Оба ходили в английскую школу, где основной контингент составляли дети партийной и хозяйственной номенклатуры. У одноклассников Кати и Павлика были карманные деньги, красивые импортные карандаши, шариковые ручки, редкие в те годы, и всякие дорогие игрушки. Норовы ощущали неравенство, преодолеть его им отчасти помогало то, что учились оба на «отлично». Катя, умевшая ладить с одноклассниками, давала им списывать на контрольных. Павлик мог помочь с домашним заданием, но списывать не давал, он считал, что это нечестно. Если одноклассники угощали их шоколадными конфетами, которых мать в доме не держала, то Катя брала, а гордый Павлик неизменно отказывался. В глубине души он презирал одноклассников за мещанство и меркантилизм; сам он готовился героически погибнуть за родину.
Характеры у них с Катей были разные. Умненькая, сообразительная, усидчивая и терпеливая Катя умела подстроиться, сказать и сделать то, что нужно, что от нее ожидали окружающие. С ранних лет она хотела стать врачом, но не терапевтом, как мать, а хирургом. С Павликом она играла в «скорую помощь» и порывалась вырезать ему аппендицит пластмассовым скальпелем.
У Павлика были большие способности к языкам и гуманитарным предметам; превосходная память позволяла ему без труда запоминать целые страницы; математику он не любил, зато недурно рисовал. Гибкости в нем не было вовсе; он был прямолинеен и тверд.
Стремление к лидерству проявилось в нем рано, уже в первом классе. Он не умел уступать, горячился в спорах, легко обижался и лез в драку. Почувствовав в нем эту струнку, классная руководительница назначила его старостой, позже он стал командиром пионерского отряда. Он с увлечением занимался общественной работой, рисовал стенгазету, был членом совета дружины и знаменосцем. На школьных праздниках он, худенький и прямой, печатал шаг и гордо нес наперевес тяжелое знамя.
Он верил тому, чему учили в школе и что внушала ему мать, он вообще был очень доверчив. Рисуя в своем альбоме портреты Ленина, посвятившего жизнь счастью всех трудящихся, он испытывал чувство благоговения и благодарности. Он мечтал когда-нибудь оказаться в Москве и побывать в Мавзолее.
Его одноклассники, едва выйдя из школы, спешили стащить с себя пионерский галстук, но Павлик так не поступал. Он берег его, сам стирал и гладил.
* * *
В начальных классах он дружил лишь с одним мальчиком, Виталиком, тихим, неприметным и малоспособным к учебе. В элитную английскую школу Виталика приняли лишь потому, что его мать работала здесь уборщицей, чем часто дразнили Виталика другие дети, доводя его до слез. Отца у Виталика не было, жили они с матерью очень бедно. Классная руководительница, видя, что Виталик не тянет, «прикрепила» к нему Норова.
К шефству над Виталиком Норов относился серьезно. Каждый вечер после занятий он помогал ему делать уроки, объяснял пройденный материал, сердился, если Виталик не понимал, и распекал если тот на следующий день не мог в классе повторить то, что зубрили накануне. В школе он заступался за Виталика, и ребята, зная его горячий нрав, при нем Виталика не дразнили и не обижали.
Виталик страшно гордился их дружбой и был привязан к Норову, как собачонка. Он часами ожидал после уроков в школьном дворе, пока Норов заседал в совете дружины или репетировал очередную торжественную линейку. Норов сделал Виталика членом редколлегии стенгазеты, и Виталик изо всех сил старался быть полезным: точил карандаши, подклеивал ватман, бегал менять в банке воду для кисточки. Уроки они готовили то в квартире Норовых, то в тесной подвальной каморке, в которой обитал Виталик с матерью. И если они засиживались у Виталика допоздна, то Виталик обязательно провожал Норова до дома.
Как-то теплым майским воскресеньем они сидели на скамейке возле дома Норова и рассматривали альбом с марками, которые собирал Норов. Это было в четвертом классе, обоим исполнилось по одиннадцать лет; Норов тогда увлекался живописью; марки были с репродукциями картин известных художников. Большие, глянцевые, красивые, они ровными рядами лежали в своих удобных прозрачных нишах; Норов мог подолгу любоваться ими, рассматривая детали, неприметные с первого взгляда.
Вдруг из-за угла налетели незнакомые мальчишки. Их было трое, они были старше; наглые, злые, сильные. Они грубо выхватили альбом из рук Виталика и кинулись бежать, но Виталик успел уцепиться за куртку одного из нападавших. Тот повернулся, ударил его и сбил с ног. Другие окружили поверженного Виталика и принялись пинать.
Потрясенный Норов метнулся в подъезд и, прыгая через ступеньки, помчался домой.
Мама! кричал он не своим голосом. Мама!
Мать была дома, но не слышала. Добежав до двери, Норов повис на звонке, колотя в дверь ботинком. Наконец она открыла.
На нас с Виталиком напали! Отняли альбом с марками! Виталика избили!
Где?
Там, во дворе! Его бьют! Прямо ногами!
Мать метнулась было к окну, но вдруг остановилась и повернулась.
Ты бросил Виталика одного?! звенящим голосом выговорила она. Ты убежал?!
Он испугался ее лица.
Я побежал к тебе! Я хотел
Он не успел договорить. Его голова дернулась в сторону от сильной пощечины.
Марш назад! крикнула она ему в лицо. Живо! Трус!
Ошеломленный, ослепленный, он ринулся назад, из квартиры. Когда он выскочил на улицу, хулиганы уже исчезли. Виталик с кровоточащим носом и ссадиной на лбу, в испачканной землей рубашке, сидел на корточках у скамейки, держась за живот.
Они убежали! пробормотал он сдавленно и виновато, не в силах разогнуться от боли. Они стащили твой альбом!
Он не думал о том, что друг его предал, он был полон раскаяния за то, что не смог спасти его марки.
* * *
Тем же летом, когда Норов был в спортивном лагере, мать Виталика вдруг уволилась из школы и куда-то переехала, забрав его с собой. С тех пор Норов Виталика не видел. Он тосковал по Виталику так сильно, как не тосковал ни по кому, даже по отцу, с которым никогда не встречался и о котором мечтал. Никто не знал нового адреса Виталика; Норов приходил в отчаяние от невозможности найти своего друга.
Он часто вспоминал ту дикую, жестокую, несправедливую сцену, когда он бросил Виталика одного, и страшно переживал, что уже не может искупить своей вины, доказать Виталику свою смелость и дружбу.
Я не струсил, не струсил! порой твердил он про себя, пытаясь оправдаться в собственных глазах. Я только хотел, чтобы мама что-то сделала я просто растерялся
Но это ничего не меняло. Виталика больше не было в его жизни. Норов был уверен, что тот так же тяжело переживает разлуку и не приезжает к нему, просто потому что его мать, наверное, увезла его в другой город, и он не может оттуда сам добраться. Он еще не знал, что глубокая привязанность свойство сильных, полных натур; приручая тех, кто слабее нас, мы привязываемся к ним куда крепче, чем они к нам.
Глава вторая
Дом Норова стоял на возвышенности, окруженный со всех сторон холмами. Они круто поднимались вверх и плавно сбегали вниз, ревниво перекрывали друг друга, будто боясь остаться незамеченными. Километрах в пяти вздымался сумрачный серый каменный остов полуразрушенного старого замка, а чуть ниже из скалы выступала средневековая деревушка.
Дом был двухэтажным, из белого камня, крытый охряной волнистой черепицей, с массивными черными прямоугольными балками, придававшими ему солидности. От дороги его отделяла густая высокая стена стриженого кустарника, в котором вечнозеленые растения перемежались с декоративными, медными. Среди деревьев, тоже разноцветных, стояли две ветвистые смоковницы и слива.
Норов въехал на площадку, присыпанную мелкой галькой, и остановился у старой черешни. Анна выбралась из машины, и едва оглядевшись, невольно захлопала в ладоши.
Три «Д»! воскликнула она, озираясь. Нет, четыре! Какой вид! Как на картинке! Горы потрясные!
Раньше она не реагировала так эмоционально, тем более на пейзаж. Норов вообще думал, что она невосприимчива к природе.
Это не горы, а холмы.
Для меня горы. Килиманджаро! У нас ведь там все плоское, забыл? А где у тебя розы?
Вон там. Скоро сирень зацветет, вот тогда и начнется настоящая красота и тут, и в полях. Представь, бредешь себе поутру тропинкой, кругом зеленая сочная трава, вся в росе, белые ромашки, желтый чистотел, фиолетовые цветочки, не знаю их названия, и маки! Алые, яркие! Как на картине Моне. Вдали рапсовые поля. А проходишь мимо домов их тут совсем немного, далеко друг от друга, но все же есть они утопают в разноцветных розах. И густой, весенний запах!
Анна вздохнула:
Жаль, что я не дождусь!
Оставайся, буду рад.
Ну что ты! Это невозможно. Я себе не принадлежу.
Дом, семья?
Лев, работа.
Лев?
Левушка, сын, она улыбнулась смущенно и мягко.
Сколько ему лет?
Скоро десять.
В следующий раз вместе с ним приедешь.
Анна вновь улыбнулась, на этот раз рассеянно, будто не хотела продолжать тему. Метрах в трехстах от дома, на склоне паслись три лошади: две гнедых и одна белая. Анна помахала им рукой. Лошади не обратили на нее внимания.
Я потом покормлю их чем-нибудь, ладно?
Конечно, но предупреждаю, что вблизи они выглядят гораздо хуже, чем издали. Они же совсем беспородные.
Ой, какая птица серьезная! Вон парит Это орел или ястреб?
Наверное, беркут.
Никогда не видела так близко орла!
Еще насмотришься. Тут полно живности: олени, косули, выдры, белки. Иногда под колеса попадают. Особенно много раздавленных ужей и ежей.
Жалко зверушек!
Ква, как выражаются французы.
Почему «ква»?
Кваканье у французов означает философское отношение к жизни. Мол, что поделаешь. C est la nature, quoi? Тут и птиц много разных. Фазан ко мне повадился, прилетит и по двору гуляет, хвост распускает. И еще заяц в гости изредка забегает. Посидит-посидит, и упрыгает.
Зайцу купим морковки.
Хорошо. При случае спроси, как его зовут. Только он по-русски плохо понимает.
Сколько же у тебя тут земли?
Гектаров двенадцать или пятнадцать, не помню. Только не у меня. Моего тут ничего нет.
* * *
У тебя тут и бассейн есть! Плаваешь?
Ну, что ты! Тут двенадцать метров, я от борта к борту за два гребка добираюсь. Мне в нем барахтаться голова закружится. Я же в детстве несколько лет занимался плаванием, прежде чем сообразил, что росточком не вышел.
На просторной крытой террасе сбоку располагалось спортивное снаряжение: стойки для штанги, скамья, аккуратно сложенные в углу гантели, блины и гири разных весов. В стороне висел боксерский мешок и спортивные петли.
Ты тренируешься на улице? И зимой тоже?
Тут зимой тепло, плюс семь, ниже не опускается.
Каждый день мучаешься, как раньше?
Как раньше, не мучаюсь. У меня потребность. Я ведь, как животное, живу только в движении.
Но ты же спишь!
Я во сне хвостом мух отгоняю.
Много мух?
Мало. А комаров вообще нет. На удивление.
Может быть, потому что тут возвышенность? Их, наверное, ветром сдувает.
А может быть, потому что природу вокруг французы не так загадили, как мы.
Да, тут очень красиво. А у меня вот со спортом нет взаимности. В зал, конечно, хожу, но без энтузиазма.
Помню. Я бы удивился, если б ты вдруг в чем-то переменилась.
А мне кажется, я очень изменилась! Ну, кроме моего отношения к спорту.
Он улыбнулся.
Знаешь мой любимый интернет-пароль?
Нет, конечно, откуда?
«Снегвсегда!», латинским шрифтом в одно слово, с восклицательным знаком.
Почему?
Потому что одна моя знакомая меняла на своей машине зимнюю резину лишь в середине мая, когда никакого снега уже давным-давно не было; зато летнюю на зимнюю уже в октябре, еще до первых снежинок. А когда ее спрашивали, почему она так поступает, она твердила, что в нашем климате снега нужно ожидать всегда.
Ой, а я ведь и сейчас так поступаю!..
Кто бы мог подумать!
Мебели в доме было много: огромные старинные резные комоды из дерева, сундуки, этажерки, неудобные деревянные стулья, маленькие столики на изогнутых ножках.
Какое все тут антикварное!
Французы любят старину, боятся всего нового; старое у них синоним хорошего.
А у нас наоборот.
Разница мировосприятия. У нас нет ни традиций, ни исторической памяти, а они гордятся своим прошлым. Французский язык самый консервативный из европейских, не восприимчив к заимствованиям.
У стены стояло обшарпанное пианино с открытой крышкой. Анна подошла к нему и нажала несколько клавишей. Раздался хриплый, дребезжащий звук.
Оно совсем расстроено, сказал Норов. Хозяева держат его для антуража.
А что в этих комодах?
Ничего.
Вообще ничего?
Совершенно.
Для чего нужны пустые комоды?
Реквизит, иллюзия мебели. Еще одна особенность мировосприятия. Французские дома хороши снаружи: цветы, деревья, кусты, художественные композиции на лужайках, например, какая-нибудь древняя телега, в которой стоят большие горшки с цветами. Заметила у нас перед въездом ржавую длинную стрелу, вонзенную в пень? Мило и совершенно бесполезно. Но внутри в их домах неудобно, как на пригородной станции в какой-нибудь Обшаровке. Темно, не прибрано, вместо мебели хлам, купленный на распродажах и барахолках.
Как странно! Почему?
В них много показного. Они вежливы, остроумны, находчивы, умеют произвести впечатление, но глубины им не хватает. У них и разговор такой же: веселая болтовня, остроумная, но пустая. Пена шампанского. Мне кажется, что сильные чувства существуют у них только в романах. В том, что касается удобств, они минималисты, не сибариты: как правило, один тесный туалет на весь дом и кое-какой душ. Ванна для них роскошь, без нее они легко обходятся. Во всяком случае, в деревне.
Значит, правда, что французы не моются?
Не часто. Впрочем, у них есть много других достоинств.
Тут тоже только один туалет?
Нет, тут их целых три, больше, наверное, чем во всем Кастельно. Я сменил множество житов, прежде чем нашел этот.
Житов?
Так по-французски называется дом, сдаваемый на короткое время, во время туристического сезона. Житы снимают только летом, в основном в июле-августе, на одну, максимум, две недели. Приезжают сюда компанией, расходы несут вскладчину, французы страшно экономны, считают каждую копейку. Этот жит рассчитан на три пары с детьми, а живу я в нем один, причем только вне сезона.
Ты, наверное, один такой на всю Францию.
Похоже. С их точки зрения, поступать так очень глупо. Пойдем наверх, покажу тебе твою комнату.
Он взял чемодан Анны и по деревянной скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж.
Здесь две спальни. Каждая с ванной комнатой и туалетом. По французским меркам это haut de gamme, выше крыши. Вот твоя спальня, моя напротив. Если вдруг ночью перепутаешь, забредешь ко мне в чулках, встретишь теплый прием. Сколько времени тебе понадобится, чтобы разобраться с твоим хозяйством?
Минут сорок, не больше. Приму душ с дороги да слегка приведу себя в порядок. Вещи разложу потом.
Хозяева хотели к нам заглянуть, Ваня и Лиза, бонжуркнуть и познакомиться. Они живут минутах в пятнадцати отсюда, я обещал им сообщить, когда ты будешь готова с ними повидаться.
Ваня и Лиза?
Его зовут Жан-Франсуа, но я кличу его Ваней, ему нравится, он вообще любит все русское, Мусоргский у него любимый композитор, а оратории Танеева он считает одной из вершин жанра. Я их дослушать до конца не могу. А Лиза, она так и будет, Лиз, на всех языках, кроме мексиканского.
А как будет Лиз по-мексикански?
Карлотта Маркс.
Ты шутишь!
Как ты догадалась?
В Мексике говорят на испанском, а не на мексиканском!