Элизабет Гаскелл
Мортон-Холл. Кузина Филлис
Elizabeth Gaskell
MORTON HALL. COUSIN PHILLIS
© А. В. Глебовская, перевод, 2024
© Н. Ф. Роговская, перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа Азбука-Аттикус», 2024
Издательство Азбука®
Элизабет ГАСКЕЛЛ
18101865
Кузина Филлис
Часть первая
Впервые покинуть отчий дом и поселиться вдали от родителей большое событие в жизни юноши. Невозможно описать, как доволен и горд я был в свои семнадцать, став хозяином треугольной каморки над кондитерской в Элтеме[1], главном городе одного из наших северных графств! В тот день после обеда отец оставил меня там одного, на прощание сделав несколько простых по сути, но внушительных по тону наставлений, дабы я не сбился с пути в своей новой, самостоятельной жизни. Меня определили в помощники к инженеру, подрядившемуся проложить короткую железнодорожную ветку из Элтема в Хорнби. Место я получил стараниями отца, и по статусу оно было выше того положения, какое занимал он сам, вернее сказать выше того, какое обыкновенно занимает человек его происхождения и воспитания, ибо отец мой в глазах сограждан с каждым годом становился все более заметной и уважаемой фигурой. Механик по профессии, он был прирожденный изобретатель, невероятно настойчивый в достижении цели, благодаря чему сумел внедрить несколько важных усовершенствований для железных дорог. Изобретал он отнюдь не в погоне за прибылью, хотя от вознаграждения, которое ему по праву причиталось, благоразумно не отказывался. Вы спросите, что, если не деньги, побуждало его воплощать в жизнь свои замыслы? Отец объяснял это просто: пока идея не реализована, она не дает ему покоя ни днем ни ночью. Впрочем, довольно о моем дражайшем батюшке. Добавлю только, что счастлива та страна, где много подобных ему.
Отец был потомственный и убежденный индепендент[2]. Именно этим обстоятельством объясняется его решение поместить меня в комнатушке над кондитерской: лавку держали родные сестры нашего приходского пастора, и одно это должно было уберечь мою нравственность от соблазнов города, когда у меня появится возможность безнадзорно распоряжаться собой и своим жалованьем без малого тридцать фунтов в год!
Поездке в Элтем отец отвел целых два драгоценных дня и даже надел по такому случаю свое лучшее платье. Сперва он препроводил меня в контору, где познакомил с моим новым начальником (который считал себя обязанным отцу за какую-то своевременную техническую подсказку), затем мы нанесли визит пастору небольшой элтемской общины индепендентов, после чего отец спешно простился со мной. Как ни жаль было расставаться, я втайне радовался, что отныне сам себе господин. Распаковав плетеный короб с провизией, которую собрала для меня матушка, и обнюхав горшочки с припасами, я ощутил себя полноправным хозяином несметных богатств, которыми можно распоряжаться по собственному усмотрению. Прикидывая в уме, на сколько потянет домашняя ветчина, я уже предвкушал нескончаемые пиршества, но главное удовольствие, повторюсь, мне доставляла мысль, что всеми этими яствами я могу лакомиться когда захочу, без спросу и оглядки на других, пусть даже согласных мне потакать. Съестные припасы я убрал в маленький угловой буфет: моя каморка сплошь состояла из углов, и, соответственно, все помещалось в углу камин, окно, шкаф, а в центре помещался только я сам, да и то с трудом. Откидной стол примостился прямо под окном, выходившим на рыночную площадь, так что моим предполагаемым ученым занятиям, ради которых отец раскошелился на жилье с «гостиной», грозила нешуточная опасность попробуйте не отвлечься от книг на кипучую жизнь уличной толпы! Завтракать и обедать я должен был вместе с двумя престарелыми сестрами Доусон в их крошечной столовой позади треугольной лавки внизу, а вечерний чай или ужин устраивать самостоятельно, поскольку никто не знал наперед, в какое время я буду приходить со службы.
Эйфория, вызванная горделивой радостью недавно оперившегося юнца, вскоре сменилась тоскливым чувством одиночества. Я был единственным ребенком в семье и никогда раньше не жил вдали от дома; и, хотя на словах отец был сторонником сурового правила: «Кнута пожалеешь испортишь дитя»[3], он всем сердцем любил меня и, сам того не замечая (если бы заметил, первый осудил бы себя), обходился со мной исключительно мягко. Матушка же, напротив, никогда не высказывалась в пользу жестких мер, однако держала меня в строгости; наверное, просто потому, что мои детские проказы досаждали ей больше, чем ему Так или иначе, я хорошо помню, как горячо она заступалась за меня повзрослевшего, когда однажды я повел себя, на взгляд отца, неподобающим образом нарушил бескомпромиссные отцовские принципы.
Но сейчас речь не об этом. Я ведь намерен рассказать о кузине Филлис, а сам еще даже не объяснил, кто она такая.
В первые месяцы моей жизни в Элтеме новое чувство ответственности за порученное дело и столь же новое состояние независимости целиком захватили меня. В восемь утра я приступал к работе в конторе, в час шел домой обедать и к двум возвращался на рабочее место. В отличие от утренних, послеобеденные часы складывались по-разному иногда я продолжал заниматься бумагами, а иногда сопровождал главного инженера мистера Холдсворта на тот или иной участок строящейся линии между Элтемом и Хорнби. Последнее доставляло мне неизмеримо большее удовольствие. Во-первых, эти поездки вносили приятное разнообразие в повседневную рутину; во-вторых, позволяли обозревать окружающие пейзажи (очень живописные, с обилием дикой природы); и в-третьих, предоставляли мне возможность насладиться обществом мистера Холдсворта, которого я по-мальчишески боготворил. Это был молодой человек лет двадцати пяти, стоявший значительно выше меня по рождению и образованию; к тому же он успел поездить по Европе и в его усах и бакенбардах угадывался иностранный лоск. Я очень гордился, что меня видят в компании с ним. Во многих отношениях он и в самом деле был превосходный малый, мне повезло попасть в его руки, другой начальник мог оказаться куда как хуже.
Каждое воскресенье по настоянию отца я писал домой отчет обо всем, что произошло за истекшую неделю; но жизнь моя была настолько однообразна, что подчас я не знал, чем заполнить письмо. По воскресеньям я дважды в день посещал молитвенное собрание в темном узком переулке слушал заунывные гимны, и долгие молитвы, и нескончаемую проповедь. В малочисленной элтемской общине я был лет на двадцать моложе самых молодых из прихожан. Иногда наш пастор мистер Питерс после второй службы звал меня к себе на чай. Как же я тяготился этой честью! Весь вечер сидеть на краешке стула и отвечать на многозначительные вопросы, задаваемые утробным басом, пока часы не пробьют восемь (время домашнего молебна), и тогда в дверях, разглаживая на животе передник, появится хозяйка миссис Питерс в сопровождении единственной служанки И пошло-поехало: сперва проповедь, потом чтение главы из Писания, потом предлинная импровизированная молитва Наконец какой-то внутренний голос шепнет мистеру Питерсу, что пора ужинать, и мы поднимаемся с колен, преисполненные единственного чувства голода! За трапезой хозяин позволял себе немного опроститься и отпускал одну-другую тяжеловесную шутку, желая, вероятно, показать мне, что духовные пастыри тоже люди. В десять я мог идти домой, в свою треугольную каморку, и там наконец-то беззастенчиво зевать, предвкушая долгожданный сон.
Дина и Ханна Доусон (так значились их имена на вывеске над входом в лавку, хотя я всегда звал их соответственно мисс Доусон и мисс Ханна) считали, что приглашение домой к мистеру Питерсу величайшая честь, какой только может удостоиться юноша вроде меня: обладая столь великой привилегией, надо быть поистине современным Иудой Искариотом, чтобы не заслужить спасения души! А вот насчет моего тесного общения с мистером Холдсвортом Тут сестры сокрушенно качали головой. Меня же переполняла благодарность к этому джентльмену. И однажды, отрезая сочный ломоть ветчины, я размечтался, как славно было бы пригласить его к себе на чай, особенно теперь, когда под окном шумит ежегодная элтемская ярмарка и площадь пестрит разноцветными палатками, каруселями, странствующим зверинцем и прочими провинциальными увеселениями, на которые я в свои семнадцать лет смотрел раскрыв рот. Но стоило мне издалека завести разговор о своем желании, как мисс Ханна мигом раскусила меня, осудив греховные зрелища и прибавив что-то про тех, кого вечно тянет валяться в грязи[4]; потом она ни с того ни с сего перескочила на Францию и богомерзких французов, растлевающих всех, кто хоть однажды ступил на их землю. Сообразив, что ее праведный гнев неуклонно устремляется к одной цели и что цель эта мистер Холдсворт, я почел за лучшее поскорее доесть свой завтрак и убраться подальше. Вот почему через несколько дней меня так изумил случайно подслушанный разговор двух почтенных сестриц: обе радостно подсчитывали доход от ярмарочной недели и соглашались друг с другом, что кондитерская на углу рыночной площади очень неплохая вещь. Однако позвать к себе мистера Холдсворта я все же не решился.
О первом годе моего пребывания в Элтеме рассказывать, в сущности, больше нечего. Но в канун девятнадцатилетия, когда я начал подумывать, не отпустить ли и мне бакенбарды, состоялось мое знакомство с кузиной Филлис, о чьем существовании я до той поры ни сном ни духом не ведал. Мы с мистером Холдсвортом на целый день уехали в Хитбридж и трудились не покладая рук. Хитбридж находится неподалеку от Хорнби, из чего легко можно заключить, что к тому времен наша ветка была проложена уже больше чем наполовину. Помимо всего прочего, вылазка за город давала столь необходимый мне материал для еженедельных писем домой, и на сей раз я много места уделил описанию природы (обычно такой грех за мной не водился), поведав отцу о зарослях болотного мирта[5] и полях мха о зыбкой почве, по которой нужно было тянуть железную дорогу; о том, как мы с мистером Холдсвортом ходили обедать в близлежащую живописную деревушку (собственно Хитбридж), поскольку нам пришлось заночевать и остаться на второй день; и о том, что я надеялся еще не раз повторить свое путешествие, ибо коварная местная почва заводила в тупик наших инженеров: стоило им приподнять один конец полотна, как другой немедленно проваливался вниз. (Из сказанного несложно заметить, что меня мало заботили интересы акционеров; от нас лишь требовалось обеспечить устойчивость новой ветки до того момента, пока железнодорожный узел не введен в строй.) Все это я изложил подробнейшим образом, радуясь, что наконец-то нашлось чем заполнить пустые страницы.
Из родительского ответа я узнал, что троюродная сестра моей матери замужем за пастором индепендентской общины Хорнби, и звать его Эбенезер Холмен, и живет он в той самой деревне Хитбридж, которую я описал, по крайней мере так полагает моя матушка. Сама она никогда не встречалась с кузиной Филлис Грин, но, по мнению моего батюшки, вышеупомянутая кузина в каком-то смысле богатая наследница, ибо ее отец Томас Грин владеет полусотней акров земли и все его состояние когда-нибудь перейдет к единственной дочери. По-видимому, название Хитбридж сильно возбудило родственные чувства матушки; и отец передал мне ее просьбу: когда я снова окажусь в тех краях, навести справки о преподобном Эбенезере Холмене и, ежели он и впрямь живет там, спросить, не женился ли он в свое время на девице Филлис Грин, и ежели на оба вопроса мне дадут утвердительный ответ, то пойти к нему и отрекомендоваться сыном Маргарет Мэннинг, урожденной Манипенни. Я проклинал себя и тот час, когда обмолвился о Хитбридже. Знать бы наперед, чем это обернется для меня! Одного пастора-индепендента более чем достаточно для любого нормального человека, ворчал я про себя, но мне выпала особая честь не только знать мистера Доусона (то бишь каждое воскресное утро штудировать с ним катехизис), пока я жил в отчем доме, но еще и выказывать почтение старику Питерсу в Элтеме и по пять часов кряду сидеть тише воды, ниже травы в ожидании обещанного чая. И вот теперь, когда я полной грудью вдохнул вольного воздуха Хитбриджа, мне приказано разыскать очередного пастора, который, чего доброго, тоже начнет устраивать мне допрос и читать наставления или заманит к себе «на чаек»! Кроме того, я совсем не хотел навязываться незнакомым людям, никогда, быть может, не слыхавших фамилию моей матери (престранную, к слову сказать, Манипенни!)[6]; но даже если они что-то слышали, скорее всего, им не было никакого дела до моей матушки, как и ей до них, пока мне не стукнуло в голову обмолвиться про Хитбридж.
При всем том я не собирался идти наперекор родителям из-за такого пустяка, хоть и крайне досадного для меня. Вскоре дела снова привели нас в Хитбридж, и за обедом в тесной трапезной деревенского трактира я улучил минуту, когда мистер Холдсворт зачем-то вышел, и задал румяной девчонке-подавальщице те самые вопросы, которые мне велели задать. Либо я неясно выразился, либо девчонка была глупа как пробка: сказала, что ничего не знает, но спросит у хозяина. Засим, разумеется, появился трактирщик, пожелавший услышать из первых уст, чего мне угодно. Пришлось повторить свои вопросы, уже в присутствии мистера Холдсворта, который, думаю, не придал бы им никакого значения, если бы я не краснел, не путался и не запинался на каждом слове если бы, короче говоря, сам не выставил себя дурнем.
Трактирщик подтвердил, что ферма с названием «Надежда» имеется в Хитбридже, и владеет ею мистер Холмен, пастор-индепендент, и жену его вроде бы зовут Филлис. Ее девичья фамилия Грин это факт.
Родственники? поинтересовался мистер Холдсворт.
Нет, сэр просто дальняя родня моей матери. Ну да, выходит, что родственники. Только я их в глаза не видывал.
До фермы отсюда рукой подать, подойдя к окну, услужливо сообщил трактирщик. Вон, гляньте-ка, за той клумбой с мальвой терновник в саду, видите? А выше пучок чудны́х каменных труб. Это и есть их «Надежда». Ферма старая, но Холмен ведет свое хозяйство как надо.
Мистер Холдсворт проворнее меня встал из-за стола и подошел к окну посмотреть. Услыхав последнюю реплику трактирщика, он с улыбкой обернулся ко мне:
Согласитесь, крепкий хозяин редкая птица среди сельских священников!
Прошу прощения, сэр, но я уж скажу по-своему: пастор Холмен! Для нас священник служитель Англиканской церкви, и нашему настоятелю обидно было бы слышать, если бы кто-то назвал этим словом раскольника. Так вот, пастор Холмен с хозяйством управляется не хуже заправского фермера. Пять дней в неделю трудится на себя и два на Господа Бога; и еще неизвестно, какому труду отдает больше сил. По субботам и воскресеньям он пишет проповеди и посещает свою паству в Хорнби, а в понедельник с пяти утра встает за плуг и пашет, как простой неученый крестьянин Но у вас обед стынет, джентльмены!
Мы вернулись за стол, но через некоторое время мистер Холдсворт нарушил молчание: