Действительно. Смотри-ка, логика, оказывается, может иногда заменять чувство юмора.
Чем занимаются хозяева?
Разным. В том смысле, что они очень разные. Ваня музыкант, закончил консерваторию, вернее целых две: по дирижированию и по композиции.
Ого! Серьезно.
Очень. Он несостоявшийся гений. У него весьма необычная судьба, я тебе как-нибудь потом расскажу.
А Лиз?
Лиз, в отличие от Вани, девушка простая, без образования, но, знаешь, в ней есть глубина. Чувствуется сильный характер, мне она этим симпатична. Берется за любую работу: убирает в домах, готовит, моет. Очень трудолюбивая, из французской крестьянской семьи, вернее, из еврейской крестьянской семьи.
Евреи во Франции бывают крестьянами?!
Представь себе. Не всем им удалось устроиться политическими комментаторами на французском телевидении. Лиз трудится, как муравей: летом в туристический сезон устраивается официанткой в городишке поблизости; зимой нанимается кухаркой к охотникам, деньги для семьи зарабатывает в основном она. Наш дом раньше принадлежал ее родителям. Лиз с отцом самостоятельно перестроили его в жит. Вообще у Вани с Лизой два жита, забота о них целиком лежит на Лиз. Раз в неделю она ко мне приходит, моет, стирает, убирает. По хозяйству ей отец помогает: стрижет траву, ухаживает за лошадьми, цветочки поливает. Он у нее старенький, но еще очень бодрый.
Жан-Франсуа хозяйством не занимается?
Ну что ты! Он натура творческая, рожден для вдохновенья, для звуков сладких и молитв. К тому же, несостоявшийся гений означает надлом. В настоящее время он медленно собирает себя по частям, сочиняя акустическую музыку.
Ее здесь кто-то слушает?
Из вежливости. Хотя от нее даже местные куры нестись перестают. Он дает изредка бесплатные концерты на деревенских праздниках, но в повседневной жизни работает библиотекарем
С двумя консерваторскими дипломами?!
И блестящим началом дирижерской карьеры. C'est la vie, ква, извини за банальность. Тут, в Кастельно, есть небольшая медиатека, эспас культюрель, дом культуры в миниатюре. Никто туда, естественно, не заходит; Ваня сидит целыми днями один. У него там есть пианино, он притащил кое-какую аппаратуру, что-то мудрит, творит, слушает всякую какафонию; ничего, кроме этого ему не нужно. Ну еще книги, он много читает.
Они с Лиз богаты?
Еле сводят концы с концами. У них три кредита, Лиз из-за них страшно переживает.
Как же я буду с ними объясняться? Я плохо знаю французский. В университете он шел у нас вторым языком, но я много лет на нем не говорила.
Справишься. Если что, помогу, я тут малость выучился по-басурмански.
Я грамматику совсем не помню!
Об этом не беспокойся. Во французских деревнях грамматику никто не знает, может быть, только Ваня.
А по-английски они говорят?
Условно. Хэлоу, тре бьян.
Это не совсем по-английски.
Только не говори им об этом. Ладно, переодевайся, не буду тебе мешать.
* * *
Когда через час Анна, слегка подкрашенная, в длинной юбке из тонкой мягкой шерсти и темно фиолетовой кофте с низким вырезом, очень ей шедшей, спустилась вниз, она выглядела нарядной и женственной. Жан-Франсуа и Лиз уже сидели на кухне вместе с Норовым на высоких табуретах вокруг стола, пили кофе и болтали. При виде Анны французы церемонно поднялись со своих насестов.
Жан-Франсуа был высок, худ, лет сорока, со светло-серыми близорукими, рассеянными глазами, длинными спутанными, светло-каштановыми волосами, небрежно забранными сзади в хвост, и бородой гораздо темнее волос. На узких плечах болтался свободный меланжевый джемпер, наряд довершали джинсы и туфли, хотя и не новые, но хорошего качества.
Лиз, невысокую ладную шатенку, трудно было назвать красавицей в полном смысле этого слова, черты ее лица были грубоваты. Но у нее были большие темные глубокие глаза и чудесные густые длинные волосы. Крепко сбитая, полногрудая, с крутыми бедрами, она источала ту земную витальность, которая многих мужчин притягивает сильнее, чем красота.
Норов представил их друг другу.
Хочешь кофе? спросил он Анну. Или вина?
Лучше чаю.
Он включил чайник.
Как долетели? спросила Лиз. Без приключений? Я приготовила к вашему приезду финансьеры.
Она показала на маленькие мягкие бисквиты с малиной, лежавшие на большой тарелке, принесенной ею из дома. Руки у нее были крупными, мужскими, без маникюра. Анна взяла один бисквит, попробовала и зажмурилась. Лиз заулыбалась и сразу стала обаятельнее.
Нравится вам у нас? спросила она.
О, да! Такой вид!
Три «Д», подсказал Норов.
Что означает три «Д»? заинтересовалась Лиз.
Наверное, что-то очень хорошее, я не очень разбираюсь в современном российском жаргоне, на котором выражается Анна.
Анна взглянула на Норова с укором.
Он меня дразнит, сказала она.
Поль? улыбнулся Жан-Франсуа, открывая мелкие, неровные зубы, несколько портившие его красивое лицо. Он может. Он и меня часто дразнит. Например, он утверждает, что не воспринимает Онеггера!
Кого? переспросила Анна.
Онеггера, по-русски повторил Норов. Французский композитор, которого Ваня ставит исключительно высоко и от которого мне на дерево хочется залезть.
Он для меня слишком авангарден, вновь возвращаясь на французский проговорил он. У него нет мелодии.
Но у него есть многое другое. Ты не сумеешь это понять, если не будешь его слушать. Кстати, раз уж ты такой любитель мелодии, ты слушал вторую Брамса в исполнении Шолти? Я вчера отправлял тебе ссылку. Совершенно иная интерпретация, чем у Караяна! Мне интересно твое мнение.
Норов вздохнул.
Ванюша, дорогой, я не услышу разницы, эти тонкости не для моего уха.
Иными словами, ты не слушал?
Извини, не успел, я готовился к приезду Анны. Стирал, гладил
Разве у вас были грязные вещи, месье Поль? простодушно удивилась Лиз. Я же вчера принесла все из стирки. Чистое и выглаженное
Лиз, я выражался в переносном смысле, вновь вздохнул Норов. Беда мне от этих французов, негромко бросил он Анне. Лиз, я хотел сказать, что захлопотался по дому. На самом деле я брился, укладывал феном волосы, они у меня вдруг отросли на нервной почве.
Ты просто voyou, Поль! осуждающе заключил Жан-Франсуа.
Что такое «voyou»? спросила Анна у Норова.
Хулиган, перевел он.
Месье Поль не хулиган, а насмешник! (taquin), вступилась за Норова Лиз. Он любит пошутить, но он совсем не хулиган! «Voyou» это тот, кто совершает что-то противозаконное, пояснила она Анне.
Я не обижаюсь, заверил Норов. Я только на правду обижаюсь.
Но это правда, пожал узкими плечами Жан-Франсуа. Представляете, обратился он к Анне, в прошлом году он избил человека!
Ты с кем-то подрался? Здесь?! Анна изумленно распахнула круглые глаза.
Ваня придумывает! запротестовал Норов. Фантазии на тему «Хованщины».
Его даже забрали в жандармерию, подтвердил Жан-Франсуа Анне и покивал головой. Впрочем, на сей раз он, похоже, скорее гордился выходкой Норова, чем осуждал ее. Хорошо, что тот парень, которого он поколотил, не стал подавать жалобу, иначе Лансак его бы не отпустил, упек бы за решетку.
Кто такой Лансак? спросила Анна.
Местный шеф жандармов, ответила Лиз. Очень придирчивый.
Тщеславный идиот, уточнил Жан-Франсуа. В Кастельно его никто не любит!
Лиз, видимо, сочла резкость мужа в оценке столь крупного начальника как шеф деревенских жандармов чрезмерной и поспешила перевести разговор на другую тему.
Вы собираетесь показывать мадам Анне Кастельно, месье Поль?
В воскресенье дьякон обещал экскурсию в сокровищницу церкви.
Нашу церковь стоит посмотреть, радостно закивала Лиз, глядя на Анну. Она построена в четырнадцатом веке!
В двенадцатом, поправил Жан-Франсуа.
Я не очень в этом разбираюсь, Лиз смущенно улыбнулась. Я в церковь не хожу.
Там замечательные фрески и фигуры святых из дерева, прибавил Жан-Франсуа.
Пьер вам покажет, заверила Лиз. Пьер это дьякон. Такой говорун! Но очень добрый и образованный, последнее она произнесла с уважением.
Он отказался брать деньги за экскурсию, и я пригласил его пообедать вместе с нами. В ресторане на площади, присоединитесь? Скажем, в двенадцать. Думаю, мы к этому времени уже освободимся.
Они переглянулись.
Почему бы и нет? отозвался Жан-Франсуа. На воскресенье мы ничего еще не планировали.
Спасибо, сказала Лиз все еще нерешительно. Если мы вам не помешаем
Мы будем рады, улыбнулась Анна.
В нашей округе много старинных деревушек, которые входят в число самых красивых во Франции, не без гордости сообщила Анне Лиз. Вам будет, что посмотреть
Если только не объявят карантин, заметил Жан-Франсуа.
Улыбка сразу сошла с лица Лиз, на нем отразилось беспокойство.
Надеюсь, не объявят, сказал Норов.
Надеюсь, объявят, возразил Жан-Франсуа.
Лиз обернулась к нему.
Если введут карантин, туристы не смогут к нам приехать! с упреком произнесла она.
Нельзя думать только о себе, это нехорошо, покачал головой Жан-Франсуа. Деньги вообще приобрели в нашей жизни непомерное значение, добавил он, адресуясь к Анне и Норову. Это характеризует французов не с лучшей стороны.
Как же жить без денег? не сдавалась Лиз. Карантин это конец для нас! Пропадет весь сезон.
Коронавирус уже убил в Испании и Италии несколько тысяч человек! произнес Жан-Франсуа. Подумай, что важнее, наш доход или человеческие жизни? Он бьет по самым хрупким («fragiles»), а государство по сути ничего не делает, чтобы их защитить.
Хрупкими ты называешь старых и жирных? уточнил Норов.
Почему старых и жирных, месье Поль? удивилась Лиз.
По статистике они составляют больше 80 процентов заболевших.
Послушай, Поль, в этом нет их вины! запротестовал Жан-Франсуа.
В том, что они старые и жирные? А чья вина?
Это возраст, болезни, проблемы питания. Да какая в конце концов разница, толстые они или худые! Это люди и они умирают!
И пусть умирают. Они не делают мир прекраснее. Дряхлые, бесформенные, они едят, болеют от обжорства, жалуются на свои болячки и вновь едят. И хотят, чтобы так было всегда.
Неужели тебе их не жаль? Или ты опять меня дразнишь?
Любовь к дальним, Ваня, это социалистическое лицемерие. Оно часто заканчивается революциями и истреблением ближних, уж нам ли, русским, это не знать! Я сочувствую тебе, Лиз, Анне, но не старым толстякам, которых я в глаза не видел. Старческое слабоумное цепляние за жизнь вызывает у меня чувство неловкости. Предел человеческой жизни отодвинулся сначала за семьдесят лет, потом за восемьдесят, а нам все мало! Нам все кажется, что мы чего-то не доели, не доныли
Никто не хочет умирать, месье Поль, сказала Лиз. Это же нормально.
Я считаю это крайне невежливым по отношению к окружающим.
Ты не любишь людей, Поль! осуждающе заметил Жан-Франсуа.
Не в безобразии. Человек для меня одухотворенное, деятельное, созидающее существо. В качестве бессмысленного жующего животного он мне не внушает ни уважения, ни симпатии. И, откровенно говоря, я не понимаю, как ты, человек по природе своей исключительный, можешь выступать таким яростным сторонником равенства?
По-твоему, лучше быть на стороне сильных и богатых, Поль? в голосе Жана-Франсуа прозвучал сарказм.
Нет, Ваня, я на стороне талантливых, трудолюбивых, красивых и здоровых. Их в мире осталось очень мало, это вымирающий вид. Их нужно беречь, а не толстых, старых и праздных. Что касается богатых, то не стану рассуждать про Европу и Америку, там своя история, но на моей родине богатые это в подавляющем большинстве жадные, отвратительные пиявки.
Но ведь ты сам богатый человек, Поль, вдруг усмехнулся Жан-Франсуа, обнажая свои мелкие неровные зубы. Разве нет?
Это был неожиданный и неприятный выпад; он будто укусил. Норов нахмурился.
С чего ты взял, что я богат, Ваня? Потому, что я расстаюсь с деньгами легче, чем окружающие?
Он вовсе не хотел вас обидеть, месье Поль, испуганно вмешалась Лиз. Ведь правда, шери? Он просто не так выразился
Норов заставил себя улыбнуться.
Конечно, хотел. Но я на него не сержусь.
Не стоит воспринимать буквально все, что говорит Павел, вмешалась Анна. Когда я работала у него, я лично по его распоряжению переводила миллионы на благотворительность. Мы финансировали дома престарелых, специальные учреждения для детей-инвалидов, да кому только мы не помогали! Мы тратили огромные деньги
И поступали очень глупо! перебил Норов. Чем больше ты раздаешь нищим, тем больше их становится. Помнишь директрису фонда для умственно отсталых детей, которой мы вгрузили кучу денег? спросил он, переходя на русский. Такую толстую, решительную носатую тетку, убежденную, что в мире нет ничего важнее, чем спасение мелких идиотов?
Конечно, помню. Она твердила, что нельзя ждать за это благодарности, это дело совести каждого.
Подразумевая, что это долг каждого. Удобная позиция для получателя, согласись?
Он перевел Жану-Франсуа и Лиз смысл этого короткого обмена репликами и продолжал уже по-французски.
У этой достойной дамы было трое ненормальных детей от разных мужей. Все трое содержались за счет благотворителей в специальном заведении, которым она руководила. Так вот через некоторое время она родила четвертого, опять ненормального. Выходит, я да и другие жертвователи энергично способствовали разведению ее неполноценного потомства!
Ты действовал в соответствии со своими тогдашними убеждениями, возразила Анна. Что же в этом плохого? Мне кажется, когда человек живет в соответствии с принципами, это достойно уважения.
Да, но жаль, что я так долго придерживался ошибочных убеждений.
По-вашему, никому вообще не нужно помогать? простодушно спросила Лиз. Совсем-совсем никому?
По тону вопроса Анна догадалась, что Лиз переживает за себя, и что ей, как и Жану-Франсуа, не раз случалось пользоваться щедростью Норова. Беспокойство, прозвучавшее в ее вопросе, показалось Анне забавным.
Не знаю, отозвался Норов. Может быть, никому.
А я считаю, что правильными были твои прежние убеждения, возразил Жан-Франсуа.
Норов только усмехнулся, показывая, что считает бесполезным продолжать этот спор.
* * *
В секцию по плаванью Павлика привела мать. Она опасалась, что он останется маленьким, как она сама, а плаванье, как она считала, способствует росту.
Плаванье Павлик не полюбил. Вода в бассейне всегда оставалась холодной, и он начинал стучать зубами, уже выходя из душа. Очков в ту пору не было; хлоркой выедало глаза до рези, до красных прожилок. Но, чувствуя ответственность перед матерью, он не мог бросить и не пропускал тренировок, даже на каникулах, когда приходилось заниматься дважды в день.
Мать приходила на соревнования, в которых он участвовал, приводила с собой сестру, и обе болели за него. Если Павлуша выигрывал, то мать устраивала в его честь обед и пекла шарлотку. Сестра присоединялась к ее поздравлениям, но не вполне искренне; кажется, она считала, что он и так слишком задается. Сама Катя, в отличие от брата, спорт не любила, зато прилежно занималась музыкой.
Тренировала детскую группу рослая крупная широкоплечая женщина топорной внешности, с грубым трубным голосом. В свое время она была «спинисткой», чемпионкой России на длинной дистанции; оставив плаванье, сильно раздалась или, как она сама выражалась, «закабанела». Звали ее Галина Николаевна, воспитанники за глаза называли ее Галькой. Она немилосердно распекала их за лень; особо нерадивые наказывались после тренировки дополнительными десятью бассейнами баттерфляем и сотней отжиманий на суше.