Французы до смерти боятся обвинений в расовой дискриминации, даже слов «араб» или «мусульманин» стараются не произносить, пожал плечами Норов. Правда, Ванюша?
Вовсе нет!
Тогда скажи, кто совершил последний теракт в Париже?
Террористы.
Вот видишь, обратился Норов к Анне.
En tout cas vous avez raison (В любом случае, вы правы), твердо сказала Норову Лиз, выражая свое несогласие с мужем и остальными.
Официанты начали разносить горячее.
* * *
В редком потоке машин на дороге показался лихой черный «Харлей»; за ним на некотором отдалении солидно плыл серебристый «мерседес». Оба транспортных средства остановились прямо на пешеходной части, игнорируя запреты и правила.
Прибыла аристократия, негромко заметил Норов Анне.
Ляля и Брыкин? улыбнулась Анна.
Они аристократы духа.
Жером, снимая шлем, слез с сиденья, будто рыцарь с седла лошади. Из лимузина появились Брыкин и Ляля.
Русские? спросил Норова Жан-Франсуа.
Разве не видно?
Жером! просияв, воскликнула Клотильда, срываясь с места.
Ты никогда меня так встречала! упрекнул Норов Анну.
Ты имеешь в виду, что я не кричала «Жером»? Но ты же не «Жером»!
Но ты могла бы кричать: «Не Жером!».
Я вообще стараюсь не кричать. К тому же ты не приезжал в офис на мотоцикле.
Брыкин в черной расстегнутой куртке с мехом норки внутри подошел к Норову и дружески обнял его.
Классно, что вы здесь! А мы с Лялькой едем, гадаем: там они нет?
Ляля, очень эффектная в обтягивающих кожаных джинсах, обтягивающем ярко-желтом джемпере и белом полупальто, чмокнула возле щеки Анны, не дотрагиваясь накрашенными губами, чтобы не испачкать помадой.
Жером Камарк, не без гордости представила Клотильда.
Сладко-почтительные улыбки на лицах гостей говорили о том, что они знают, кто такой Жером Камарк, и им льстит его присутствие за их столом. Жером с достоинством сделал полупоклон и, в свою очередь, представил всем Лялю и Брыкина, назвав их своими русскими очень важными друзьями. Последнего он мог бы и не прибавлять: и о национальности прибывших, и об их важности было нетрудно догадаться по их одежде и «мерседесу». Улыбки французов сделались еще слаще и почтительнее.
Ляля улыбнулась гостям и помахала рукой.
Про нас, что ли? спросил Брыкин Норова. Че он там говорит?
Что ты важный человек, ответил Норов.
А, ну это ладно, снисходительно согласился Брыкин. А то вдруг ляпнет че-нибудь, я ж не врубаюсь
Он повернулся к Жану-Франсуа и Лиз.
Извиняюсь, вы не могли бы подвинуться? по-русски обратился он к ним. Пардон, конечно. Бонжур, кстати. Просто нам рядом с ребятами сесть охота. Паш, скажи им.
Официанты, следуя указаниям Даниэля, уже несли им стулья и приборы. Переводить просьбу Брыкина не пришлось, Жан-Франсуа и Лиз догадались сами. Они сдвинулись, уступая место прибывшим, и это пришлось сделать всем остальным. Жером, воспользовавшись тем, что Даниэль вышел из-за стола, чтобы отдать распоряжения, бесцеремонно занял его место между Клотильдой и ее отцом.
Чем тут кормят-то? спросил Брыкин, оглядывая стол. Фуагрой, что ль? А на горячее что? Я, между прочим, голодный, как волк!
Он заглянул в тарелку Норова и подвигал своим большим кривым носом, принюхиваясь.
Баранинка? Путевая, нет?
Отличная, заверила Анна.
Подошедший официант осведомился у Брыкина и Ляли что они предпочитают: рыбу или мясо.
Мне баранинку, попросил Брыкин. А Ляльке рыбку. Она же вечно на диете.
Многие русские предпочитают называть еду любовно-уменьшительными именами, бессознательно выражая то чувство нежности, которое она у них вызывает, и попутно подчеркивая, что едят они меньше, чем думают окружающие, глядя на них.
На сегодня диета отменяется! объявила Ляля. Мне тоже баранинки охота.
Гляди, только не это! предостерег Брыкин, разводя руки на полметра от бедер. Не того!
Ко мне не пристает! возразила Ляля. Утром пробегусь километров шесть, разом все слетит.
Что празднуем-то? обратился Брыкин к Норову. Жером мне что-то объяснял, но я не понял. Вроде, чей-то день рождения?
Вон той девочки, ответил Норов, указывая глазами на Мелиссу.
Блин! А я без подарка.
Жером тоже без подарка, заметила Анна. Но его это не волнует.
Ему можно, он маркиз, а мне, как говорится, Коран не позволяет, возразил Брыкин. Ляльк, ну и че делать?
Да дай денег и всех делов! не задумываясь, предложила Ляля.
Сколько, сотку? Две? Три?
Да они тут все облезут с трех сотен! возмутилась Ляля. Сто выше крыши!
Сотня несерьезно, поморщился Брыкин и полез в барсетку за деньгами. Скажут еще, что русские жмоты, на подарке решили закроить.
Достав толстую пачку купюр по сто евро, он отделил три, потом одну вернул на место.
Две дам, решил он. Три много.
Правильно! поддержала Ляля. А лучше сотню.
А давать-то как? Прям так, что ли?
Конечно! Двести они всегда двести, им все рады.
Подожди, я спрошу у Даниэля, может быть, у него найдется конверт, сказал Норов.
Даниэль, оставленный без места, в это время стоял чуть в стороне, решая, где ему сесть. Норов, поднимаясь, перехватил его ненавидящий взгляд, направленный на Камарка, который уже что-то непринужденно рассказывал отцу Клотильды. Клотильда при этом весело смеялась.
Как думаешь, он догадывается? спросила Анна. Она тоже заметила эту сцену.
Похоже, не догадывается, а знает.
И он направился к Даниэлю.
* * *
Мы с утра кое-какие домишки присматривали, принялся рассказывать Брыкин, когда Норов вернулся. Жером нам показывал.
Вы же уже выбрали шато! удивилась Анна. Или оно вам разонравилось?
Да не об нас речь, хочу сюда ребят из Москвы затянуть, объяснил Брыкин. -Я же не смогу сам этой херней заниматься, ну виноградом этим, вином, у меня в Москве дел по горло. Я здесь подолгу торчать не буду: прилетел-улетел.
Я что ли одна тут буду крутить? живо откликнулась Ляля. Я тоже в Москву хочу!
Я ж тебе тысячу раз говорил: выбирай: либо шато, либо Москва. За виноградником по-любому пригляд нужен. Поливать, обрезать, урожай собирать, разливать, продавать, короче дел хватает!
Ага! А ты в это время будешь телок снимать!
Брыкин хохотнул, довольный ее ревностью.
Ну вот еще! запротестовал он, подмигивая Норову. Делать мне что ли больше нечего? У меня, Паш, такая мысль: чтоб Лялька одна тут не скучала, надо ей компанию обеспечить. Заодно, может, агенство по недвижимости откроешь на пару с Жеромом, слышь, Ляль? Он же по всей Франции домами торгует, ему русские клиенты нужны, он сам все время говорит. А если ребятам тут понравится, они своих жен привезут, подруг, всем только веселее будет. А то на Кот Дазюр целая колония русская, а тут никого!
Живые карие глаза Норова потемнели. Мысль о появлении русской колонии не вызывала в нем энтузиазма.
Нашли уже что-нибудь подходящее? спросила Анна.
Ищем, ответил Брыкин. Приличных домов тут в продаже мало. В основном так, ерунда. Не дороже трехсот пятидесяти, ну, от силы четырехсот.
Четыреста тысяч тоже неплохо, заметила Анна.
Херня! решительно ответил Брыкин.
На четыреста тысяч в Москве вообще ничего не купишь, поддержала Ляля.
Сортир на Рублевке, сказал Брыкин, и они с Лялей рассмеялись.
Как вчера прошел ваш ужин? продолжала Анна светскую беседу.
Нормально покушали, кивнул Брыкин. Хороший ресторан. Я мясо брал, а Лялька рыбку. И подают так интересно Ну, я имею в виду сервируют Ляльк, покажь, ты же сфоткала?
Щас, Ляля полезла за телефоном, потом принялась искать в галерее нужные снимки. Где же тут у меня? Так, это я сегодня дома фотографировала. А вот! Наше шато, глядите!Чудо, да?!
Да ты шато потом покажешь! нетерпеливо перебил Брыкин. Ты сперва покажи, что мы вчера кушали
Ляля скорчила гримасу и вновь принялась листать.
Вот нашла! она повернула к Анне монитор с изображением блюд.
Да, интересно, сдержанно проговорила Анна.
А вот антре, продолжала Ляля. Тоже нормально, да? Глядите, какие порции малюсенькие! Даже стремно.
А десерт сфоткала? Шоколадный? напомнил Брыкин. Я сказал тебе, чтоб сняла
Да сняла, сняла Вот он. Мильфей шоколадный. Первый раз такой видела.
Глянь, Паш, подтолкнул Брыкин Норова. Ты че не смотришь?
Меня не вдохновляют фотографии с едой, поморщился Норов..
Почему? удивился Брыкин. Тебе че, не интересно что ли? А мне вот интересно! Всегда фоткаю. Ляльк, а ты в Лондоне помнишь ресторан? оживленно продолжал он. Суши мы там кушали? Там еще актер был с Голливуда этот забыл его фамилию. Который кофе рекламирует
А! Клуни! воскликнула Ляля. Конечно, помню. Я его там сфоткала втихаря. Сейчас найду
А суши сфоткала? не унимался Брыкин. Суши там, спасу нет! Я лучше нигде не кушал. Караул, блин! Но дорогие зараза. Три фунта штучка, мы с Лялькой после считали. Охереть, да?
Четыре! уточнила Ляля. Даже четыре десять, где-то так. Вот, нашла. Паш, гляди
Нам пора домой, перебил Норов, обращаясь к Анне.
Куда собрался?! возмутился Брыкин. Не, я тебя не пущу! Даже думать забудь! Че нам тут без вас торчать, даже слова ни с кем не скажешь! Ну, не хочешь о еде, давай о бабах!
Я тебе дам о бабах! шутливо погрозила ему кулаком Ляля.
* * *
В пятнадцать лет при росте в 168 сантиметров Норов весил пятьдесят девять килограммов. Вась-Вась заставлял его сгонять несколько кило, чтобы он мог выступать в более легких весах. Сгонка давалась Норову трудно, после нее у него порой кружилась голова, но тренеру он об этом не говорил. Впрочем, главная проблема заключалась не в этом, а в том, что для легких весов ему не хватало скорости.
Реакция у него была хорошей, но не молниеносной. Он был приучен думать головой, тогда как в боксе нужно уметь думать ногами и руками, а голова это всего лишь цель, в которую попадают, если ее своевременно не спрятать. К тому же он был слишком импульсивен и прямолинеен; при первом же пропущенном ударе терял хладнокровие и лез в размен.
Легкие и быстрые от природы противники подскакивали к нему, пробивали короткую серию, «просыпали горох», как это называлось в боксе, и тут же отскакивали. Их удары он держал, но очки шли им.
Накануне каждого соревнования Норов страшно волновался, терял сон, в результате чего выходил на ринг слишком взвинченный. В боксе поражение особенно болезненно: сначала тебе задают трепку, а потом еще судья под приветственные крики зала поднимает руку твоему обидчику. Воспоминания о проигранных боях мучили Норова неделями и месяцами.
Он был одним из двух «мухачей» в секции, и более тяжелые ребята относились к нему пренебрежительно. Норов злился про себя, но переломить ситуацию не мог. Он очень старался, много работал, но у него не шло, в нем не было свободы, необходимой первоклассному бойцу, он слишком зажимался. Через полтора года после начала занятий боксом из семи зачетных боев три было им проиграно. Это был плохой результат.
На каждом занятии Вась-Вась забирал одного из мальчиков для индивидуальной работы и, «держа на лапах», исправлял ошибки. Такие уроки ценились подростками высоко, как награда. С наиболее способными ребятами тренер работал каждую неделю, а то и по два раза. Норова он брал на «индивидуалку» не чаще раза в месяц. В сущности, было ясно, что с боксом надо завязывать, но он все равно не бросал.
* * *
Каково ваше мнение относительно карантина? поинтересовалась Шанталь у Камарка.
У нашего правительства нет своей стратегии, пожал плечами Камарк. Оно следует примеру других стран.
Ну, не всегда стоит изобретать новое, заметил отец Клотильды. Республиканская партия, влиятельным членом которой он являлся, поддерживала правительство.
Вы тоже так считаете? настаивала Шанталь.
Камарк, видимо, не желая спорить с отцом Клотильды, уклонился от прямого ответа.
Я думаю о своей маме, проговорил он, с той многозначительностью, которую французы и евреи умеют придать тривиальности.
Сколько ей лет? сразу заинтересовался Реми.
Семьдесят пять.
Реми кивнул с пониманием:
Да, она в зоне риска.
Твой отец, кажется, готов сочувствовать всем подряд, негромко проговорил Норов Жану-Франсуа. Даже Камарку.
Он такой, с улыбкой согласился тот.
То есть, ты за карантин? задорно спросила Клотильда Камарка. А вот Поль против!
Видимо, ей хотелось поддразнить Жерома. Все взгляды обратились на Норова. Ему совсем не хотелось ввязываться в дискуссию. Он сделал неопределенное движение, не подтверждая, но и не отрицая. Но Клотильда не унималась.
Вчера ты сказал, что считаешь его вредным, помнишь?
На лицах французов отразилось удивление. Норов почувствовал легкую досаду и на Клотильду, и на ее гостей.
Просто я не в такой степени гуманист, как месье Камарк, сдержанно ответил он.
Вы не разделяете гуманистических взглядов? с иронией поднял одну бровь Камарк.
Как вам сказать? Вы готовы ради своей престарелой мамы запереть на замок все население Франции и, по-вашему, это гуманно. Я так не считаю.
Разве ради своей матери вы не сделали бы то же самое?
О, нет. И я бы не сделал, и она бы не позволила.
Почему, Поль? удивилась Клотильда.
Убежденная коммунистка. Считает, что человек существует для общества, а не наоборот.
При всем уважении к твоей маме, Поль, я бы не хотела жить для общества, засмеялась Клотильда.
Такой подход в истории обычно плохо заканчивается, поддержал ее Камарк. Революцией и убийствами.
Как и гуманизм, пожал плечами Норов. Террору большевики учились у якобинцев.
Французы народ импульсивный, но непостоянный, заметил отец Клотильды. Они могут отдать за общее благо жизнь, но жить ради общества? он с улыбкой покачал головой. Для этого они слишком непостоянны.
У современных французов вообще иное отношение к человеческой жизни, чем у прежних марксистов, сказал Камарк. Мы умеем уважать чужую индивидуальность. Человек для нас не безликая рабочая единица. Он индивидуум, космос.
При этих словах французы, чувствительные к пафосу, закивали, выражая согласие.
Жан-Франсуа почувствовал в словах Камарка скрытую колкость в адрес Норова и счел своим долгом вмешаться.
Русские люди не виноваты в том, что так случилось, подал он голос. Они пострадали от коммунистов больше всех.
Это был их выбор, усмехнулся Камарк.
Нельзя винить целый народ, возразил Реми. Их обманули. Гитлер тоже поначалу обманывал евреев, прежде чем с ними расправиться. Некоторые богатые евреи-промышленники, не разобравшись, наивно поддержали его, и что он с ними за это сделал?! Вот и русские люди заплатили за свою веру в коммунизм.
Норов посмотрел на Камарка. Тот улыбнулся ему в своей вызывающей манере. Так же он улыбался ему тогда, на дороге.
Вы правы, мы действительно гораздо меньше дорожим жизнью, и своей, и чужой, согласился Норов. Наверное, поэтому мы в сорок первом не отдали Москвы
Удар был чуть ниже пояса, но очень чувствительный. Все, сидевшие за столом, поняли намек. Сдача немцам Парижа в 1940-м году до сих пор воспринимается французами как национальная трагедия и вызывает болезненные переживания.
Камарк сощурил глаза, улыбка на его лице стала злее.
Я читал, что под Москвой вы использовали заградительные батальоны? Позади солдат лежали пулеметчики и стреляли при отступлении, не так ли? Та-та-та!
Он показал руками, как строчат из пулемета. Норов тоже заставил себя улыбнуться.
Заградительные батальоны были лишь частью нашей стратегии, кивнул он. Он нарочно говорил «нашей», и «мы», чтобы сильнее разозлить Камарка. -Мы еще отправляли в концлагеря семьи попавших в плен наших бойцов.
Какая жестокость! вырвалось у одной из женщин.
Кстати, в конце войны мы не расстреливали дезертиров, мы их вешали.
Он обвел глазами французов; они были шокированы. Он улыбнулся.
Господи, Поль, неужели это правда?! воскликнула Клотильда.