Теперь я могу читать без помех.
Секунду я колеблюсь ведь это чьи-то дневники. Но, судя по возрасту того тома, который я держу в руках, их автор уже давно умер и ему все равно, если я проведу какое-то время наедине с его мыслями.
Я открывают том осторожно он стар, и я не хочу нанести ему урон. Первая страница пуста, если не считать краткого посвящения:
Моему самому способному ученику, который достоин получить от этого мира намного больше.
Ричард.
Это странное посвящение, и я трачу какое-то время, водя по нему кончиком пальца и повторяя контуры красиво выписанных букв. Слова неимоверно разжигают мое любопытство, и вскоре я переворачиваю страницу, чтобы посмотреть, что же написал этот способный ученик.
Я открываю первую исписанную страницу и вижу дату 12 мая 1835 года. За ней следует запись, сделанная детским почерком.
Сегодня я подрался.
Я знаю, что не должен был драться, но я ничего не мог с собой поделать. Меня спрова спровоцировали.
Ричард говорит, что это не важно, он говорит, что цивели цивилизованный человек должен уметь владеть собой. Я сказал ему, что не знаю, что значит «уметь владеть собой», и он ответил мне, что «умение владеть собой означает, что ты можешь держать свои эмоции и желания в узде даже перед лицом прова очень значительных провокаций». Я сказал ему, что все это очень хорошо, но что у того, кто это придумал, не было докучного младшего брата.
Ричард засмеялся, затем сказал мне, что будущие короли должны всегда помнить о самодисциплине и делать только то, что, по их мнению, хорошо для их народа, даже если этот народ состоит из докучных младших братьев. «Даже очень, очень докучных младших братьев?» спросил я. И он ответил, что это в особенности относится к ним.
Думаю, это правильно и разумно, вот только похоже, что у моего отца совсем нет этой самодисциплины. Он делает то, что хочет, когда хочет, и если кто-нибудь ставит его решения под сомнение, то он делает так, что этот человек исчезает, иногда ненадолго, а иногда навсегда.
Но, когда я сказал это Ричарду, он просто посмотрел на меня и спросил, хочу ли я стать таким королем, как мой отец. Я ответил ему НЕТ!!!!!! Я ни за что не желаю быть таким королем, человеком или вампиром, как мой отец. Я вообще не хочу быть похожим на него ХОТЬ В ЧЕМ-ТО. Пусть он и имеет большую власть, но он относится ко всем очень, очень плохо.
Я не хочу быть таким королем. И не хочу быть таким отцом. Я не хочу, чтобы все, в том числе моя семья, постоянно меня боялись. Особенно моя семья. Я совсем не хочу, чтобы они боялись меня. И совсем не хочу, чтобы они ненавидели меня, как я ненавижу его.
Именно поэтому я не должен был делать то, что сделал. Я не должен был бить моего брата кулаком в лицо, хотя он сам ударил меня кулаком первым. И стукнул меня ногой. И дважды укусил, притом очень, очень больно. Но он мой младший брат, и мой долг заключается в том, чтобы заботиться о нем. Даже когда он бывает очень, очень, очень надоедливым.
Поэтому я и пишу об этом здесь. Чтобы никогда не забывать. И поскольку Ричард говорит, что хороший человек всегда держит свое слово, я клянусь ВСЕГДА заботиться о Джексоне, несмотря ни на что.
Я замираю, увидев имя Джексона. И говорю себе, что это совпадение, что Хадсон никак не может быть автором дневника, тем человеком, который поклялся всегда заботиться о своем младшем брате.
Однако в этой записи есть много деталей, заставляющих меня думать, что это все-таки был он. Вампир. Будущий король. Старший брат
Если это в самом деле дневник Хадсона, а не какого-то давно умершего принца, то я должна перестать его читать. Но, говоря себе, что надо закрыть эту тетрадь, я тем не менее, переворачиваю страницу и перехожу к следующей записи. Просто чтобы проверить, он это писал или не он. Просто чтобы понять, как все могло настолько измениться, что от клятвы всегда оберегать своего брата он перешел к попытке убить его.
Я начинаю читать следующую запись, что-то насчет того, что он учится вырезать из дерева, чтобы у него получилось изготовить для его младшего брата игрушку, но после нескольких абзацев мне приходится прерваться.
Как этот милый, искренний маленький мальчик мог стать чудовищем, из-за которого в Кэтмире погибло столько людей?
Как мог ребенок, поклявшийся всегда оберегать брата, превратиться в социопата, который захотел его смерти?
Уму непостижимо.
В моем мозгу проносятся тысячи вопросов, когда я переворачиваю страницу и продолжаю читать В этот самый момент дверь ванной открывается и оттуда выходит Хадсон.
У меня падает сердце, когда он смотрит на меня, а затем его взгляд перемещается на том в моих руках. Боясь сделать какое-нибудь резкое движение, я медленно сглатываю. И жду, когда разверзнется ад.
Глава 15
Лучшая оборона это еще больше обороны
Хадсон
Вот черт. Этого я точно не ожидал.
Если оглянуться назад, это означает, что я ненамного дальновиднее Грейс. Ну, разумеется, пока я был в душе, она нашла мои чертовы дневники. И, разумеется, она не сочла предосудительным начать читать их после того, как утром я без спроса изучал содержимое ее телефона.
Выходит, что я попал в собственную ловушку. Но от понимания того, что я сам виноват, мне отнюдь не легче. Не легче иметь дело с последствиями. Собственно говоря, думаю, это еще труднее, ведь теперь у меня не осталось рычагов давления. И совершенно не осталось аргументов.
Черт, черт, черт.
Я подумываю о том, чтобы подойти и вырвать этот чертов дневник у нее из рук, но это только сделает все еще хуже. Не говоря уже о том, что это даст ей еще большую власть надо мной, а я совсем этого не хочу. Она и так смотрит на меня как на паразита, которого хочется раздавить каблуком.
Значит, остается только одно попытаться выкрутиться. Если бы я мог, я сжег бы эти клятые дневники. Черт бы побрал сентиментальность, из-за которой я хранил их столько лет. Эти чертовы штуки надо предать огню.
Но не сегодня.
Ну и с какого тома ты начала? спрашиваю я, приблизившись к ней.
Поскольку я ни за что не сяду сейчас рядом с ней на этот диван, я прислоняюсь плечом к ближайшей стене, полный решимости выглядеть так, будто мне плевать. На все вообще.
Когда она не отвечает, я складываю руки на груди, скрещиваю лодыжки и жду. Ведь лучшая оборона это еще больше обороны.
Этому я научился из общения с моим папашей, хотя сам он потратил много лет, пытаясь научить меня прямо противоположному. Не говоря уже о попытках превратить меня в точно такое же чудовище, каким является он сам.
Вот только я давным-давно решил быть чудовищем другого вида, и к черту последствия.
Как можно заметить, пока что это удается мне просто великолепно.
Я не знала, что эти дневники принадлежат тебе.
Поскольку, как только я вышел из ванной, у нее сделался виноватый вид, это брехня.
Возможно, поначалу так оно и было, но ты не перестала читать, когда поняла что к чему, не так ли?
Она не отвечает, а просто смотрит на мой дневник.
Впрочем, это не важно. Ты можешь читать их сколько хочешь. Хотя на твоем месте я бы пропустил тома в середине. Мои предподростковые годы были очень Я делаю эффектную паузу и даже невесело качаю головой, чтобы показать ей, насколько мне плевать. Эмо.
Только твои предподростковые годы? спрашивает она, подняв обе брови.
Туше́. Я делаю полупоклон. Но в конце стало лучше. Я развернулся по-настоящему только после того, как прочел «Апологию» Платона. Безжалостная самокритика в духе Сократа и все такое.
А я-то думала, что всему, что ты знаешь, ты научился у маркиза де Сада.
Я отвожу взгляд и прикрываю лицо рукой, чтобы скрыть улыбку. У Грейс быстрый ум. Она, конечно, заноза в заднице, но соображает шустро. И она забавная.
У меня есть один вопрос, говорит она и опять опускает глаза на раскрытый дневник.
Я напрягаюсь, настораживаюсь, ожидая вопроса, который мне наверняка не понравится. Скорее всего, что-нибудь об отношениях с Джексоном, на что у меня не будет ответа. Большую часть жизни я старался понять суть этих отношений, но это все равно что биться головой о кирпичную стену.
Или так было до того, как он решил, что единственный способ разрешить наши разногласия это убить меня. Тогда я решил, что он может идти в жопу. Я даже подумал о том, не прикончить ли мне этого мудака, пока у меня есть такая возможность. Ведь сам он без зазрения совести попытался сделать это со мной.
Но в конечном итоге я не смог. И, если честно, даже не попытался. Просто мне показалось, что для всех будет лучше, если на какое-то время я исчезну. А, может, навсегда.
Что за вопрос? спрашиваю я, приготовившись к худшему.
Грейс поднимает мой дневник.
Если ты убежден, что это делаю я что это я держу нас в этом месте, то как я могу сидеть здесь, читая твой дневник?
Ты серьезно? Мы опять вернулись к этой теме? Это и есть твой вопрос? Не знаю, испытывать ли мне облегчение по этому поводу или оскорбиться.
Это логичный вопрос, отвечает она. Я даже не подозревала, что твой дневник существует, пока не сняла с полки этот том. Как я могла знать, что в нем?
Так же, как я знаю, что ты больше всего любишь шоколадное печенье с кусочками шоколада.
Разве не все их любят больше остальных? парирует она.
Откуда мне знать? спрашиваю я, чувствуя досаду. Я же вампир.
А, ну да. Тогда просто поверь мне. Все люди обожают именно его.
Нет, не все, отвечаю я, потому что в этой ситуации она не единственная, кто может видеть то, к чему у постороннего человека не должно быть доступа. Я тоже могу это делать. Поэтому-то мне это и известно. Некоторые люди предпочитают овсяное печенье с изюмом. А другим нравятся этюды Дали и коллажи Джона Морза.
Ее большие карие глаза широко раскрываются.
Откуда ты можешь это знать? шепчет она.
Это вопрос с подвохом, вопрос, ответ на который может заставить ее с криком выбежать в темноту снаружи, если я не буду осторожен. Но это также отличный способ отвлечь ее от этой чертовой тетради, лежащей у нее на коленях. И отличный способ убедить ее раз и навсегда, что это она держит нас здесь. Ну и этот дракон снаружи, но о нем мы поговорим как-нибудь потом.
А пока что я предпочитаю играть в «покажи и назови» но не совсем так, как это делают в детском саду. Нет, для этого урока мы должны оказаться в другом месте. Но не по-настоящему.
Поэтому, чтобы не напугать ее, я медленно протягиваю руку и забираю дневник из ее рук.
Что ты делаешь?
Я не отвечаю. С какой стати мне отвечать, если, отвлекая ее внимание, я получил именно то, что мне нужно было?
Вместо ответа я пользуюсь предоставленной ей возможностью прорвать оборону и хватаюсь за одно из ее воспоминаний.
Глава 16
Нет вампира, который один в поле воин
Грейс
Мы на пляже. И не на каком-то безымянном пляже, а на пляже Коронадо в Сан-Диего. Я бы узнала его везде. Отчасти потому, что он так широко известен, так узнаваем, потому что передо мной находится «Отель дель Коронадо» с красной крышей, а еще потому, что это мое любимое место.
Прежде я бывала здесь постоянно иногда одна, иногда с Хезер. Даже до того, как мы получили водительские права и смогли проезжать по мосту, когда нам того хотелось, мы часто садились на паром и ехали на этот маленький островок в заливе Сан-Диего. А затем шли по Ориндж-стрит до самого этого пляжа, останавливаясь по пути, чтобы заглянуть в магазинчики и художественные галереи, усеивающие этот короткий бульвар.
Когда нам хотелось есть, мы покупали мороженое в стаканчиках, изготовленное вручную в кафе-мороженом «Му тайм», или печенье в «Пекарне мисс Велмы», а затем шли на пляж. Летом, когда вода наконец достаточно прогревалась, мы плавали, а в другие времена года просто заходили в нее по колено.
Коронадо это, пожалуй, мое самое любимое место на земле, и с этой улицей Ориндж-стрит связано множество моих самых лучших воспоминаний. Последний раз я была здесь за неделю до того, как погибли мои родители, и мне странно вновь оказаться в этих местах, тем более в компании с Хадсоном.
Я не понимаю, шепчу я, когда прямо перед нами проходит молодая мать в ярко-желтом спортивном костюме, катя коляску со своим ребенком. Как мы попали сюда?
А не все ли равно? отвечает он, глядя на небо.
И то правда. Хотя мы провели в той комнате всего лишь день, у меня такое чувство, будто мы находились там куда дольше.
Мне кажется, будто прошла целая вечность с тех пор, как я гуляла под ярко-голубым небом, считая белые пушистые облака и ощущая теплые лучи солнца. С тех пор как меня обдувал ветер, играя с краями моей одежды и спутывая мои кудри. С тех пор как я вдыхала соленый морской воздух, слушая непрестанный грохот океанских волн, накатывающих на берег.
Мне не хватало этого не хватало родных мест настолько сильно, что прежде я даже не могла себе этого представить.
Думаю, да, шепчу я, остановившись, чтобы заглянуть в окно любимой художественной галереи, и вздыхаю с облегчением, убедившись, что в ней ничего не изменилось. В витрине по-прежнему выставлена картина Адама Скотта Роута «Алиса в Стране чудес», на которой изображена красивая взрослая Алиса, смотрящая на зрителя, над которой нависает Черная королева.
Я влюбилась в эту картину, когда мне было четырнадцать, говорю я Хадсону. Мама разрешила мне пропустить школу, чтобы отпраздновать мой половинный день рождения, и привезла меня сюда, на Коронадо. Она сказала, что мы можем целый день делать то, что я захочу, и больше всего мне захотелось исследовать эту галерею, разглядывая холсты на ее стенах.
Это здесь находится коллаж Джона Морза, да? спрашивает Хадсон, когда мы входим внутрь.
Да, отвечаю я. Но он на другой стороне этой галереи. Во всяком случае, так было раньше. Я иду мимо других работ Роута в маленькую секцию, где я когда-то проводила много времени. Хадсон, не колеблясь, следует за мной.
И да, да! Он все еще здесь, шепчу я, едва удержавшись от искушения прижать пальцы к прохладному защитному стеклу, укрывающему потрясающий коллаж с портретом Эйнштейна.
Его лицо состоит из тысячи разных цветов, его непокорные волосы составлены из клочков упаковок от снеков и пищевого пергамента.
Я никогда не видел ничего подобного, говорит Хадсон, стоящий рядом со мной.
Я тоже. Я сжимаю пальцы, чтобы точно не прижать их к стеклу. Я так рада, что он по-прежнему здесь.
Я тоже этому рад. Хадсон улыбается мне, и его улыбка мягче, приятнее, чем я могла ожидать.
Я снова ощущаю укол какой-то неясной тревоги, но мне легко не обращать на нее внимания, когда меня окружает такая красота.
Мы не спешим, бродя по галерее. Хадсон отпускает краткие замечания по поводу тех картин, которые ему не по душе, а я пою дифирамбы тем из них, которые мне нравятся. Однако в конце концов мы осматриваем всю экспозицию и выходим обратно на улицу.
Ты хочешь есть? спрашиваю я, когда воздух наполняется ароматом свежего печенья. Пекарня мисс Велмы вон там.
Это ведь она печет овсяное печенье с изюмом? спрашивает Хадсон.
Да, она, отвечаю я, глядя на него с любопытством. Откуда ты знаешь?
А не все ли равно? Он пожимает плечами: Я думал, что главное это поесть печенья, а не поговорить о нем.
О, поверь мне, мы можем сделать и то, и другое.
Я торопливо прохожу сто футов до магазинчика мисс Велмы, и Хадсон идет за мной.
Звенит колокольчик, когда мы открываем дверь, и мисс Велма, оторвав взгляд от свежей партии печенья, которое она выкладывает на прилавок за стеклом, приветливо машет нам рукой.
Она высокая чернокожая женщина с узким лицом и седыми кучерявыми волосами. На секунду меня охватывает облегчение от того, что она по-прежнему здесь. Она стара и выглядит хрупкой, у нее ссутуленные плечи и узловатые пальцы. Но ее улыбка озаряет весь магазинчик, как и всегда.