Что ж, говорит, потерянного не вернешь, попробую завтра склеить, что можно, а пока идемте чай пить, остынет.
Вернулись мы в комнату.
Чай-то остыл, говорю, не переменить ли?
Когда чай не очень горячий полезнее, говорит старуха. И потом я вам сахару, Иван Николаевич, положила, жалко выбрасывать.
Ну, если сахар положили, жалко, говорю я, и пью свой несладкий чай и закусываю его печеной картошкой.
Слышали? спрашиваю я старуху. На днях диверсанты пытались охтинские заводы взорвать.
Какой ужас! говорит Борецкая. Могли ведь люди погибнуть
Ну, они людей не жалеют, говорю я. На то они и белогвардейцы. И оборачиваюсь к Виктору. Верно?
Но Виктор, хоть и не по своей вине посуду побил, однако, вижу, смущается, собрался раньше времени уходить, а я его не задерживаю: уйдет, думаю, легче мне без него комедию играть.
Что-то ко сну меня клонит, говорю я Александре Евгеньевне. Глаза слипаются.
А вы ложитесь, говорит она, я вам мешать не буду.
Пожелала мне спокойной ночи, я ей взаимно, ушла она, я дверь на ключ, потушил лампу, с шумом снял сапоги, лег на кровать и даже похрапывать начал.
Лежать лежу, но заснуть себе не позволяю. Да и не хотелось спать. Час так прошел, а может, и больше
Слышу, будто дверь хлопнула: негромко, точно кто-то закрывал дверь и не удержал. Чудятся мне какие-то шаги и голоса Вслушиваюсь. Очень даже явственно чудятся голоса. Поднялся я как нельзя осторожнее, достал из кармана револьвер, подошел к двери и притаился. Стою, молчу и слушаю. Не шелохнусь, будто все во мне замерло.
Время идет. Снова тишина наступила. Шаги стихли, голоса смолкли. Я прямо физически ощущаю, как идет время: секунда, еще секунда, еще секунда Слух мой до того обострился, что мне казалось, будто я даже тиканье часов у старухи в комнате улавливаю, хотя, может быть, это просто сердце во мне так билось Значит, стихло все. Открываю дверь еле-еле. Везде темно. Иду босиком по полу, сжимаю в руке револьвер, вслушиваюсь в темноту Как будто журчат голоса. Иду через гостиные, через залу, как кошка иду, нервы напряжены, и не то чтобы я хорошо видел, прямо при помощи какого-то чутья ориентировался в темноте.
Дошел до угловой комнаты, там у старухи самый ценный фарфор хранился. Дверь закрыта, но внизу пробивается сквозь щель слабый свет. Теперь уж сомнений никаких: разговаривают за дверью, и не один человек, а несколько.
Подкрался я к двери Все мужские голоса. Говорят о нападении, говорят негромко, о захвате какого-то здания толкуют, Юденича раза два помянули
Похолодел я. Вчера только в газетах прочел о том, что деникинцы Курск взяли. Вот, думаю, и в Питере закопошились, гады. Нет, думаю, не бывать тому, чтобы вам отсюда целыми выбраться. Недаром, оказывается, послали меня сюда. А угловая комната, надо сказать, вроде мышеловки: три окна на улицу заделаны решетками и дверь из нее всего одна, в залу.
Ну, Ваня, говорю мысленно сам себе, действуй решительно, захвати этих врагов народа в собственном их гнезде
Тут я, надо признаться, погорячился, не подумал как следует, дал чувствам волю
Пошарил рукой: ключ в двери.
Эх, думаю, была не была! Раз, раз, повернул ключ, тут еще в простенке комод какой-то золоченый стоял, тяжелый такой, плотный С трудом, правда, но придвинул я его к двери, сам к окну, рванул раму, распахнул, встал на подоконник
Слышу, поднялся в угловой комнате переполох, кто-то в дверь торкнулся, стучит кто-то, кричит из-за двери:
Открой, мерзавец, тебе же хуже будет!
А ну, гады, кричу, суньтесь только к окну или к двери всех перестреляю!
Понимаю, конечно: всех их мне одному не забрать, людей вызывать надо Дуло вверх и бац, бац Услышат, думаю, прибегут А как же еще, думаю, вызвать к себе подмогу? А в дверь стучат, кричат что-то. Попались, голубчики, думаю, не вырветесь
Выстрелил я еще раз Стихло все за дверью. Слышу бегут по улице Патруль!
В чем дело? спрашивают.
Так и так, говорю, товарищи, предстоит нам захватить и обезоружить одну белую банду
Тут часть товарищей становится возле дверей и окон, другие бегут звонить куда следует, и в скором времени приезжают на грузовике чекисты. Входим мы в залу, отодвигаем в сторону комод, открываем дверь и Надо только представить себе мое дурацкое положение!.. В комнате, оказывается, нет никого, и нет даже никакого следа, свидетельствующего о том, что там кто-то находился.
В это время входит в залу Борецкая, в капоте, со свечкой в руке, и я вижу, что она нисколько не смущена тем, что в ее квартире находится столько неприятного ей народа.
В чем дело, граждане? говорит она. У меня охранная грамота. И, кроме того, пожалуйста, поосторожнее. Здесь много дорогой посуды, и вся она в скором времени станет народным достоянием.
А в том, отвечают ей, что сейчас у вас здесь кто-то находился!
Кто же мог у меня находиться, возражает Борецкая, когда у меня живет этот больной матросик И она без всякого смущения указывает на меня. Получил он тяжелое ранение на фронте, числится теперь инвалидом, вселен ко мне по ордеру, и я сама не знаю, как от него уберечься, потому что чудятся ему всюду контрреволюционеры, бегает он с револьвером по комнатам, и вообще, кажется мне, что он не вполне в своем уме.
И мне действительно крыть эти слова нечем, все правильно: числюсь я инвалидом, вселен по ордеру, и, главное, кроме этой вредной старухи, меня и мышей, никого в доме нет.
А тут еще она всхлипывает и говорит:
Очень я прошу оградить меня от такого опасного соседства, я женщина старая, что я с ним буду делать
Все с сожалением смотрят на меня, и я слышу за своей спиной не очень-то лестные слова по своему адресу, и все кончилось тем, что составили протокол о моем буйном поведении, проверили мои документы и велели утром явиться на освидетельствование в психиатрическую больницу.
7
Дождался утра, прихожу к Коврову, подаю ему пузырек с чаем.
Чай-то ты оставь, говорит Ковров, а вот поведение твое мне, брат, не нравится. Серьезную оплошность допустил. Поднял ночью пальбу, всю улицу перебудил, а что толку? Кому нужна такая работа? Нельзя на одного себя рассчитывать. Ты вроде как бы в разведке находишься и должен был, не поднимая шума, немедленно поставить нас обо всем в известность
Ну, я объясняю, как было дело, оправдываюсь
А может, ты и в самом деле был пьян? спрашивает Ковров.
Верно, обстоятельства против меня говорили, и я не обиделся, не было резонов обижаться.
Что ж, говорю, революционер я или шантрапа какая-нибудь?
Ну ладно, говорит Ковров. Погоди немного, узнаем сейчас, каким чайком потчует тебя твоя хозяйка.
Вызывает он своего помощника, передает ему пузырек, поручает съездить в химическую лабораторию и привезти оттуда анализ этого самого чая.
А ты, обращается он ко мне, погуляй пока, сходи на часок в музей куда-нибудь, что ли.
Возвращаюсь я через некоторое время, зовут меня к Коврову, он сидит, усмехается.
Говоришь, не померещились тебе голоса? спрашивает он. Пожалуй, что и так. А то с какой бы стати угощать тебя морфием? Слышал: лекарство такое есть, снотворное средство?
В чаю-то? спрашиваю.
В нем самом.
Значит, у меня от этого самого лекарства такой тяжелый сон?
Пожалуй что так.
А я думал, говорю, что это со мной от скуки
А вот ночью сегодня ты сглупил все-таки, говорит Ковров. Шуму много, а толку мало. Спугнул волков. Пусть думают, что в дураках нас оставили, но, смотри, не проворонь еще чего-нибудь.
Пришел я домой, признаться, очень удрученный. Обидно было, что все мои старания пропали впустую. А тут еще старуха новый удар мне подготовила.
Пришел я к себе в комнату, сел. Думаю: приходится все начинать сызнова Тут стук в дверь Борецкая. Садится на стул как ни в чем не бывало и даже улыбается.
У меня к вам, Иван Николаевич, говорит она, просьба
А что за гости все-таки были у вас ночью? не выдержал, перебил я ее.
Глазом не моргнула!
Это вам показалось, говорит.
Да какой там показалось! говорю. Мне вчера чего-то нездоровилось, не спалось, я голоса ясно слышал
Нет, это вам показалось, повторяет она.
Жалко, отвечаю, что другие думают, будто это мне показалось. Ну да ладно. Говорите, какая просьба.
А просьба у меня, говорит она, такая. Больше вашего мальчика, который к нам ходит, я через свои комнаты пускать не буду. Очень неприятный ребенок, шаловливый и грубый. Вы сами знаете, везде стоит редкая посуда. Ответственность за ее сохранность лежит не на вас на мне.
Ходить ко мне мои знакомые могут, возражаю я. Я ведь здесь не в одиночном заключении.
Ходить к вам, конечно, могут, не спорю, говорит она, но если этот ребенок, который уже разбил столько ценной посуды, будет продолжать здесь бывать, я вынуждена буду обратиться в советские учреждения. Принимайте кого хотите, но пусть вам дадут комнату в другом доме, а сюда вселят более безопасного человека.
Нет, думаю, бесстыжие твои глаза, не бывать этому, не уеду я отсюда, пока не сочтусь с тобой
И, поверьте мне, я настою на своем, добавляет она. Мои коллекции важнее ваших подозрений.
Не желая обострять с ней отношения, я сделал вид, будто растерялся и даже побаиваюсь ее угроз.
Ладно, говорю, не будет больше ко мне этот мальчик ходить, извольте.
Вечером звонят. Иду отворять. В коридоре старуха мне уж навстречу бежит.
Там ваш мальчик приходил.
Выхожу в переднюю никого. Открываю дверь на крыльце тоже никого. Оглядываюсь. Смотрю Виктор мой идет по улице прочь от особняка.
Виктор! кричу. Витька, постой!
А он идет, не оборачивается, только рукой махнул Догнал я его.
Ты что? спрашиваю. Загордился, разговаривать не хочешь?
Александра Евгеньевна сказала, чтобы я больше к тебе не ходил, бурчит он.
Обидела старуха мальчишку!
Эх ты, баранья твоя голова, говорю. Меня бы спросил. Я тебе по-прежнему товарищ, только положение сейчас изменилось.
Подумал-подумал я, да и поделился с Виктором своими подозрениями Не все, конечно, сказал, но сказал о том, что не спится мне и кажется, будто собираются в особняке по ночам вредные для советской власти люди
Глаза у мальчишки заблестели, слушает, слова не проронил.
Лучше мне из дому теперь пореже выходить, говорю. Ты ко мне под окно наведывайся. Подойди незаметно и постучи тихонько по стеклу Азбуку-то, которой я тебя учил, не забыл?
Нет, не забыл, отвечает. Ты не сомневайся, Иван Николаевич, я к тебе и днем и вечером буду подкрадываться под окно.
Вот и хорошо, говорю. Может статься, понадобится мне от тебя помощь
Пожал я ему руку, и обратно к себе домой.
Часа через два слышу постукивает в окно: Я тут, Иван Николаевич.
Ну, думаю, отлично, связь налажена, и тоже стучу по стеклу, будто от скуки: Все в порядке, иди спать.
С этого дня жизнь моя, надо прямо сказать, стала еще скучнее. Лишился я единственного приятеля, сижу один в доме вместе со старухой и делать мне решительно нечего. Старуха все дни напролет книжки читает, и я почитываю. Никто к ней не ходит, и чувствую я, что так никого мне и не дождаться. Понятно: и старуха, и ее племянники настороже зверя в одну и ту же ловушку два раза подряд не заманишь.
Наступил октябрь. Начались дожди, стало холодновато. Откроешь форточку с улицы дует сырой промозглый ветер. Небо серое, в тучах. В газетах тоже всякие невеселые сообщения В общем пасмурно.
Внешне отношения у меня со старухой вполне приличные. Она женщина умная, и себя я тоже не считаю совсем глупым человеком. Оба понимаем: зря цапаться нечего Худой мир лучше доброй ссоры, как говорится.
Правда, оба мы начеку, оба, фигурально выражаясь, друг с друга глаз не сводим.
Как-то хлопнула парадная дверь, я к выходу, старуха у двери. Услышала, что я иду, хлоп дверью перед самым моим носом. Показалось мне, что с кем-то она разговаривала, открыл я дверь на крыльце никого.
Погодой интересуетесь? спрашивает она меня.
Да, говорю, погодой. Погулять хотел, да вот дождик
Однако по вечерам по-прежнему она захаживала ко мне. Придет, сядет на диван, кружевцо какое-нибудь вяжет, расспрашивает меня о моей жизни, сама рассказывает, как в молодости на балах танцевала Очень мило беседуем, как самые закадычные друзья.
Как-то вечером сидела она у меня, а Виктор в окно стучит. Эх, думаю, не вовремя
Старушка сразу встрепенулась.
Кажется, стучат? спрашивает.
Но я не растерялся, чтобы лишних подозрений не было, всегда лучше поменьше от правды уклоняться.
Это Виктор, говорю. Меня проведать пришел. Я с ним теперь через форточку объясняюсь. Вот он и стучит.
Открываю форточку, кричу:
Это ты, Виктор?
А он мне в ответ:
Я, Иван Николаевич!
У меня тут Александра Евгеньевна!.. кричу ему. Завтра поговорим!
Паренек догадливый, сообразил.
Ладно! кричит. Завтра так завтра! Вижу успокоилась старушка.
Вы бы пошли, погуляли с ним, говорит.
Я бы пошел, отвечаю, да простудиться боюсь.
А все-таки неприятный ребенок этот Виктор, говорит она. Грубый какой-то
Ничего не поделаешь, отвечаю, без гувернантки воспитывается.
И не мешает он вам? спрашивает она.
А если мешает, отвечаю, я постучу ему: мол, занят, не мешай, он и уйдет. И даже набрался нахальства, думаю не может же эта старуха азбуку Морзе знать, и выстукал Виктору: Приходи попозже.
Пожелала она мне приятного сна, ушла к себе.
Слышу: Виктор снова стучит, тихо-тихо: Пришел я.
Приходил сегодня кто-то к старухе, выстукиваю я, не могу к тебе выйти.
Понимаю, отвечает Виктор.
Пока все, стучу я и опять остаюсь в одиночестве.
Спать нельзя, мало ли что может случиться, читать надоело, делать нечего. Когда, думаю, эта мука кончится За окном дождь, а в доме тишина такая, что в пору удавиться.
8
Когда же это случилось, дай бог памяти Десятого октября, вот когда это случилось.
Хоть и похвалился я, что не спал в ту пору, все-таки случалось иногда вздремнуть, вполглаза, как говорится, но случалось. Проснулся я утром, в комнате прохладно. Взглянул в окно стекла запотели. Выглянул наружу на улице серенький туман. Совсем погода испортилась, настоящая осень на дворе, грязь, слякотно, а люди по улице все идут, идут
В те дни чувствовалось необычное оживление. Решалась судьба Петрограда. Город готовился к обороне. На случай вторжения белогвардейцев отряды рабочих рыли окопы и складывали баррикады из дров, на перекрестках устанавливали артиллерийские орудия, в окнах домов делали из мешков с землей бойницы Белогвардейцы грозили разграбить город и перерезать рабочих и работниц, красноармейцев и матросов, и все население Петрограда готовилось дать врагу жестокий отпор.
Встал я, самому хочется на улицу, поближе к товарищам, а уйти не могу, вдруг здесь враги закопошатся
Шаркает, слышу, старуха в коридорчике, туда и сюда, туда и сюда Думаю: чего это она разбегалась?
Иван Николаевич, вы спите? спрашивает она меня из-за двери.
Проснулся, Александра Евгеньевна, отвечаю.
Что-то холодно, говорит она из коридорчика.
Ага, думаю, пробрало, то-то она разбегалась, согревается
Неужто холодно? говорю. А я и не замечаю.
У вас кровь молодая, говорит она. Не принесете ли дров, Иван Николаевич?
А надо сказать, что дрова находились на моем попечении. Я их заготовлял, я их берег, и даже ключ от подвала держал у себя в кармане.
Зачем запирать? говорит мне как-то старуха. Мы с вами в доме одни.
А для порядка, объяснил я, чтобы крысы туда не забежали.
Спокойнее как-то мне было, что подвал заперт и ключ у меня находится. А то заберется туда кто-нибудь, была у меня такая мысль, да еще пристукнет, когда пойдешь за дровами.
Сунул револьвер в карман, я никогда оружия без себя в комнате не оставляю, затянул ремень, обдернул гимнастерку, выхожу.
Отчего не принести дровишек, говорю, благо они у нас не по ордеру выдаются.