Первые три дня всё идёт отлично: Юлька ходит кругами вокруг Норы, а та, свесив розовый язык, раскапывает останки голубя или отнимает у вороны кусок неведомого помоечного лакомства, и все счастливы. Но на четвёртый день Норе приходит в голову стянуть с верёвки чьи-то огромные сиреневые трусищи и зажевать раньше, чем Юлька успевает их отобрать Юльке десять, Юлькины реакции ещё не слишком хорошо развиты.
Ну и, значится, Юльке сперва прилетает от владелицы трусищ, а вечером неминуемо прилетит от владелицы собаки, но сейчас важно даже не это. Важно то, что Юльке внезапно становится нехорошо. Голова кружится, тошнит, мутит, и накатывает такая слабость, что неинтересны даже вопли обеструсевшей дамы, хотя из них можно почерпнуть немало интересных выражений. В пятнадцать такое случается сплошь и рядом, но в десять Юлька ещё не очень в курсе, что будет в пятнадцать, и неожиданно плохое самочувствие может означать только, что Юльке передалась скарлатина или ещё какая-то скотина от лучшего друга Валерки Сомова, который точно вырастет наркоманом, так все говорят, даже учителя.
Следующие два дня Юлька лежит в постели и считает, сколько потеряет в деньгах. Сердобольная соседка тёть Зоя вымазала Юльку зелёнкой с ног до ушей. Маме некогда, мама на работе. Юлька знает так много работать ей нужно только затем, чтобы поменьше видеть Юльку. Потому что если мама хотела бы заработать денег, то деньги были бы а их нет.
В десять Юльку ещё не интересует Call of Duty и вполне устраивают старые штаны тёть Зоиного сына, особенно если потуже затянуть ремень. Но всё равно какие-никакие потребности у Юльки есть. Вот, например, квадрокоптер. В принципе, живут люди и без квадрокоптеров, но уж что это за жизнь а выгулом неадекватных собак на квадрокоптер, даже самый бюджетный, не заработаешь. Поэтому детали нашлись на свалке, инструкция нашлась в интернете, руки не из задницы нашлись у того же самого тёть Зоиного сына, ну и вот. Конечно, не такой квадрокоптер, как у Валерки, но что вышло то вышло, другого-то всё равно нет.
На подоконнике сидит мамина кукла, маленькая, фарфоровая, в розовом платье и с явными признаками идиотизма на лице. Юльке кажется, что вот именно её и не хватает квадрокоптеру, и квадрокоптер с пассажиром намного круче, чем без пассажира. Даже если это розовый пассажир-идиот.
Юльке десять. Юльке скучно. Юлька берёт пояс от халата и как можно старательнее приматывает куклу к квадрокоптеру. Запускает. Бумс!
Это, наверное, самый короткий в истории полёт. От квадрокоптера отлетает винт, но это ничего страшного, тёть Зоин сын починит. Гораздо хуже то, что от кукольного бедра откалывается довольно приличный кусок.
Юлька сажает куклу на место и пытается прикрыть платьем повреждённую ногу, но именно в этот момент в замке поворачивается ключ, и входит мама.
Потом она повторяет без конца, что Юлька чучело баранье, и что зачем только надо было Юльку рожать, и что у всех её подруг дочки такие лапочки, такие принцессочки Юлька прекрасно понимает, что плачет она не из-за куклы и даже не из-за того, что ей позвонила возмущённая владелица собаки и, может быть, не менее возмущённая владелица трусищ. Она плачет из-за того, что Юльку рожать действительно не стоило, потому что Юлька при всём желании не может быть ни лапочкой, ни уж тем более принцессочкой.
Потому что трудно быть девочкой, если ты мальчик.
Д значит дисморфофобия
Да поймите же вы, Анна Викторовна понемногу начинает нервничать, но ей нужно сохранять самообладание, она ведь настоящий профессионал своего дела. У вас от природы совершенно круглое лицо, длинным тонким пальцем с заострённым ногтем она очерчивает в воздухе круг. Можно даже сказать, идеально круглое. Круглое, как
Вообразите, это я знаю и без вас, отвечает Ева так же сухо, так же холодно. Она ведь тоже профессионал своего дела, в котором самообладание даже необходимее. Иначе, как вы и сами понимаете, мне не было бы необходимости обращаться в вашу клинику, последнее слово она произносит чуть язвительнее, но это такой тонкий оттенок, что вряд ли тупая корова сможет его уловить.
Мы сделали всё возможное, говорит Анна Викторовна. Мы удалили вам комки Биша
Не полностью, перебивает Ева.
Не полностью, нимало не смущаясь, продолжает Анна Викторовна, потому что мы не хотим получить излишнее западание щёк. К тому же мы опасались повредить лицевой нерв. Вы ведь не хотели бы, чтобы ваше лицо перекосило?
Конечно, думает Ева, у кого руки из задницы, тот опасается всего подряд. Но вслух она этого, конечно, не говорит. Она прекрасный специалист и, по возможности, тактичный человек.
Так вот, гнёт своё Анна Викторовна, мы частично удалили вам комки Биша, мы сделали вам пластику подбородка, губ и щёк, липофилинг скул. Но проблема заключается в том, что у вас просто крупная, как бы вам объяснить Боже мой, она ещё думает, как объяснить Еве, которую, конечно, считает за тупую колхозницу, что и неудивительно с её-то рожей, крупная, так сказать, черепная коробка и широко посаженные глаза, широкие скулы, широко развёрнутый угол челюсти понимаете, при всём желании ваше лицо никак нельзя сделать овальным. Правда, существуют ещё операции по спиливанию лишней костной ткани, но они не проводятся в нашей клинике, и, насколько мне известно, вообще не проводятся в России.
Прекрасно, цедит сквозь зубы Ева.
И потом, Анна Викторовна набирает в грудь побольше воздуха, явно готовясь пороть совершеннейшую чушь этот приём хорошо знаком Еве, не ошибается она и на этот раз, и потом, этот риск неоправданно высок. Поверьте мне, с круглым лицом тоже можно выглядеть очень привлекательно. Посмотрите, например, на Лили Коул она, кстати, чем-то похожа на вас, что не помешало ей
Хватит, не выдерживает Ева, поднимается со стула, хлопает дверью и выходит из клиники. Конечно, она говорит «хватит» всё так же холодно и сухо, поднимается изящно и плавно, хлопает не так, что со стен сыплется штукатурка, а лишь чуть громче положенного. Да, уйти не попрощавшись само по себе достаточно грубо, но Ева в любом случае не собирается туда возвращаться. Она с ненавистью вспоминает от природы изящное личико Анны Викторовны, её нежный овал лица и идеальные скулы, с ещё большей ненавистью потраченную сумму. Она идёт по улице, пока не натыкается на магазин одежды, заходит туда и, ни с кем не здороваясь, ничего не взяв, втискивается в примерочную. Совсем юная продавщица что-то кричит ей в спину, но Ева сейчас не в состоянии разговаривать ещё и с продавщицей.
Ей противно то, что произошло, но ещё более противна собственная реакция. Не хватало ещё только плакать из-за внешности, как всё счастливое, сука, детство. В почти сорок это по меньшей мере неадекватно, это абсолютно ненормально, это
Зеркало отражает пышное градуированное каре, крупные длинные серьги, брови с резким изгибом, очки-«кошки», смоки-айз, грамотно распредёлённые под скулами румяна всё это должно помочь сгладить ширину лица, но, увы, не помогает и совершенно потухший, совершенно ничего не выражающий взгляд. Вот оно что.
Как всегда говорила Маринка, недовольство собственной внешностью лишь следствие недовольства жизнью в целом. Маринка, конечно, дура дурой, с горечью думает Ева, вспоминая единственную за всю жизнь подругу, но кое в чём она была права. Когда Ева работала над своими проектами, ей было решительно всё равно, круглое у неё лицо, квадратное или обвисшее, как у бульдога. Ей просто скучно, поэтому она и зацикливается на всякой ерунде.
Но решиться на третий проект сейчас, после того как она с трудом справилась с тем, что принесли ей первые два? И даже если бы она решилась как действовать дальше, как подступиться?
Как пересилить страх снова всё запороть?
Маринка, может быть, могла бы дать ответ но кому-нибудь другому, не Еве. Евин номер она просто заблокировала сразу после того, как случилось то, что случилось. Остаётся только ждать и страдать чёрт знает чем.
И тут звонит телефон. Ева запускает руку во внутренности дорогой дизайнерской сумки, с тоской думая, что с её рожей и сумка смотрится как на корове седло, и видит высвеченную на экране букву Ю. Фотографии нет, но она и без фотографии представляет себе лицо широко посаженные глаза, широкие скулы, широко развёрнутый угол челюсти. Толстый нос, толстые губы, почти полное отсутствие подбородка. Всё то, от чего она избавилась за столько лет, и то, от чего избавиться так и не смогла, теперь прячется за этой ставшей ей ненавистной буквой Ю она не смогла возненавидеть всё имя целиком, но не смогла и связать его с тем, кто скрывается по ту сторону экрана.
Меньше всего на свете Еве сейчас хочется разговаривать с Ю, и она сбрасывает звонок. Но телефон тут же звонит снова, и это уже странно: Ю звонит ей крайне редко, и в последние два года, кажется, не звонил вообще.
Да, сдавленно отвечает Ева.
Привет, ма мммм милая, гнусит трубка, и отвращение, сжавшее желудок Евы, становится настолько сильным, что она забывает об отвращении к себе.
Кажется, у меня есть имя, говорит она, если ты забыл этот факт.
В прошлый их разговор он назвал её «дорогая», да ещё заявил, что при таких тратах на себя она вот именно что дорогая. Юморист, блин. Мамкин стендапер, бабкин стартапер.
Да я просто это ну я просто поделиться хотел, смущённо басит трубка. Михал Петрович сказал, я это офигенно придумал. Прямо как у сестёр тен Бом.
Твои познания в области порнофильмов, сухо отвечает Ева, меня совершенно не интересуют.
Да каких порнофильмов, ма Ева, ну ты чего, про сестёр тен Бом не знаешь? Сёстры тен Бом это такие, ну, меценатки, как это ещё сказать. Михал Петрович говорит, они в войну евреев прятали, но дело не в этом. Он говорит, они после войны помогали пострадавшим от нацистов, построили такой типа приют, чтобы они в этом приюте цветы сажали, вот. А мы расчистим ту свалку всякого дерьма за нашей клиникой, и пусть сажают там. Трудотерапия, ну, ты же понимаешь.
Я не понимаю, по какому праву ты присвоил себе клинику, закипая ненавистью, шипит Ева, и к тому же из твоего бессвязного рассказа не улавливаю, кто именно собирается сажать цветы за свалкой.
Да ну ма ну Ева, ну чо ж Михал Петрович-то сразу всё понял? Пациенты, конечно. Наши то есть ваши пациенты будут сажать цветы. И поправляться.
То есть, очень медленно произносит Ева, ты отвлекаешь от работы главного врача клиники, где я заведую отделением, забивая ему мозг своими идиотскими идеями о том, чтобы психически нездоровые люди сажали цветы за свалкой?
Да ну ма ну Е ну ё.
Если тебе настолько нечем заняться, заключает Ева так же медленно, постарайся по крайней мере не наносить ущерб работе клиники и моей карьере.
Трубка что-то растерянно хлюпает, но Ева уже сбрасывает звонок. Она даже голос на него не повысила. Она прекрасный специалист и тактичный человек. И, по сравнению с её собственной, вполне неплохая мать.
Е значит евгеника
В день, когда ей исполнилось восемнадцать, она проснулась в семь часов и сразу же рванула в паспортный стол ещё ждать пришлось два часа, пока откроют. Сонная, в пергидрольных кудряшках паспортистка посмотрела на неё как на идиотку и сказала слушайте, вам через два года так и так менять, потерпите уж два года, а? Ева в ответ тоже посмотрела на неё как на идиотку этот взгляд она уже очень хорошо усвоила. Ещё два года ходить в Дуняшках, ещё чего не хватало.
Вместе с именем пришлось сменить и отчество, потому что Ева Федотовна смотрелось уже совсем анекдотично. Сначала ей не хотелось слишком уж радикальных перемен, и она готова была согласиться на одну только букву, Ева Фёдоровна, но так ей показалось ненамного лучше что совой об пень, что пнём об сову. В общем, в топку это всё, пишите что-нибудь другое на Ф, да хоть Феликсовна, ну а чего, Феликс по крайней мере железный, а железность ей очень даже пригодится.
Ну а фамилию как? Фамилия у неё была Шпуева, что не рифмовали только лица, начисто лишённые поэтического таланта, и паспортистка, поначалу вялая, уже откровенно ржала; Ева психанула и сказала знаете что, пусть ещё лучше рифмуется и стала называться просто Шпуй. Ева Феликсовна Шпуй, студентка медфака.
Софья Сергеевна, как узнала, чуть со стула не свалилась, и Ева поняла, что в общем-то и Софья Сергеевна в неё не верила. Но это было неважно. Важно было только одно что Ева верила в себя и в свой план.
Евины родители, идиоты, верили в Бога. Но что это за Бог, думала Ева, мог создать её родителей-идиотов? Бог, неспособный избавить человечество от явлений вырождения и наделить его исключительно полезными и выдающимися качествами, был, по мнению Евы, в разы никчёмнее паспортистки, способной переправить уродливое имя на нормальное.
Возможно ли с помощью хирургического вмешательства, специально подобранных лекарств и терапевтических процедур превратить человеческое существо с плохой наследственностью и зачаточным интеллектом в нечто большее, в homo superior?
Возможно ли победить наследственное слабоумие, психические отклонения, врождённую склонность к насилию?
Возможно ли в принципе поднять низшие существа до уровня, когда они смогут приносить пользу обществу?
Эти вопросы ставит в одном из своих замечательных романов современная писательница Дженнифер Макмахон. Ева, разумеется, никогда не слышала о Дженнифер Макмахон последним художественным произведением для неё стал недочитанный Булгаков. Ответы на свои вопросы она предпочла искать эмпирическим путём. Ей нужно было, как хорошему скульптору, разобрать такое существо, убрать всё лишнее, а потом заново наполнить прежнее тело новым содержанием.
По ночам, корпея над всевозможными научными трактатами, над всеми доступными справочниками по селекции и евгенике, Ева разрабатывала свою уникальную методику, представлявшую собой сочетание лекарственной терапии, электрошока, гипноза, холодных ванн и сенсорной депривации. Методику, призванную полностью очистить сознание пациента от любых характерных свойств той личности, какой он раньше был если он вообще был личностью.
Ева чудовищно уставала. Ева ненавидела химию. Но желание сотворить нечто уникальное было сильнее усталости и сильнее ненависти.
Единственным чувством, которое было ещё сильнее того и другого, стало чувство голода. Но тут тоже помогло обыкновенное, но всё-таки чудо после семинара по гистологии, на котором Ева шлёпнулась в голодный обморок, ей предложила свою помощь сама королева курса Маринка Котова.
Маринка была красива, как ангел, и предприимчива, как чёрт. Если в три часа ночи вы внезапно вспоминали, что к завтрашней лабораторной нужны пыльца фей, моча единорога и кровь десяти девственниц не моложе семидесяти трёх лет, достаточно было позвонить Маринке. Маринка звонила Ленке, Ленка Таньке, Танька Петру Фомичу, и в семь часов утра всё необходимое предоставлялось вам в разнообразном ассортименте. Разумеется, при таком раскладе утруждать себя учёбой Маринке не приходилось будущие медики чуть не дрались за право написать за неё реферат; денег хватало тоже, и скорее от желания обзавестись новыми связями, чем от необходимости зарабатывать на жизнь она устроилась на полставки провизором в аптеку возле института.
Слушай, сказала она Еве, когда та, пошатываясь, поднялась с пола и всем своим видом попыталась показать, что у неё всё в порядке и нечего тут суетиться, я поговорю с Иваном Бенедиктовичем.