Усатый «чурка» получил по тыкве от Макса придурка, пробормотал Максим, опустился на колено и расстегнул дублёнку Тельмана. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака пузатый бумажник, открыл его и, достав из него стопку российских денег, присвистнул. Пустой бумажник полетел в снег, скомканные деньги перекочевали в карман джинсов; из другого кармана пиджака он извлёк пачку стодолларовых купюр, перетянутую резинкой. На мгновение застыв, ошарашенно разглядывая деньги, он порывисто вскинул руку с деньгами вверх.
Yes! Неисчислимы милости твои, Господи. Наконец-то ты услышал мои молитвы, а этому хачу просто не повезло сегодня.
Сунув доллары в карман куртки, он споро обшарил все карманы, забрал сигареты и зажигалку, документы отшвырнул в сторону. Лана с Эдиком оцепенело наблюдали за его действиями. С тревогой озираясь, Эдик тихо пробормотал:
Уходить надо, Макс.
Тут ты, сучара, голову включаешь, задумчиво разглядывая залитое кровью и покрывающееся снежинками лицо Тельмана, сказал Максим и повернулся к товарищам спиной.
Ничего им не сказав, неожиданно быстрым и уверенным шагом он пошёл, но не к проспекту, где можно было остановить машину, а вглубь жилого массива. Эдик с Ланой, недоуменно переглянувшись, бросились его догонять. Догнав, пристроились за его спиной.
Максим шёл дворами, напряжённо наморщив лоб, колено не болело, он перестал почёсываться, ломка куда-то улетучилась. Но она никуда не делись это было обманчивое состояние, возникшее оттого, что реле в голове переключило векторы его внутреннего эмоционального состояния, притушив ненадолго страдания.
Вид у него был сосредоточенный и спокойный, в голове лихорадочно прокручивались варианты дальнейших действий. Чувствительное реле самосохранения наркомана, подпитываемое вечным током подозрительности, страха и абсолютного безверия включилось, подавая ему тревожные, беспокоящие и усиливающиеся сигналы о какой-то будущей неминуемой опасности. В этот раз катализатором этого усиливающегося тревожного состояния были деньги в его карманах, они его несказанно радовали, но и «жгли», став источником беспокойства. Он прекрасно осознавал, что деньги, и при этом такие большие, вполне могут принести наркоману неприятные сюрпризы. Не в пример своим бестолковым и нечасто «включающих» головы подельников, он не утратил способности размышлять, делать выводы, принимать решения, иногда неожиданные и решительные, а сейчас был именно тот случай, когда нужно было принимать решение. Но возбуждение и сумбур в голове не давали ему прийти, а сопевшие за его спиной неразлучники Лана и Эдик нервировали, не давая сосредоточиться и начинали бесить.
После затянувшейся длительной полосы безденежья, полуголодной жизни, заставлявшей идти на криминальные подвиги, утомительных и мучительных рысканий в поисках наркотического зелья, высвечивался новый, благодатный вектор движения, обещавший при правильном раскладе и удачном стечении обстоятельств относительно длительный период благополучной жизни. Но сейчас ему требовалось остаться на время одному без своих беспокойных занудных коллег, чтобы успокоиться и обдумать ситуацию. Привыкший с ними не церемониться, он резко остановился. Оглядев заискивающе заглядывающих ему в лицо Эдика и Лану, он достал из кармана российские деньги, и протянул Эдику четыре купюры: две по пятьсот рублей и две сотенные.
Назначаю тебя временно исполняющим обязанности командарма, поскольку Лана может быть только санитаркой. Задача наисложнейшая и ответственная: ло́вите «тачку» и едете до метро «Звёздной». Ждёте меня там, где автобусы на Колпино останавливаются. Там куча ночных магазинов. Жратвы какой-нибудь купите, сигарет, а я подкачу минут через двадцать.
Эдик ошарашенно заморгал глазами.
Ты чё, Макс? Я в непонятках
Это твоё обычное состояние. Приказ начальника закон для подчинённых, произнёс Максим сухо.
Он потёр правый бок, чувствуя, как со спины, в него медленно просачиваются злые горячие щупальца, предвестники боли.
Я понял, понял. А чего мы не вместе-то? говорил Эдик, абсолютно не надеясь на правдивый ответ. Спросил на всякий случай, будучи совершенно уверенным, что Максима он теперь долго не увидит. Такую ситуацию он представлял себе совершенно реально, потому что сам бы поступил бы именно так: не моргнув глазом «кинул» бы товарищей, он привык так поступать. Он никому давно не верил, этому способствовала угарная жизнь наркомана и немалый стаж бесконтрольной, загульной жизни, искривлённая психика и окружение, в котором все беззастенчиво врали, кидали друг друга и обворовывали.
Человеку иногда требуется остаться одному, говорили мудрецы, сейчас для меня наступил именно такой момент. Сказал расходимся, значит расходимся. Не доставай меня, Эдичка. Ты же знаешь, что когда мне плохо, я и убить могу, а мне сейчас плохо, Максим начинал заводиться.
Эдик это почувствовал, он хорошо знал взрывной норов Максима. Его затапливал приступ дичайшей злобы и зависти, но он, сдерживаясь, проныл фальшиво-угодливым тоном:
Ну, хорошо, хорошо, понял, понял, подкинь сигарет, Макс.
Максим дал подельникам по сигарете, щёлкнул зажигалкой, пропищавшей «Когда Святые маршируют», закурил сам.
Прикольная зажигалка, хихикнула Лана.
Бросив быстрый взгляд на хорошо знакомый, не предвещавший ничего хорошего оскал Максима, она ничего не стала спрашивать: получить ещё один болезненный удар в плечо или в лицо не хотелось. Эдик же попытался, впрочем, безо всякой надежды на успех, ещё раз «пробить» Максима, хотя бы по-малому.
Подкинь ещё пару рубликов. Продуктов побольше возьмём
Шакалишь. Сребролюбие порок. Что ж ты такой пёсоголовый? Ты, чё в поход собрался, а рюкзак дома забыл? Перебьёшься. Банковать буду я, а ты должен мне хвостиком махать и благодарно поскуливать, жёстко оборвал его Максим. Ну, что стали? Валите! Всё, всё разбегаемся. Место встречи изменить нельзя.
Эдик, потоптавшись на месте, попросил:
Подкинь ещё пару сигарет.
Ку́пите. В пачке три сигареты осталось, раздражённо бросил Максим, и не оборачиваясь, пошёл по заснеженному тротуару.
Пошли, пошли, подруга, Эдик зло дёрнул за рукав Лану, оторопело провожающую взглядом быстро удаляющуюся фигуру Максима.
Оглядываясь, они двинулись к шоссе. Оглянувшись в очередной раз, и уже не увидев Максима, Эдик сказал:
Ну, чё, Лануся, гульнём на деньги нашего щедрого спонсора? Теперь мы не скоро его увидим.
Почему не увидим? Ты чего Макса парафинишь-то?
Да зачем мы ему нужны теперь? Ты видела, какой у него пресс баксов?
Он, что, кинет нас?
Нет, он нам откроет счета в банке, а сам отъедет срочно в тёплые края, поправлять подорванное здоровье, открыточку нам пришлёт, поздравит с Новым Годом. Дура! Башка дырявая, зло рявкнул Эдик и смачно «выстрелил» ноздрёй, закрыв одну большим пальцем.
Так, чё? Лана остановилась.
Та не чё, дура! толкнул он её в плечо, едем к «Звёздной». Хрен разберёт нашего прибабахнутого «библиотекаря». Он, кажется, совсем слетел с катушек от счастья. Подождём его там.
Злоба на Максима, гнетущий приступ отчаяния и паники, дикий взрыв ломки, страх перед реально замаячившей полосой очередного этапа безденежья, а значит и физических страданий, ввели Эдика в ступор, парализовали способность размышлять. Но никакого решения в голову не приходило, да и не могло прийти: клетки мозга давно объединились в одну большую, разбухшую желейную субстанцию, которая питалась «лекарством», а «голодать» она не могла и не желала. Все её желания фокусировались только в этой точке приложения, всё остальное было прикладным, побочным. Тело выполняло присущие ему функции и без «лекарства», но без него оно было второстепенным придатком, находящимся на иждивении жадной клетки, от «сытости» которой зависели его рабские ощущения, физические, эмоциональные, психологические и чувственные. Отсюда и цель была одна: возвращать однажды приобретённые сладостные ощущения, иллюзорные и кратковременные. Дегенеративное состояние согласия с пресловутым принципом «цель оправдывает средства» давно уже стало руководящей матрицей. Все здравые размышления, тормозящие этот революционно-инфернальный постулат он исчерпал ещё в ранней юности, крепко сдружившись с ничегонеделанием, враньём, жадным стремлением к «удовольствиям». Совесть барометр нравственного здоровья человека, давным-давно «рассосалась», а освободившееся место заняла наглая, изворотливая, беспринципная фурия, потакающая и оправдывающая его любые гнусные желания и действия.
Лана что-то безумолку ему говорила, но он ничего не слышал. Его била дрожь, злые мысли плясали в голове, болезненно сталкиваясь, все они исходили из одного центра из обиды на мир, несправедливый, жестокий к нему и ненависти к Максиму. Деструкция стремительно прогрессировала.
Но в этот раз Эдик действий собрата по шприцу не угадал. Да, горячечная мысль «свалить» от своих нерадивых коллег явилась Максиму первой, она овладела им в тот миг, когда в его руках оказались деньги Тельмана. Но трезвое: «Куда сваливать?! Сил-то совсем нет, нужно бы для начала «поправиться», ночь продержаться, да утра дождаться, заставило отложить это решение.
Он лихорадочно прокручивал в голове варианты своих дальнейших действий. Раздумывая, он всё время возвращался к разумной мысли о том, что деньги будут целее, если их разделить, припрятав большую часть. С этой мыслью он соглашался, но вопрос оставался открытым, поскольку это требовалось сделать прежде, чем он окажется на пустынном ночном проспекте, где всегда имелась возможность нарваться на рыскающие по ночам милицейские патрули и обыск.
С болезненным ужасом он представлял себе не обязательную, но реальную возможность такой встречи, которая вполне могла бы закончиться простейшим и грубым отъёмом денег, или препровождением в отделение милиции для выяснения личности, что предполагало раздевание, при котором обнаружились бы безобразно проколотые вены. Впрочем, кисло усмехаясь, думал он и о том, что и препровождение в отделение вовсе не исключает отъёма денег стражами порядка, а кроме всего в «кутузке» могут продержать неопределённое количество времени, что в его нынешнем состоянии было бы смерти подобно. Не откидывал он и того, что товарищи в погонах легко могут «приплюсовать» ему какое-нибудь зависшее у них преступление. И его затрясло, когда он подумал о том, что по горячим следам может открыться и сегодняшний его «подвиг».
Но кроме всего он с тоской думал ещё и о том, что если даже «пронесёт», и он с деньгами благополучно доберётся до квартиры Эдика, в которой он с некоторых пор обретается, то проблем меньше не станет. Спокойной жизни после этого можно было не ждать, так как Эдик (тварь, ублюдок, Павлик Морозов, выкидыш!), непременно где-то проговорится, ну, а когда об этих деньгах узнает какая-то часть наркотического сообщества, постоянно безденежная, голодная, хитрая и смышлёная, с богатым набором всяких «прокидок», это может стать бомбой замедленного действия. Мысли многих коллег по цеху начнут работать в этом случае в одном направлении: как прибрать к рукам свалившееся на голову их удачливого товарища «наследство», или в лучшем случае, как подкатиться к нему, чтобы быть некоторое время на халяву при кайфе. Не откидывал он и того, что его могут убить: иллюзий в отношении сообщества он не испытывал. Он окончательно решил, что нужно найти сейчас и здесь временное хранилище, схрон для большей части денег в долларах.
Погружённый в эти мысли, забыв на время про больное колено, он шёл, не останавливаясь, опустив голову, будто знал конечный пункт пути. Вокруг высились немые и тёмные старые пятиэтажки, неожиданно перед ним выросла детская площадка с горкой, качелями и крытой беседкой он остановился, зашёл в неё, обессиленно присел на скамью и жадно закурил. «Анестезия», наступившая в связи с эмоциональной встряской и ликованием по поводу обретения денег, оказалась кратковременной: ломка, жадная и беспощадная спутница наркомана, вернулась, и с утроенной силой принялась за свою разрушительную работу. Застонав, он прикурил от недокуренной сигареты ещё одну, и раскачиваясь и подрагивая, прошептал: «У меня ощущение, что я уже никогда не смогу встать с этой скамейки. Прикольно будет, если в этой беседке утром найдут мой замёрзший труп, а в карманах кучу денег, которых хватит на мои похороны по высшему разряду в лакированном гробу с бронзовыми застёжками и шикарные поминки. Но реальнее, Макс, совсем другое: санитары радостно прикарманят твои денежки, а тебя кинут в морг рядом с замёрзшими бомжами. Решай проблему, Макс, решай. Надо что-то делать».
Он прикурил от докуренной ещё одну и погрузился в думы, иногда начиная невнятно проговаривать свои мысли вслух.
Максим
К пиву Максим пристрастился лет с двенадцати. Доводилось ему пробовать и водку, и вино. Курить он начал ещё раньше с одиннадцати, «травку» попробовал в тринадцать. В их дворе на Обводном канале рядом с Лиговским проспектом некоторые ребята начинали курить и раньше. Это было время, когда страну начинало трясти. У руля страны стоял хитрый и скользкий, как угорь, ставропольский комбайнёр с юридическим образованием, коммунист с сатанинской отметиной на лысине Горбачёв. Он с жаром, путая склонения, манил людей «социализмом с человеческим лицом», призывал страну перестроиться. Народ устало пытался, но стройных колон не наблюдалось. Движение масс было вялым и хаотичным, шагали не в ногу, хотя по привычке и голосовали «за». Надвигался раздрай, развал и хаос, ужаса которого никто ещё не мог предвидеть. Думали, что это очередная, начатая сверху ломка устоев, и она незаметно сойдёт, усохнет, как все предыдущие начинания «партии миллионов», а над страной опять будет сиять мирное социалистическое небо в крупную клеточку: сколько их было в стране этих ломок: революция, войны, коллективизация, стахановское движение, борьба с кулачеством, с мещанством, шпиономания, схватка с религией «опиумом для народа», хрущёвская «кукурузная лихорадка», борьба с врачами-вредителями, космополитами, поднимание целины, борьба со стилягами и прогульщиками, был даже период «разгибания» саксофонов, когда его приравняли к инструменту буржуазной идеологии.
«Травкой» Максима угостили друзья. Первое знакомство с ней подействовало на него ужасно: он рвал долго и болезненно, перед глазами вспыхивали яркие взрывы-вспышки, на время он потерял координацию движений, ничего не понимал. Дело происходило в подвале, в котором собиралась уличная компания. Над ним посмеялись, дали выпить пива и чуть позже угостили ещё одним «косяком». В этот раз организм безоговорочно принял отраву.
Он испытал блаженство и сладостные дремотные галлюцинации. В этой же компании вскоре он узнал и другие удовольствия: в их кругу были и доступные девчушки-хохотушки, уже приученные к разврату.
Дистанцию от конопли к маку он пробежал спринтерски, уколовшись в свой пятнадцатый день рождения. Организм принял новый яд безоговорочно. И началась новая жизнь с её непредсказуемыми изломами, вечной маетой и заботой о наркотике; мощеничеством и аферами, ломками и «приходами», мыканием по разным углам большого города, изворачиванием, подличаньем, воровством, конспирацией.
Вынужденный перерыв в гибельном занятии случился лишь раз, когда он попал за воровство в колонию для несовершеннолетних. Он с товарищами «очистил» квартиру парня из их же круга. Лошок был из обеспеченной семьи, сам же и навёл друзей на квартиру своих родителей. Посадили четверых, сына своего партийные родители «отмазали».
В колонии Максим акклиматизировался быстро. На свободе он уже успел получить неплохую теоретическую базу о житье-бытье в колониях, учителями были старшие кореша, успевшие побывать там. Опыт общения с ранее сидевшими ребятами давал ему некоторое преимущество перед теми пацанами, которые залетели сюда случайно по-глупости, по стечению обстоятельств. Он сразу и бесповоротно прибился к блатным, быстро пообтёрся и даже наработал авторитет: помогла уличная закалка, необыкновенная изворотливость, хорошо «подвешенный» язык, артистичность, не прошли даром занятия в школьной театральной студии. В общей массе малолетних преступников из малообеспеченных и неблагополучных семей, не отягощённых интеллектом и запасом полезных знаний, он, конечно же, обязан был выделиться выручала начитанность. Он не утратил привычки к чтению, которую ему привила мать, учительница младших классов, а на случавшихся редких хмельных «посиделках» Максим красочно живоописывал товарищам по несчастью истории из прочитанных им книг, сыпал анекдотами, стихами, за что получил лестное, но не претендующее на блатную «красивость», прозвище «библиотекарь».