12]. Настала и его очередь улыбнуться. Вы почти на месте. Можно пешком, а если побыстрее одна остановка на метро, синяя линия.
Вау! Замечательно, спасибо. А вы живете здесь?
Адам молча кивнул.
Опять улыбка на этот раз видны даже розовые здоровые десны. Щеки горят от возбуждения.
Мечта! сообщила она, многословно попрощалась и пошла к метро. У самого входа оглянулась и помахала рукой.
Они вполне могли бы пойти в ресторан, поесть и поболтать о том о сем без всякого стеснения. Будь они в Айдахо или Айове, блондинка тут же пригласила бы его к себе домой, и он прожил бы пару недель в гостевой комнате. Американский секрет. А возможно, ключ к американскому величию. Никакой подозрительности, люди знакомятся мгновенно и с взаимной симпатией. Как дети, ничего не стесняясь и не думая об уместности и приличии всех этих улыбок и похлопываний. Эта бойкая блондинка самое веселое и незамысловатое существо из всех, с кем он встречался за последний месяц. У парижан немало достоинств, но оптимизмом они заметно обделены. Парижские нытики наверняка чемпионы Европы по части нытья. Как ни странно, Адаму это нравилось. Разумеется, легкий и веселый характер вовсе не признак глупости. Иной раз ему казалось, что европейцы приняли на вооружение максиму Джона Стюарта Милла[13]: лучше быть недовольным человеком, чем до вольной свиньей. На Европейском континенте счастливые люди выглядят подозрительно выдумка, конечно, но в глубине души Адам был с этим согласен.
Что ему уж точно пришлось по душе присущий французам врожденный цинизм. Вошедшая в поговорку картезианская привычка ставить все под сомнение. Сам-то он, по расхожему выражению, родился в сорочке. Доступ к книгам, лучшим школам и музеям Нью-Йорка двери открыты. От отца унаследовал интеллект, от матери густую волну льняных волос. А вот от кого достался тяжелый, замкнутый, совершенно неамериканский характер неизвестно. Ночные кошмары, приступы мрачного настроения. Сам Адам не мог припомнить, чтобы у него случались какие-то особо тяжелые моменты, но то, что он аутсайдер, знал точно. Дэвид Мерино, особой деликатностью не отличающийся, не раз называл его kill-joy[14]. Скорее всего, Институт Гассера отправил Адама подальше в Европу не только для того, чтобы тот усовершенствовал свой французский, просто он действовал всем на нервы своим нытьем.
Во Франции он продолжал оставаться аутсайдером, хотя и не в переносном, а в прямом смысле слова, что почему-то было менее унизительно, тем более что врожденный пессимизм вовсе не превращал его в белую ворону здесь все такие. Общая меланхолия скрашивала одиночество. Более того облегчала жизнь. Именно так Адам объяснял крепнущее с каждым днем нежелание возвращаться в Америку когда все вокруг грустят, жить легче.
Париж Парис Парадиз. Пари Паради. Да, по-французски Париж рифмуется с раем. Что ни дом то шедевр архитектуры, каждый ломтик хлеба в кафе гастрономическое чудо. Люди красивы как боги.
И прежде всего здесь, в Париже, живет Матьё. Это главное. Матьё не с чем и не с кем сравнить нереальный и в то же время судьбоносный вывод.
Он в который раз посмотрел на часы. Сколько еще ждать, прежде чем сдаться? Попробовать написать эсэмэску? Наверное, не стоит может насторожиться или, еще того хуже, испугается.
Адам повернулся в сторону Сорбонны и реки. Матьё мог пойти из Марэ пешком, через мосты, но вряд ли обычно он предпочитает метро.
Нечего нервничать, обычная история. Матьё всегда опаздывает, а он, Адам, приходит слишком рано. Возможно, такой порядок и продиктован какой-то особенностью их отношений, но Адаму не хотелось об этом размышлять. Вернее, как-то раз попытался, но быстро понял, что ни одной мысли не то что развить, но даже додумать до конца не удастся.
Мимо прошел пожилой человек в обществе женщины намного моложе его. Седой, коротко стриженный, ухоженная бородка. Спутница в голубом платье под коротким манто. Мужчина просунул руку под меховую накидку и прижимал ее так тесно, что трудно было понять, как они вообще в состоянии двигаться.
В Америке люди, конечно, веселее и дружелюбнее, но по части любви им до французов далеко. Город сочится сексом, французы занимаются любовью чуть не посреди улицы. Вчера он сам видел целующуюся пару в подъезде парень запустил руку своей избраннице под юбку и времени не терял, если судить по ее сдавленным стонам.
В Нью-Йорке кто-нибудь обязательно позвонил бы в полицию.
И даже Адам почувствовал эти тайные токи влюбился так, что утратил контроль за собственными действиями. При этом прекрасно сознавал: да, контроль утрачен. Он потерял душевный баланс, которым втайне гордился. Стрелка компаса, которая раньше в подобных случаях начинала тревожно дергаться, с появлением Матьё замерла и показывала только одно направление: любовь.
Они встретились в конце сентября, в один из тех дней, которые во всем мире составляют отдельный и долгожданный период под названием индейское лето[15]. Огромные пирамиды яблок и груш на Рю де Риволи. Адам дивился искусству торговцев как все это не осыпается? Должно развалиться при малейшем прикосновении. И тут он заметил идущего навстречу молодого парня. Они разошлись, Адам проводил его взглядом, но уже через пару секунд тот остановился и обернулся.
Ты улыбнулся! И рассмеялся таким легким, музыкальным смехом, что у Адама потеплело на сердце.
Разговорились. Когда Адам назвал свое имя, Матьё склонился в шутливом поклоне:
Теперь я знаю, от кого произошел. От тебя. Ты же первочеловек
Как гром среди ясного неба
Он впервые понял смысл этого расхожего клише.
И угораздило же его. Матьё ведь самый настоящий бродяга. Если кому-то понадобится объяснить слово богема, достаточно показать на Матьё. Создает более чем странные композиции из дерева и металла. Его заваленная разнообразным хламом квартирка напоминает мастерскую сумасшедшего ремесленника. Адам так и не смог понять, зарабатывает ли Матьё хоть что-то своим искусством или все его творчество просто-напросто образ жизни. Разумеется, человек такого склада должен жить именно в Париже. Вот бунтарь-американец колесил бы по дорогам, но для француза, для которого свобода и творчество превыше всего, именно Париж естественный центр притяжения, исходная и конечная точка погони за счастьем и красотой.
В комнате Матьё в Марэ, еврейском квартале, которую он называл не иначе как студия, единственным предметом меблировки был футон, низкий японский матрас. И в первый же вечер Матьё дал понять, что серьезные отношения его не интересуют.
Ничего регулярного. Забава. Способ приятно провести время. Игра.
Вот только худшего партнера для игр, чем Адам, и придумать невозможно. Он даже в детстве избегал игр. Мир ему всегда казался безоговорочно серьезным, и если уж с ним случилась любовь, то для него это точно не игра. Но он на всякий случай кивнул обессиленный и расслабленный после первого настоящего свидания. Да, конечно. Игра.