Он открыл глаза, улыбнулся печально, поглядел в окно, помолчал и продолжил:
Я русских люблю. Спокойный, сильный, не злой народ. Если бы на Лене тогда женился, думаю, хорошая у меня жена была бы и мать наших детей. Мужчина должен сам решать, что ему делать. Причём здесь обычаи?! Что с матерью всю жизнь жить? Мать мне в Ленкорани невесту нашла из хорошей богатой семьи, обручение сделали. А я закипел, разозлился на неё, на отца, на себя, за то, что Лену обманул, и сказал всем нет! В Питер улетел, хотел с Леной помириться, но она меня предателем назвала и выгнала. Служил в Белоруссии, там остался, женился на белоруске. Матери ничего не сказал. Она плакала, ругала меня, с невесткой долго не разговаривала, а теперь, извините, внуков своих, их трое, в попу целует. Да, что сделал, не исправить правильно вы говорили, что решения трудно принимать. Не туда повернёшь, долго будешь потом дорогу искать. И всё равно, то время для меня останется самым лучшим, хотя в кармане не всегда рубль был.
Он неожиданно рассмеялся, повернулся к Денисову.
Я сейчас подумал: может, коммунисты тоже вашу Библию читали? Знали, что от больших денег у людей крышу сносит, поэтому зарплаты маленькие платили? А?
Денисов кивнул, улыбаясь.
Кое-кто читал. У нас народ был любознательный и грамотный, самая читающая страна Только Библию в магазинах не продавали, она сказкой вредной считалась. Между тем, учение о светлом коммунистическом рае, тоже своего рода религией было, с богом Лениным, а его адепты входили в единую церковь или в секту, скорей. Со службами, то бишь, съездами, обрядами и посвящениями на манер крещения, например приёмом в пионеры, исповедь требовалась у проштрафившихся и даже мощи свои были на Красной Площади. И моральный аспект хитро решили. Помните, «Моральный кодекс строителя коммунизма»? Приспособили под себя библейские заповеди, постулаты проверенные веками. Да, что я вам рассказываю, вы же жили в те времена. А вот и он, кстати, идол коммунизма, стоит у бывшего коммунистического храма, кивнул Денисов в сторону монументального памятника Ленину, стоит себе, Аникушиным сотворённый. Народ у нас весёлый, иронией спасается. Знаете, как этот памятник ленинградцы окрестили?
Пассажир качнул отрицательно головой.
Пенальти! рассмеялся Денисов.
Пенальти? Почему пенальти?
Обратите внимание на позу футбольного арбитра, назначающего пенальти. Ильич указывает на асфальт рукой, как судья на одиннадцатиметровую отметку.
Пассажир расхохотался.
Вай! Точно! Слушай, очень похоже! А у нас в Азербайджане свалили все его памятники, Кирова, Шаумяна и других тоже.
Он периодически говорил то на «ты», то на «вы».
Сорвался шальной снег. Денисов включил дворники и перестроился в левый ряд, остановился, дожидаясь разрешительной стрелки на светофоре.
Его пассажир наклонился к стеклу и радостно воскликнул, тыча пальцем в окно:
Ну, заяц, погоди! Попались! Посмотри.
Денисов посмотрел туда, куда показывал его пассажир. На правой стороне проспекта стояли те самые лихие иномарки нагло подрезавшие его на перекрёстке. Спереди и сзади они были поджаты машинами ДПС с включёнными мигалками. Трёх гаишников окружила весёлая компания парней и девушек, одетых очень легко для зимы. Парни были в рубашках, девушки в мини юбках и коротких топиках, они приплясывали около гаишников, липли к ним, жестикулируя и пританцовывая от холода.
Бр-р-р! передёрнуло Денисова. На улице не меньше семи-восьми градусов. А ребятам кажется, что они на пляже во Флориде. Хорошо же безумцы приняли на грудь, «градус свободы», по-всему, зашкаливает.
Гаишники повели водителей в свою машину, а компания осталась рядом со своими машинами. Вели они себя развязно: гоготали, обнимались, пили из бутылок и банок.
Загорелась стрелка светофора и Денисов повернул налево. Пассажир, вывернув голову, наблюдал за компанией, до тех пор, пока это было возможно и отрезюмировал:
Отмажуться. Они, что не знали, что так гонять по городу нельзя, что гаишников пока не отменили, да? Гуляли, потом решили покататься по городу, деньги есть, значит, калькуляторы работают. Сколько на ресторан, сколько на девушек, сколько на гаишников знают. А у гаишников тоже калькуляторы щёлкают хорошие «клиенты» попались. Сейчас направо поверните, уже совсем немного осталась.
Откинувшись на сиденье, он закрыл глаза и замолчал.
Дорога была разбитой. Приходилось лавировать, выезжая на трамвайные пути, но коварной колдобины всё же избежать не удалось. Машину подбросило, пассажир открыл глаза, сонно осмотрелся, вздохнул устало.
Направо поверните, хрущёвку видите? Здесь, здесь, добавил он раздражённо, указывая на разрытую траншею и заснеженные насыпи земли:
Как будто специально, когда я приезжаю, здесь перекапывают. Два раза приезжал в этом году и получал такой подарок.
Может просто забыли сразу закопать? рассмеялся Денисов. Должен быть другой заезд, я вашему брату обещал до подъезда довезти. Давайте попробуем как-нибудь другим путём заехать.
Нет, с той стороны долго идти. Не волнуйтесь, что я маленький? Тут все люди за гаражами ходят. Обойду. Хорошего человека встретил, у которого калькулятор в голове не щёлкает, приятно было говорить с вами, знаете.
Щёлкает, щёлкает, и у меня щёлкает. Если бы не щёлкал, ездил бы я по ночам? улыбнулся Денисов.
Это другой калькулятор не вредный. Вы хороший человек, честно говорю, хорошо с вами поговорили. Сейчас редко так бывает, что бы с людьми так поговорить. Меня Тельман зовут. Желаю вам всего самого хорошего, а вашей семье всех благ. Если будете в Минске, мало ли, вот вам моя визитка я там не последний человек.
Он положил «визитку» рядом с магнитофоном, улыбаясь, протянул руку. Денисов крепко и с удовольствием её пожал.
Он не уехал сразу. Включил дальний свет, чтобы осветить путь Тельману, наблюдая в запотевшее окно, как тот попытался перелезть через бугор земли, поскользнулся, не осилив препятствие, и что-то шепча, двинулся к гаражам. У первого гаража он остановился, повернулся, махнул рукой на прощанье.
Когда он скрылся за гаражами, Денисов, пробуксовав в снегу, тронулся. Проехав квартал, он прижался к обочине, достал все деньги, заработанные сегодня, пересчитал, и приятно удивился «улов» сегодня был приличный. Две пятидесятирублёвки он положил в нагрудный карман куртки на гаишников: техосмотра не было, а за его отсутствие обычно приходилось платить, остальные деньги уложил в бумажник. У него ещё были деньги: тысяча рублей лежала в заднем кармане брюк это была «заначка» на непредвиденные расходы.
Шея опять заныла. Он прибрал звук магнитофона, откинул спинку кресла, закрыл глаза. Шепча: «Пять, десять минут», расслабленно вытянулся, заложив руки за голову. В голове стоял неясный шум, сумбурно замелькали какие-то лица, несущиеся с немыслимой скоростью машины, дома, мосты, каналы, мигающие светофоры. Через пару минут «картинка» медленно настроилась: проявились родные лица жены и сына. «Мария Егорушка любимые», дрогнуло в улыбке лицо. Дремотное состояние охватило его, сработало утомление дня, но не уходило непонятное, стойкое чувство тревоги. Отключаясь, он подумал о том, что не выполнил просьбу брата Тельмана, что нужно было всё же поискать объезд и довезти Тельмана до противоположного торца дома. Он задремал. Тревога не исчезла.
Максим, Эдик, Лана
Выйдя из подъезда, Максим огляделся и присвистнул. Услышав ответный посвист из-за ряда металлических гаражей, он пошёл на этот сигнал, сгорбившись и прихрамывая. Обойдя крайний гараж, он остановился и простужено просипел:
Где вы, сучьи дети, заныкались?
Из промежутка между двумя гаражами высунулись Эдик и Лана.
Чё так долго-то, Макс? Мы чуть в снеговиков тут не превратились. Блин, такой «колотун» сегодня, ещё и ветер! Взял? Эдик, приплясывая, растирал ухо.
А тебе очень хотелось, чтобы я взял, да?! Максим опустил на снег пакет, который был у него в руке. Облом. Весь мир против нас. Вы это ощущаете или всё ещё думаете о жратве, куреве и герыче?
Чё делать-то теперь, Макс? спросила Лана.
Утопиться в Неве. Готовьте гробы, ходячие мертвецы, облом, процедил Максим сквозь зубы.
Вид у него был озлобленный. Он кривил лицо, часто и быстро почёсывал то шею, то лицо, то подбородок, будто кто-то его покусывал.
Облом, простонав, повторил он, присаживаясь на корточки. Надо было тебя, Эдусик-долбусик, послать, чтобы ты послушал эту рожу козлиную. Убил бы гада. Барин, тварина. Глядя в его сучьи глаза, мне пришлось с подхалимским видом выслушать лекцию на тему «ничто не вечно под луною», а так хотелось в рожу его прыщавую дать. Мы, оказывается, народ недостойный доверия и уважения, потенциальные клиенты ментовки и морга. А у него бизнес, ему выручку утром деньгами сдавать нужно, а не фотоаппаратами ворованными. Прикиньте выручку! Владелец ночного супермаркета, блин. Сидит, тварина, вмазанный, с тёлкой шампанское посасывает. Собачья жизнь, дауны конца двадцатого века. Собачья.
Проговорил он это с отрешённым видом с закрытыми глазами, безвольно опустив голову, потирая ладонью висок, будто говорил сам с собой. Невнятно пробормотав: «Голова моя», он поднял горсть снега и растёр им лоб.
Жрать дико хочется, Макс, плаксиво проныла Лана, и холодно, блин.
На ногах у неё были лёгкие кроссовки, она подрагивала от холода.
Как же вы меня, твари, достали! Максим встал, злобно выругался и ударил её кулаком в плечо. Жрать она хочет, холодно ей! Нету бабла, дура, нету. Я доходчиво объясняю, или тебе в рыло дать, чтобы ты заткнулась? Иногда мне кажется, что вы с Эдиком инопланетяне и у вас ломок не бывает. Вы всё время только и ноете и талдычите о жрачке и сигаретах.
Он вытащил из пакета фотоаппарат это был старый «Кодак», задумчиво повертел его в руках, выругался и неожиданно размахнулся и швырнул его через крыши гаражей. Звука падения не последовало аппарат где-то мягко провалился в сугроб.
Псих! вскинувшись, прошипел Эдик. Это ж дорогая штука, можно было продать ещё, если не здесь, то в другом месте или в комиссионку сдать.
Беги быстрей. Найди и продай все деньги твои. Ничего не хочу сдохнуть, сдохнуть хочу. Сдохнуть прямо здесь, чтобы не видеть ваши рожи тупые! яростно проговорил Максим, сжимая голову руками. Как же земля носит таких баранов! Повторно объясняю для тупиц: иностранцы свято верят в закон и в полицию. Сто процентов хозяин этого фотика, со своей верой в закон уже сходил в нашу родную ментовку, ещё и паспорт этого аппарата предъявил. Помнишь, что машина с финскими номерами была, кретин? Хочешь встретить ночью ментовской патруль с такой бомбой на руках? Когда глянут на твои вены, вспомнят и про разбитое стекло машины, и убийство африканского студента из Кении, а заодно и государственный переворот в Буркуна-Фасо припишут. На себя в зеркало глянь, уродец, ты даже на владельца копеечной «мыльницы» не тянешь.
А чё, в натуре, убили негра? потрясываясь, спросила Лана.
И ещё шесть корейцев, дура, рявкнул Макс и застонал, кретинка конченная. В узлы меня скручивает, коленку тупым сверлом сверлит. Сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть.
Он обхватил голову ладонями и со стоном, сдавливая её, повторил сквозь зубы:
Сдохнуть.
Оттолкнув Лану, повернулся к гаражу и стал мочиться с болезненной гримасой на лице, говоря:
А знаете, почему я с вами ещё говорю? Чтобы удостовериться, что я ещё живой. Не доставайте меня, я могу взорваться.
Чё нам теперь замерзать, что ли? Надо было фотоаппарат не выкидывать, можно было им расплатиться с водилой. Вечно у тебя закидоны, недовольно пробурчал Эдик.
Заткнись, дебил сообразительный, в рожу сейчас получишь, сказал Максим и неожиданно, вытянувшись и напрягшись, прошипел, прикладывая палец к губам: «Тихо, уроды! Тихо, я сказал!».
Застёгивая джинсы, он протиснулся в промежуток между гаражами, высунул голову. Наблюдая за подъехавшей к торцу дома машиной, он шёпотом комментировал свои наблюдения, подрагивая всем телом, то ли от холода, то ли от возбуждения:
Чувак из машины вышел, прощается с водилой. Если он в этот дом, то ему через траншею не перебраться. Придётся ему кружным путём пойти, то есть, между гаражами. Сейчас все так ходят, видите, как здесь снег протоптан. Как ломает, как крутит! Я, наверное, сейчас своё дерьмо съел бы, если бы знал, что это поможет».
Он пнул ногой торчащую из снега трубу, нагнулся, расшатал и вытащил её из-под снега. Почёсываясь и продолжая наблюдать из своего укрытия за человеком, вышедшим из машины, он быстро и нервно говорил:
Холодно. Нормальные люди зимой в перчатках ходят. Значит так, если этот кент сюда пойдёт, я попытаюсь его вырубить, мне уже всё по барабану. А ты Эдос-слабоумный, меня подстрахуешь. Возьми кирпич под ногой. Бери, бери, вонючка, поможешь, если силы меня оставят и я потеряю сознание или умру
Тельман, а это был он, попытался перелезть через бугор, не смог и двинулся, как и предполагал Максим в проезд между гаражами.
Максим перестал дрожать, бросил, не поворачиваясь к Эдику:
Бьёшь клиента по тыкве, если что-то не так пойдёт. Тихо, твари, он идёт.
Эдик согласно кивнул головой, взгляд у него был затравленный, глаза бегали. Максим опустил трубу к ноге, поменялся местами с Ланой, стал в нише у самого её края, слегка высунув голову, чтобы видеть жертву. Эдик позади него жарко дышал ему в шею. Ощущая нечистое дыхание товарища по несчастью, Максима накрыл мощный прилив злобы и отвращения. Ему захотелось развернуться и начать бить Эдика трубой. Заскрипев зубами, он больно толкнул его локтем в бок, прошипев: «Зубы чистить нужно и мыться. Воняешь, как кабан».
Выйдя в проезд между гаражами, Тельман остановился, и оглядевшись, расстегнул брюки. Справив нужду, обтёр руки снегом и сделал роковые для себя шаги. Как только он оказался у проёма между гаражами, в котором притаилась нечистая компания, Максим выскочил и замахнулся трубой.
В удар он попытался вложить всю свою злобу на окружающий мир, который был сейчас виновником всех его страданий. Но, когда он замахивался, Тельман испуганно повернулся к нему. С широко раскрытыми глазами он вскинул руки, закрывая голову.
Удар пришёлся в лоб, раскинул слабый щит из рук, принявших удар на себя. Он не закричал, а только слабо вскрикнул: «Вай, мама!» Несколько секунд он непонимающе смотрел на дрожащего, опустившего трубу Максима, потом огненный шар у него в голове разлетелся в клочья, мир объяла крутящаяся темень, ноги подогнулись.
Максим выругался и вскинул руку для второго удара, но ему не пришлось этого сделать: Тельман, осев, мягко упал на спину, нелепо раскинув руки в стороны. Эдик стоял, замерев, с кирпичом в руке, с неестественно вытаращенными глазами, свободной рукой растирая ухо.
Лана первой нарушила молчание. Она высунула голову из проёма.
Ну, чё там? Уже?
Максима охватила дрожь. Он отбросил трубу, согревая ладони дыханием, нагнулся к неподвижно лежащему Тельману.
Редкостный же ты сучара, Эдик. Обосрался от страха, да? Я же сказал тебе бить, если что, сказал он, не оборачиваясь к Эдику.
А когда мне бить-то его было? Он же от твоего шикарного удара сразу вырубился, вывернулся, хохотнув, Эдик.
Он отбросил кирпич и стал рядом с Максимом. Лана вышла из ниши.
Он, чё копыта откинул или отключился? Блин, а курить, как охота. Пацаны, а это, кажется, «чурка» усатый, с любопытством разглядывая лежащего, прогундосила она.