Так что либо тот, кто выбирал продукты для этой кухни, имел вкусы, удивительно похожие на мои, либо каким-то образом все это действительно сделала я сама. Если учесть, что я обыкновенный человек, не имеющий абсолютно никаких сверхъестественных способностей, то это кажется невозможным. Однако мы имеем то, что имеем.
Но поскольку всего две недели назад нынешняя реальность вообще казалась мне невозможной особенно моя любовь к вампиру и родственные связи с ведьмой и ведьмаком, я решаю воздержаться от комментариев. Во всяком случае, пока.
Взяв из холодильника яблоко и банку La Croix, я поворачиваюсь к Хадсону, который вернулся на кухню, одетый в новую рубашку. Слава богу.
Я ожидаю, что он будет злорадствовать, но вместо этого он просто стоит, опустив голову и опираясь руками на рабочую поверхность с таким видом, будто это единственное, что не дает ему упасть.
Больше того, он дрожит. Это едва различимая дрожь, которой я бы, возможно, и не заметила, если бы не наблюдала за ним так пристально. Но я наблюдаю за ним и не могу этого не видеть. Его лицо бесстрастно, выразительные глаза опущены, но за эти последние несколько недель я научилась распознавать боль.
И хотя кое-кто сказал бы, что Хадсон заслужил эту боль, поскольку он столько всего натворил, я не могу не вспоминать, что драконий огонь обжег его, когда он спасал меня. А значит, я должна помочь ему, нравится мне это или нет.
И, не дав себе времени подумать а также не дав ему времени сказать что-то, что заставило бы меня передумать, я возвращаюсь в ванную и достаю из-под раковины коробку с лекарствами. Я не даю себе возможности задаться вопросом о том, откуда я знаю, что аптечка хранится именно здесь, включая пузырек перекиси водорода, ибупрофен и крем с антибиотиком, притупляющий боль. Вместо этого я просто беру все это плюс марлю и бинты и иду обратно на кухню.
К Хадсону.
Сними рубашку, строго командую я, открутив крышку с пузырька с перекисью водорода.
Он не сдвигается с места. Хотя его губы изгибаются в саркастической усмешке:
Не хочу тебя обидеть, кудряшка, но ты совсем не в моем вкусе.
Послушай, Хадсон, я знаю, что эти ожоги болят. Я предлагаю тебе помощь. И на сей раз не передумаю.
Не бери в голову. Он выпрямляется и засовывает руки в карманы, явно желая напустить на себя беззаботный вид. Это, вероятно, удалось бы ему лучше, если бы его не продолжала бить дрожь. Я могу о себе позаботиться.
А по-моему, если бы это было так, ты бы уже это сделал, отвечаю я. Так что не мог бы ты просто перестать болтать и снять рубашку, чтобы мы покончили с этим?
Он выгибает одну бровь:
Ну как я могу отказаться от столь заманчивого предложения? Он смотрит на лекарства в моих руках. Но, хотя я ценю твою заботу, ничто из этого не сработает.
Ах, вот как. Об этом я не подумала. А что, вампиры невосприимчивы к человеческим лекарствам?
Ну почему же. Но мы невосприимчивы почти ко всему, что лечат лекарства, предназначенные для людей. Он кивком показывает на крем в моей руке. Например, к бактериям, которые должен убивать этот крем с антибиотиком. Мне он не нужен, потому что бактерии не могут причинить мне вред.
Понятно. Я киваю. Но я выбрала этот крем не потому, что он убивает микробы, а потому, что он притупляет боль. И, думаю, нам стоит попытаться воспользоваться им. Если ты, конечно, не думаешь, что этот крем может усилить действие драконьего огня.
Он начинает пожимать плечами и тут же спохватывается, морщась:
Не знаю, работает эта штука или нет. Оставь ее здесь, я попробую проверить.
Ты попробуешь проверить? Я с сомнением смотрю на него. Я знаю, что вампиры могут почти все во всяком случае, они так говорят, но я уверена, что тебе понадобится помощь, чтобы добраться до своей спины.
Я привык делать все сам. Мне не нужна никакая
Помощь, договариваю я, стараясь не обращать внимания на жалость, охватившую меня при мысли, что кто-то даже Хадсон может быть так одинок, что ему приходится все делать самому. Бла-бла-бла. Оставь это, мальчик-красавчик, мне уже приходилось слушать все эти отмазки.
Мальчик-красавчик? повторяет он с еще больше выраженным британским акцентом. Я знаю его всего несколько часов, но почему-то уверена, что он никогда еще не был так оскорблен.
Вот и хорошо. Мне совсем не хочется заводить дружбу с гнусным старшим братом Джексона. Но я не могу спокойно смотреть, как он страдает, если в моих силах ему помочь. Я бы сделала это для кого угодно.
К тому же, если он лжет и все это его рук дело, думаю, будет лучше, если он останется жив. Потому что я не представляю, как мне выбраться отсюда без его помощи.
Не смотри на меня такими удивленными глазами, говорю я, открыв пакетики с марлей. Ты пьешь кровь, а эта штука впитывает ее.
Это не одно и то же, ворчит он.
Я откручиваю крышку тюбика с кремом.
Ты говоришь это, потому что не знаешь, каково это, когда кто-то питается тобой.
А ты это знаешь? В его глазах появляется новое выражение, от которого меня охватывает страх.
Но я ему этого не покажу. Если дать такому парню, как он, палец, он откусит всю руку.
Просто повернись, командую я своим самым скучающим тоном и беру перекись.
К счастью, странное выражение в его глазах уже пропало. И он просто складывает руки на груди и с досадой смотрит на меня. Он все еще выглядит чертовски устрашающе, хотя в его взгляде и таится боль.
Но этот вид меня не пугает. Как-никак большую часть моей первой недели в Кэтмире Джексон смотрел на меня точно так же, так что теперь я к этому уже не восприимчива.
Тебе придется обнажить свои клыки куда больше, если ты хочешь меня напугать, говорю я, опять прибегнув к самому скучающему своему тону.
Нет проблем. И его клыки вмиг придвигаются к моей шее.
Не искушай меня, рычит он, и я чувствую, как его дыхание обдает мое ухо. Ты тут не единственная, кому хочется есть.
От страха мое сердце трепещет, как крылышки колибри, пульс у меня делается частым, нитевидным, но я ни за что не доставлю ему удовольствия понять, как сильно я боюсь.
Боюсь его, этого места, боюсь никогда больше не увидеть Джексона.
И я просто откидываю свои кудри в сторону и поворачиваю голову так, чтобы оказаться с ним нос к носу, и говорю:
Выкуси! И одновременно выливаю на его спину полбутылки перекиси водорода, хотя он так и не снял с себя рубашку.
Глава 10
Сжигая твои штаны
Хадсон
За каким хреном ты сделала это? реву я, когда моя спина вдруг начинает гореть огнем, а мокрая рубашка прилипает к ожогам.
Не хнычь, что ты как маленький? отвечает Грейс, высвободившись из моей хватки. Твою спину надо было продезинфицировать.
Я же тебе уже сказал, что это не имеет значения, рявкаю я и стаскиваю с себя рубашку. Когда прохладный воздух касается моих ожогов, я невольно морщусь: У нас же не бывает инфекций!
Вообще-то ты не из тех, кому я могла бы поверить на слово, говорит она, заходя мне за спину. Не знаю, помогает тебе перекись или нет, но она точно не сделает тебе хуже.
Ты говоришь это, потому что сейчас не у тебя спина горит, как в аду.
Перестань ныть. Это начинает надоедать.
Мне хочется огрызнуться, но вместо этого я только сжимаю зубы. Хотя я еще не очень хорошо успел узнать Грейс, я уверен, что, что бы я сейчас ни сказал, она назовет это нытьем.
Это просто смешно, если учесть, что она сопряжена с моим младшим братцем, который никогда не говорит ничего прямо и только и делает, что жалуется или ноет. Но надо думать, узы сопряжения превращают даже худшее дерьмо в конфетку. А жаль.
Грейс достает из пакета марлю, и я с опаской смотрю на нее:
Дальше я могу и сам.
Ага, как же.
Сейчас ее голос звучит так же сухо, как и мой собственный. И так же недовольно. Должен сказать, что это отнюдь не внушает мне доверия к ее навыкам оказания первой помощи.
Я готовлюсь к тому, что сейчас она начнет тереть этой марлей мои ожоги, поскольку она, как мне кажется, не очень-то компетентна. Но ее прикосновение оказывается на удивление осторожным она всего лишь промакивает мою спину, убирая с ожогов избыток перекиси, а не втирая ее, что могло бы причинить еще больше боли.
Ее прикосновение не мешает боли распространяться и проникать из мышц в кости, но оно не усугубляет ее. Поэтому я остаюсь на месте и позволяю ей производить свои манипуляции. Я делаю это еще и потому, что мне приятно, что меня касается хоть кто-то пусть даже платонически, пусть даже она сопряжена с моим братом, ведь я столько лет был совершенно один.
Теперь я наложу крем, говорит мне Грейс. Надеюсь, он тебе поможет.
Сам я на это не рассчитываю, но продолжаю стоять на месте, пока она выдавливает крем на пальцы. Однако, когда они касаются моей спины, я напрягаюсь.
Тебе хуже? Я стараюсь действовать осторожно.
Нет, все путем, отвечаю я, потому что, как ни странно, это правда. Везде, где меня касаются ее пальцы, боль утихает. Она не исчезает совсем, но любое понижение градуса, превращение ее из невыносимой в просто неприятную, кажется огромным достижением.
Ее пальцы продолжают скользить по моей обугленной коже, и на место нестерпимого жжения приходит приятная прохлада, сменяющаяся ощущением тепла, которое заставляет меня оглянуться. Грейс может сколько угодно утверждать, что она обыкновенный человек, но никакой человеческий крем пусть даже болеутоляющий не мог иметь такого эффекта.
Нет, врачует не он, а сама Грейс знает она это или нет.
Но я не в том настроении, чтобы пускаться в рассуждения об этом и снова слышать от нее, что я не знаю, о чем говорю. Я предпочитаю держать свои домыслы при себе. Незачем сообщать ей о том, что она могла бы использовать против меня.
Двести лет, на протяжении которых я был игрушкой, зависящей от капризов отца, научили меня, что это глупо.
Ну все, кажется, я намазала все твои ожоги. Грейс делает шаг назад. Думаю, нам не стоит их бинтовать. Они уже выглядят лучше, но, вероятно, надо дать им возможность подышать.
Я смотрю, как она закручивает тюбик с кремом, и пытаюсь не обращать внимания на тот факт, что теперь, когда она больше не касается меня, мои ожоги стали болеть сильнее, чем когда она это делала. Это злит меня, хотя я и понимаю, что дело в каком-то целительском даре, о котором она даже не подозревает. Просто мне не нравится думать, что мне может быть кто-то нужен для чего бы то ни было. И еще больше мне не по душе чувствовать себя обязанным паре моего брата.
Поэтому я и не благодарю ее за помощь. И не задерживаюсь рядом с ней для болтовни. Вместо этого я переношусь в зону спальни, расположенную на противоположном конце комнаты, пока Грейс идет к мойке, чтобы помыть руки.
Эй! Что ты делаешь? вопит она, когда я беру с кровати кучу декоративных подушек и бросаю их на пол.
По-моему, мои действия не нуждаются в объяснениях, поскольку говорят сами за себя, так что я не снисхожу до ответа. Вместо этого я ищу, чем еще можно было бы заняться, и, взявшись за стеганое лоскутное одеяло, стаскиваю его в изножье кровати.
Грейс не может переноситься, и ее ноги ужасно короткие как и все в ней, так что у нее уходит добрая минута на то, чтобы проделать путь, который у меня занял около трех секунд. Но в конечном итоге она все-таки добирается до зоны спальни и, подбоченившись, спрашивает:
Ты в самом деле собираешься лечь спать? Сейчас?
У меня была тяжелая неделя, принцесса. Я устал. Я стою к ней спиной и разбираю постель.
Да, но мы же еще не придумали, что нам делать! Она так возмущена, что в конце этой фразы ее голос начинает звучать немного пискляво.
И сегодня мы этого точно не придумаем. Словно для того, чтобы поставить на этом акцент, дракон именно сейчас с грохотом врезается в крышу. Вся комната трясется.
Неужели ты в самом деле думаешь, что мы сможем спать, пока рядом кружит эта тварь, пытаясь найти способ попасть внутрь? Она смотрит на потолок, будто ожидая, что он может в любую минуту обвалиться.
Он не попадет внутрь, отвечаю я, и в моем тоне звучит уверенность, которой я, по правде говоря, вовсе не чувствую. А если попадет, мы с ним справимся.
Справимся? Она уже не пищит, а визжит: И как же мы, по-твоему, сможем это сделать?
У меня есть пара козырей в рукаве, говорю я, взглянув на замурованное окно. Как и у тебя самой.
Ты что, в самом деле опять хочешь вернуться к этой теме? спрашивает она. Я этого не делала, это не я.
Хорошо, ладно.
Поскольку я здорово измотан возвращение «из мертвых» довольно утомительно, я не спорю с ней. Вместо этого я расстегиваю свой ремень.
Я ожидаю, что этого будет достаточно, чтобы заставить ее обратиться в бегство, но Грейс только с прищуром смотрит на меня. Похоже, она встала в позу и готова к еще одному спору.
Жаль, но сам я к этому не готов. И потому начинаю расстегивать пояс брюк.
Но она и ухом не ведет, только складывает руки на груди и прислоняется плечом к стене.
Должен признаться, что я немного впечатлен. Но я не сдам назад, хотя вижу, что она этого ожидает.
Так что теперь у меня остается только один вариант.
Я расстегиваю молнию на ширинке, и мои классические брюки «Армани» падают на пол к моим ногам.
Глава 11
Спать как неубитый
Грейс
Хадсон Вега носит боксеры.
И не абы какие, а «Версаче», раноцветные, пестрые: в них есть красный, зеленый, синий, персиковый и золотой, и закрывают они совсем немного.
Эти трусы не похожи ни на какие другие из тех, что мне доводилось видеть. Они аляповаты и не только ничуть этого не стесняются, а, напротив, выставляют это напоказ. На одной их стороне красуется герб, на другой изображение затейливой короны, а в середине, в районе паха, изображен меч да, черно-сине-золотой меч.
Не знаю, что это такое реклама или мания величия и не имею намерения это выяснять. Но даже я не могу не признать, что Хадсон, возможно, единственный человек на планете, кто действительно хорошо выглядит в этих трусах.
Хотя я никогда не дам ему этого узнать особенно потому, что мне нет никакого дела до того, хорошо он выглядит в этих трусах или нет.
Поэтому вместо того, чтобы пялиться на самый кричащий предмет нижнего белья, который я когда-либо видела, и на вампира, на которого они надеты, я спрашиваю:
Ну и что? Ты думаешь, что можешь без предупреждения лечь спать, поскольку ты вампир, а я всего лишь жалкий маленький человек?
Хочу заметить, что это твои слова, а не мои. Он смотрит на меня с улыбкой, будто созданной для того, чтобы вывести меня из себя высокомерной, безразличной, беззаботной и такой грозной, что у меня по спине начинают бегать мурашки.
Все это должно было бы послужить мне предупреждением, но почему-то я все равно удивляюсь, когда он поворачивается, чтобы взбить подушку и я вижу на его заднице чертов замок. Или это греческий храм на горе Олимп? Сложно сказать. Он небрежно бросает через плечо:
К тому же я полагал, что ты присоединишься ко мне.
Ну ладно, может, я и в самом деле наивна, потому что я никак не ожидала такого.
Я же пара твоего брата, рявкаю я, когда мое потрясение наконец проходит. Я никогда не соглашусь спать с тобой. Никогда.
О нет, только не это, отвечает он с совершенно непроницаемым лицом. Как же я это переживу?
Ты настоящий говнюк, ты это знаешь? рычу я.
Да, полагаю, прежде этот вопрос уже поднимался. Он поворачивается, чтобы взбить подушку и на другой стороне кровати, совершенно безразличный ко всему, что я говорю.
Но я все равно продолжаю. Неизвестно, сколько нам предстоит проторчать здесь вместе, а значит, надо прояснить кое-что.
Не знаю, что ты думаешь по поводу того, что здесь должно произойти, но я могу заверить тебя, что этого не будет.