«Валёк», не отвечая на ворчание подруг, сделал вошедшему знак глазами, говорящий «ну что ты хочешь бабы!», принял паспорт и, не раскрывая его, стал пить из уже наполненного стакана. Девушки молчали, глядя на абитуриента с интересом. Тот тоже осматривал их по очереди. Валентин, шумно глотая, наблюдал за смотринами, потом поставил стакан, утёрся и сказал размеренно важно:
Волнуется человек. Чего налетели? В группе один-один и не такое бывает.
Ой, да ладно! Чё уж хуже забытого паспорта? постукивая ноготками по столу, Рита явно кокетничала. Абитуриент был хотя и мелкий, но яркий, с выразительным взглядом. Он выглядел зрелым, старше своего возраста. К тому же поступал в группу один-один
Бывает, усмехнулся Валентин, я два года назад взял в бассейн вместо своих плавок трусы жены.
Как это так? не поверил Юлик, тут же переключившись с мысли о том, что, возможно, зря так скоро отказался от блондинки; дурам и непроверенным работу в приёмной комиссии поручат вряд ли.
Да так получилось, начал третьекурсник рассказ неохотно, у неё трусы в леопард, и у меня плавки такие же. Хапанул из шкафа без разбора, и всё. Тоже вот, как ты, волновался. Всё-таки вступительный экзамен. Не хухры-мухры.
Ну да, Юлик отёр пот с лица. А попить у вас можно?
Валентин согласно махнул на графин с водой, и абитуриент тут же схватил его стакан.
И чё? Рита, слышавшая эту студенческую байку тоже впервые, даже развернулась. Юлик, слушая, пробовал понять, что у неё за странный акцент. Костин, воодушевлённый вниманием, продолжил живее и с жестикуляцией:
А чё? Ничё. Пришёл в раздевалку, достаю, в запаре надеваю Мать родная! А у меня оттуда всё ка-ак выпадет и в мягкое тело ка-ак врежется! Это же, прикиньте, бикини были.
Комната взорвалась таким смехом, что ожидающие в коридоре наверняка подозрительно покосились на дверь.
И что потом? Юлик бережно поставил стакан перед парнем: Спасибо за воду! смеяться он временил, пока не примут документы и не допустят к экзамену, а только улыбался. Валентин махнул рукой, торопясь досказать.
На здоровье. Ничего. Генка-Хохол выручил, свои плавки дал. Сначала проржались все, конечно, а потом Генка выручил. Здесь ведь солидарность. Тем более, когда ты в группе один-один! Привыкай. А я Валентин, председатель комитета комсомола института. Тоже в «единичке». И девушки наши. Улавливаешь? Юлик кивнул: особый статус группы один-один «работал» на протяжении всех лет обучения. Как и он, чемпион Харьковской области, эти трое, скорее всего, тоже имели какие-то основания для зачисления в элитную группу. Ты комсомолец? уточнил Валентин. Юлик придал лицу выражение «само собой». Это хорошо, улыбнулся комсорг. Взносы ко мне. Ходатайство на повторную пересдачу экзаменов ко мне. И вообще, если что ко мне беги. Понял?
Понял, конькобежец зачем-то козырнул.
Ладно, давай посмотрим твой паспорт, а то до вечера не разгребём. Валентин открыл документ и, глядя в него, медленно спросил: Много там ещё народу?
Из «единички» ещё трое. А вообще человек тридцать будет, ответил коротышка-конькобежец, пристально наблюдая за лицом комсомольского лидера. Голова изучающего паспорт закачалась:
Ну вот, так и знал: до вечера маслаться. Когда они собираются спецуху сдавать?
Ночью, уверила Рита.
Ночью Ночью нельзя, пояснил комсорг, озабоченно наморщив лоб. Так. Давай записывай: Штейнберг Юлиан Соломонович, украинец, фамилию, имя и отчество, которые вполне могли бы послужить поводом для зачисления Юлика в «единичку», комсорг выделил интонацией: государственный административный антисемитизм, нередко граничащий с шовинизмом, Костин и не понимал, и не приветствовал. Ему, русскому парню, росшему в стране, где каждый второй имел происхождение от представителей как минимум двух народностей, любые разделения по расовым или национальным признакам казались отвратительными. Но указ о «постановке евреев на особый учёт» очень даже циркулировал, а места именно им во многих вузах выделялись самым чудесным образом и даже без особых для этого заслуг. Это в зарубежную поездку их не брали, а учиться или работать пожалуйста! И про национальность, указанную в графе, ему тоже было всё понятно. Костин медленно поднял глаза и воткнулся в абитуриента взглядом, упёртым, но нейтральным. Как у судьи. Похоже, Штейнберг про свои «национальные особенности» знал не понаслышке, ибо глаз не отвёл.
Украинец, довольно произнесла Рита, записывающая данные, серия паспорта, номер, когда и кем выдан?
Костин отцепился взглядом от абитуриента и медленно продиктовал требуемые данные.
Кафедра зимних видов спорта, посмотрел он на Юлика, подмигнув.
спорта, украинец, эхом повторила Катя, вписывая данные в другую ведомость и стараясь не отставать от подруги. От усердия Глушко даже прикусила кончик языка. Ничего странного в сказанном студентки не узрели. Великая идея равенства, пропагандируемая коммунистами седьмой десяток, для всех и каждого в СССР являлась единственно приемлемой. Закрыв паспорт, Валентин зажал нос, предупреждая чих, и вернул документ хозяину.
Всё, иди на экзамен, украинец, он указал на дверь. Догадавшись, что лишние вопросы в этот момент неуместны, абитуриент взял паспорт и пошёл к выходу. Слышь, как тебя там? Соломонович остановил его комсорг окриком, когда дверь уже была открыта. Юлик сжался, ожидая какого-то подвоха, но напрасно: Костин в этот миг думал только о себе. Скажи там, пусть все сразу заходят, он повернулся к удивлённым «подчинённым», а то и вправду экзамены сдавать придётся ночью. Горбуша нас потом за проволочку в пыль сотрёт.
«Горбушей» звали декана Горобову, женщину не просто строгую, а, по мнению студентов, порой даже деспотичную.
А как же с документами? Оформлять ведь всё равно придётся, Катя приподняла сразу несколько папок.
Успеем. Завтра донесут. Или после обеда. Никуда не денутся. Давай, зови всех, Валёк уверенно махнул рукой. Штейнберг кивнул и поскорее вышел. В открытую дверь до всех ожидающих в коридоре донесся уверенный голос комсорга: «Выпишем допуски и пусть идут на стадион. Или куда там им нужно? Экзамены начинаются через пятнадцать минут. Зачем народ попусту мариновать? Понимать надо!».
Глава 7
На институтском стадионе кучками стояли преподаватели, окружённые абитуриентами. Экзамены по лёгкой атлетике сдавала группа один-один. В неё, кроме спортсменов-разрядников и медалистов в учёбе, зачисляли также представителей национальных меньшинств из автономий или округов. Сюда же определяли ребят, практикующих немассовые виды спорта например, шахматы, стрельбу из лука, бадминтон и другие. Здесь же приглядывали за всякого рода «блатными».
Классификация спортивных разрядов в СССР, от юношеских нормативов до взрослых, заканчивалась шкалой мастерства: КМС кандидат в мастера спорта, МС мастер спорта и МСМК мастер спорта международного класса. Звание Заслуженного мастера спорта ЗМС было номинативным и присуждалось не за результат, а за выигрыш. Выше звания МСМК были только чемпионские. На международном уровне советская классификация разрядов ничего не значила, в стране же она определяла многое. В прогресс молодых вкладывали деньги: организовывали им сборы, поездки на турниры разного уровня, обеспечивали их талонами на питание и экипировкой, пусть отечественной, но такой необходимой. Полки советских спортивных магазинов предлагали разве только что туристические палатки, термосы и ручные фонари. Словно те, кто руководил производством спортивного инвентаря, призывали весь народ пуститься в один общий поход по горам и долинам необъятной Родины. Потому и смотрелась экипировка наших спортсменов уныло, но сами они выглядели счастливыми даже в трико с оттянутыми коленками и майках со сползающими лямками. Главным для них, как утверждали с трибун, были не красивая форма, удобные стадионы или залы, а правительство и коммунистическая партия, не допускающие подмену понятия «победитель» понятием «завоеватель». И хотя от залов и штанов не отказался бы даже самый заслуженный атлет, звание советского спортсмена несли высоко, на пьедестал взбирались гордо, под звуки национального гимна вытягивались в струну. Популяризация советского спорта несла миру доказательство победы не лично одного человека, а всей системы коммунистического воспитания. Ради неё гибли в сражениях отцы и деды сегодняшних чемпионов. Всё создавалось и делалось для того, чтобы показать мощь страны, начавшей с разрухи и голода и пришедшей за несколько десятилетий к массовости и результативности во всём. Слёзы Ирины Родниной на высшей ступеньке олимпийского пьедестала в Лейк-Плэсиде в 1980 году лицезрел и помнил весь мир. Непростой и не всегда дружелюбный, он признавал первенство чемпионов, а значит, аплодировал всему советскому народу победителю и пионеру во многих отраслях. Ради таких минут можно было потеть, терпеть, сносить травмы и, уж, конечно, переживать недостатки сложившейся системы. Достоинств-то было всё равно больше, а народная слава и любовь, что обрушивались на каждого чемпиона, компенсировали любые лишения.
Абитуриентам, собравшимся на Малаховском стадионе, было сегодня конечно же совсем не до рекордов. Они мечтали сейчас только об одном получить на вступительном экзамене высший бал. По всему стадиону то и дело взвизгивали стартовые свистки, шумно хлопали флажки при отмашках, звонко щёлкали секундомеры. Битумная дорожка, а фактически асфальт, самая твёрдая и примитивная из всех покрытий, что были на стадионах, кипела от жара солнца и прыти молодых ног. В яме для прыжков в длину старшекурсники вскапывали годовало-нетронутый песок. Его было заметно мало. Чертыхнувшись, Бережной принялся объяснять про песок тем, кого привлёк к проведению экзаменов:
Малаховские тётки растащили по домам, на правах заведующего кафедрой Рудольф Александрович старался успевать повсюду. Каждую осень песок завозим, а его за зиму половинят! Не усыхает же он! Да и видели наши, как приходят сюда женщины: кто с мешками, кто с ведёрками. Гребут, кто для кошек, кто для морковки, а нам хоть пропадай! Гражданской сознательности у населения никакой, заключил мужчина.
Приказав перекопать яму до самого дна, Бережной направился с осмотром дальше. В секторе по прыжкам в высоту устанавливали стойки, таскали из подсобок на кафедре ржавые и продырявленные временем большие поролоновые маты. Стадион жил, кипел и дышал многочисленными ртами поступающих, сопереживающих и принимающих экзамены.
Старшекурсники Юра Галицкий, Толик Кирьянов и Гена Савченко разместились в тени берёз и осин поодаль от дорожек и ждали забегов на шестидесятиметровой дистанции, официально давно не признанной МОКом Международным Олимпийским комитетом, но приемлемой для вступительных экзаменов.
Тофик Мамедович Джанкоев, молодой преподаватель кафедры лыжного спорта, делал перекличку. В руках у него был список с фамилиями десяти абитуриенток, на шее висел свисток, из кармана широких трико торчало древко стартового флажка. Его смуглое лицо блестело от пота. Упругая кожа рук, плеч и груди в разрезах майки тоже потела, отчего казалось, что тело мужчины намазано маслом. Высокий и складный, преподаватель то и дело утирался и оглядывался на коллегу-легкоатлета на старте. Получив приказ начинать, Джанкоев показал на старт:
Так, первый забег, выходите по очереди каждая на свою дорожку. Девушки тут же все как одна шагнули вперёд. Тофик Мамедович жестом вернул волнующихся абитуриенток на место. Я же сказал по очереди! Буду вызывать выходите. Понятно? дождавшись общего кивка, преподаватель приблизил папку со стартовыми листами к глазам и почти крикнул: Кашина Ирина!
Толпа абитуриенток от неожиданности вздрогнула единым нервным движением.
Зачем так кричать? Здесь я, одна из стартующих, с ног до головы в «адидасе», перекинула толстую русую косу с одного плеча на другое и подтянула футболку. Тонкое кричаще-алое трико туго обтягивало женственные бёдра. Светло-синие беговые шиповки контрастировали с битумом. Безупречное качество «фирмы» ярко выделялось на фоне отечественных трусиков и маечек остальных.
Ты у нас «лёгкая атлетика, прыжки в высоту», прочитал Тофик Мамедович в списке. Оторвав взгляд от листа, он быстро и радостно улыбнулся, но, увидев в ответ высоко поднятую голову и непроницаемое выражение, жестом указал Кашиной на первую дорожку. Понизив голос, преподаватель вызвал следующую абитуриентку:
Маршал Татьяна!
Здесь! Лыжи! по-армейски доложила крепкая девушка с румяным лицом. Она уже добрых десять минут переминалась с ноги на ногу. По толпе снова прошла нервная волна.
Ты что, совсем больная? Кашина постучала пальцем по голове. Предохранитель, что ли, полетел?
Маршал растерянно заморгала и посмотрела на преподавателя. От волнения она стала переминаться ещё торопливее. Длинные сатиновые шорты врезались ей между ягодиц, но Маршал стеснялась их одёрнуть и лишь сконфуженно улыбалась.
А где колодки-то? И почему у вас тут битум? Все ноги сломаешь, повернулась Кашина к преподавателю, что за колхоз? Обычно даже короткий спринт бегали со стартовых колодок. Что же касалось битума, то девушке, рождённой в столице, и невдомёк было, что уже в ближайшем Подмосковье и он шёл за счастье. Нередко обходились рыхлой гаревой дорожкой из отходов кирпичного производства. Лыжник Джанкоев, не знавший ни про технические тонкости легкоатлетических покрытий, ни про колодки, растерянно пожал плечами. Звезданутость красавицы с косой вызвала среди стартующих всеобщее осуждение. Высокая блондинка со стрижкой «сессун», что ранее пила в столовой чай, а теперь стояла в группе поступающих, усмехнулась:
Колодки остались в «Лужниках» для мастеров спорта. Там же дорогой рекортан, маты из хорошего поролона, сектора с зонтиками и раздевалки с душевыми. А остальным, кто решил поступать в колхозные институты, приказано научиться бегать сначала в таких условиях. Понятно тебе, незнакомая соперница? тоже высотница, да к тому же участница недавней Спартакиады школьников, видела Кашину впервые. Из чего следовал вполне логичный вывод: яркими у Иры были только спортивные штаны, но никак не список достижений. Ответ блондинки вызвал многочисленные усмешки и придал преподавателю уверенности. Воспользовавшись тем, что Кашина молчит, Джанкоев отправил Маршал на вторую дорожку. Не дожидаясь остальных, она сразу встала в высокий старт в позу конькобежца. Это вызвало очередной смех. Тофик Мамедович попросил Таню повременить. Маршал распрямилась, но топтаться на месте не переставала.
О! С лыжни сошла, а лыжи снять забыла, прокомментировал Савченко, обмахиваясь сорванным листом лопуха. Перекличку стартующих ребята слышали достаточно отчётливо.
Бедный Тофик Мамедович, пожалел преподавателя Кирьянов. Зачем его на девчонок бросили? Он и так всё время пасует перед ними, а тут ещё абитуриентки. Взмок вон весь.
Взмокнешь тут, согласно кивнул Галицкий и несколько раз оттянул майку, это тебе похуже новобранцев. Женщины народ неизученный, а в пределах нашего института ещё и необузданный. Гляди, как глотки рвут!
Кашина, всё ещё не успокоившись, продолжала осуждать Маршал. Таня отвечала не грубо, но жёстко, обзывая Иру то капризулей, то нервнобольной. Тонкогубое лицо красавицы кривилось от недовольства. Другие поступающие громко галдели, кто-то брал сторону Тани, кто-то Иры. Стартовая позиция превратилась в кучу-малу. Тофик Мамедович в панике коротко дунул в свисток. Звук получился неожиданно громким. Девушки мигом успокоились.
Кашина, прекратите добавлять лишний стресс и вернитесь на первую дорожку, мужчина прогнулся в жесте халдея, зазывающего посетителей вглубь ресторана, Маршал, марш на вторую! Таню преподаватель едва удостоил кивком головы. Так, ты тоже вроде наша. А почему в группе один-один, а не у лыжников?
Рабоче-крестьянское происхождение, ответила девушка коротко. Преподаватель кивнул и на всякий случай предупредил:
Бежишь спринт вместо зачёта по лыжам.
Согласно подняв руку, Таня заняла место на дорожке уже без слов. Тофик Мамедович улыбнулся и, довольный установившимся порядком, осмотрел остаток толпы:
Маладэц, Маршал! Всё делаешь правильно! в моменты большой радости кавказский акцент преподавателя проявлялся особенно.
Гена в тени берёзы поймал кузнечика и безжалостно оторвал ему крылышко:
Да, по-моему, это тот «маршал», что рискует стать простым сержантом. Шо скажешь, Пан? обратился он к Галицкому. Десятиборец и поляк по происхождению, Юра ответил неожиданно резко: