Добыча - Макарова Евгения 3 стр.


Наконец Дю Лез открывает дверь и останавливается на пороге. На нем уже другие шелковые шаровары, а джама застегнута на мусульманский манер под левой рукой. У него опрятный вид ниже шеи и крайне помятый выше: хаотично растрепанные белые волосы, темные мешки под глазами.

 Ты вчерашний мальчик, да?  спрашивает Дю Лез, прищурившись.

 Аббас.

 Аббас,  Дю Лез почесывает заросшую щетиной щеку.  Ты спал в той комнате?

 Как ты сказал мне, Сахаб.

 Я помню,  отвечает француз, защищаясь.

Он медленно опускает одно колено на простыню:

 Ты поел, да?

Дю Лез тянется вперед, чтобы ополоснуть руки в миске с водой, которая, очевидно, не предназначена для питья.

 Сахаб не завтракает?

Дю Лез достает серебряную фляжку и наливает в чашку с тепловатым кофе прозрачную жидкость. Помешивая мизинцем, он отпивает три глотка, передергивает плечами:

 Завтрак,  говорит он.

Берет миску с орехами:

 Обед.

Аббас размышляет, стоит ли ему упоминать, что Типу Султан недавно запретил употребление алкоголя, а также других интоксикантов, таких как белый мак и конопля. Конечно, такой человек, как Дю Лез, свободно говорящий на каннада, должен быть в курсе правил?

Прежде чем Аббас успевает решить, стоит ли ему открывать рот, Дю Лез поднимается на ноги:

 Тик-так, дел много, пошли.

* * *

Дю Лез ведет их по коридорам и потом через двор, Аббас следует за ним, отставая на нескольких шагов. Дойдя до аккуратного, покрытого известняком сарая, Дю Лез толкает раздвижную дверь и выпускает попавшую в западню птицу.

Из всех комнат, которые Аббас видел за последние два дня, эта мастерская Люсьена Дю Леза единственная, от которой у него перехватывает дыхание.

Стены покрыты инструментами всех видов и размеров тесаки, пилы, клещи и топоры, а еще стамески, такие маленькие и с такими разными наконечниками, что он даже не может представить, что ими можно делать. Он также не знает, что делать с собой в их присутствии, к чему прикасаться в первую очередь или не прикасаться вообще. Из корзины торчит целый букет длинных дощечек. Токарный станок ждет своего часа. А на одном из столов лежит на подпорках огромный кусок дерева, очищенный от коры.

Аббас пробегает глазами по всем предметам и останавливает взгляд на необычном приспособлении плоском деревянном столе на маленькой железной подставке. Через центр стола под прямым углом проходит зазубренное лезвие длиной с человеческую руку и толщиной с ноготь. Аббас подходит к нему с такой осторожностью, как будто инструмент может в любой момент ожить.

 Механическая пила,  с гордостью говорит Дю Лез.  Я сделал ее сам, но давай не будем отвлекаться.

Дю Лез подзывает его к столу, на котором лежит раскрытая тетрадь, в желобке на сгибе заточенная палочка.

 Это стило,  говорит Дю Лез, размахивая заточенным кончиком, остальная часть стержня скрыта под деревянной оболочкой. Аббас все еще рассматривает стило, когда Дю Лез кладет на стол вчерашнюю винтовку.

 Alors[11],  говорит Дю Лез, указывая на тигра и солдата,  давай посмотрим, сможешь ли ты нарисовать вид слева.

Аббас крутит стило в руках. Он разглядывает фигурки так долго, как только может, и только потом прикасается стержнем к бумаге. Несколько пробных штрихов превращаются в гибкие линии. Зернистая бумага шелестит в его руках, и на ней проявляется рисунок, который придумал не он, но который каким-то образом стал его собственным.

Закончив, Аббас садится, кладет стило обратно в тетрадь, ждет похвалы.

Дю Лез быстро чиркает поверх эскиза, объясняя, что тигр будет полым, в голове у него будет механизм, а в теле трубки органа. В боковом срезе прямо над ушами тигра будет своего рода крышка, которая будет обнажать эти трубки. Дверца в грудной клетке будет открываться и превращаться в клавиши из слоновой кости, на которых будет играть органист, стоящий слева от тигра.

 А где будем прятаться мы?  спрашивает Аббас.

 Зачем нам прятаться?

 Чтобы издавать рычащие звуки изнутри тигра.

 Нет, я же сказал, механи  Дю Лез машет рукой.  Долго объяснять. Ты работаешь снаружи, а внутренности предоставь мне.

С помощью складной линейки Дю Лез намечает мелом размеры механизма на большом куске дерева. Аббас проводит рукой по срезу. Текстура древесины плотная и равномерная, пористая, слегка подсушенная, но не настолько, чтобы треснуть при первом же ударе.

 Теперь ты,  говорит Дю Лез, передавая мел Аббасу, и тот начинает набрасывать контуры Тигра и Солдата, стараясь не выходить за рамки разметки. Вот наковальня головы, арка спины, волна живота, выпуклость морды, изгиб лапы. Поначалу его рука дрожит, но чем дольше он рисует, тем тверже она становится. Пять раз перепроверив расчеты, Дю Лез идет к своему столу.

 Теперь я начну работать над органом.

 А я, Сахаб?

Дю Лез пожимает плечами, как будто ответ очевиден:

 А ты сделаешь тигра.

Аббас старается не обращать внимания на легкий спазм в желудке и направляется к стене с инструментами. Его взгляд перескакивает с одного на другой, голова кружится от разнообразия резцов, он никак не может сделать выбор. Он стоит неподвижно, все сильнее теряясь с каждой уходящей секундой, в которую он так ничего и не сделал.

 Аббас,  говорит Дю Лез.  Подойди на минутку.

Вздохнув, Аббас приближается к столу с пилой.

Дю Лез указывает трубкой:

 Дотронься до лезвия. Щипни, как струну.

Аббас щиплет длинное тонкое лезвие. Оно начинает визжать, вибрировать.

 Если лезвие слишком тугое, оно сломается,  говорит Дю Лез.  Если лезвие слишком мягкое, оно сломается. У него должно быть нужное напряжение. Tu vois?[12]

 Ты хочешь, чтобы я работал пилой?

 Нет, нет. Я имею в виду, что ты должен спешить медленно. Так говорил мой папа и это был единственный полезный совет, который он мне дал. Festina lente[13].

В этой фразе для Аббаса нет ни малейшего смысла, но страх начинает понемногу отпускать его, он возвращается к стене с инструментами и заставляет себя снять одну из больших стамесок, изогнутое долото шириной с большой палец. Он подносит инструмент поближе, чтобы рассмотреть точеную ручку, идеально закрепленную и подогнанную под лезвие. Потом он берет молоток с круглой головкой, плотно сидящей на рукоятке. Эти инструменты превосходят все, чем он когда-либо пользовался раньше, но, как он хорошо знает, мастерство не сводится к инструментам.

Вооружившись, он подходит к куску древесины и, прежде чем его снова парализует, кидает взгляд на чертеж и начинает там, где он начинает всегда: в самой высокой точке. Бьет молотком по резцу. Удар, еще один, движения уверенные, скупые.

Дерево начинает терять анонимность. Поднимая и опуская резец, он представляет, что пробивается к тигру, рвущемуся на свободу.

Он работает над созданием нужного угла в передней части тигра, который в будущем станет плавным изгибом его опущенной шеи, и вдруг слышит чудесный звук.

Это Дю Лез, сидящий за крошечным столиком с пилой, начинает крутить педали. Лезвие длиной с человеческую руку пилит с невероятной скоростью, тонкий клинок движется вверх-вниз без остановки, пока Дю Лез скармливает ему брусок светлого дерева. Аббас подходит ближе, забывая отложить инструменты, смотрит, как стружка летит с железных колес, а дерево режется легко, как хлеб.

Дю Лез перестает крутить педали: пила замирает. Он берет в руки тонкий прямоугольник:

 Joli, nest-ce pas?[14]

Аббас в изумлении. Он готов отдать что угодно, лишь бы попробовать самому. Прежде чем он успевает спросить, Дю Лез возобновляет вращение.

* * *

В полдень Аббас выходит на улицу, чтобы помолиться. Он почти ожидает, что Дю Лез присоединится к нему, ведь француз полностью ассимилировался, но тот не поднимает глаз от работы и, кажется, даже не слышит муэдзина. Он прикладывает линейку к огромному листу бумаги, его перо вычерчивает прямые линии, которые складываются в загадочный ромбовидный узор.

Чуть позже им подают обед, расстилая во дворе белое покрывало. Трава мягко пружинит под ногами. В этот раз Аббас моет руки в правильной чаше, размышляя, почему эта вода ощущается как само богатство.

Тем временем Дю Лез сидит в отдалении на низеньком стульчике. Он смотрит в небо сквозь отрез светлой кожи и хмурится.

Желудок Аббаса урчит от желания отведать говядину в кокосовой стружке, крученые гнезда идияппама[15]. Он смотрит на Дю Леза, который, кажется, даже не подозревает, что обед подан и что Аббас ждет его.

 Dommage[16],  бормочет Дю Лез.  Слишком тонкая. Тонкая кожа пропускает воздух и легко рвется

Он поднимает взгляд на Аббаса:

 Ты меня ждешь?

Аббас серьезно кивает.

Вздохнув, Дю Лез вешает кожу на табурет и садится рядом на покрывало. Аббас накладывает им обоим, но Дю Лез опять начинает трапезу со своей фляжки, опрокидывая ее в стакан с соком гуавы. Залпом он выпивает жидкость до дна и закрывает глаза, по лицу разливается облегчение.

 Я заплатил хорошие деньги за эти овчины.

Аббас спрашивает с набитым ртом:

 Для чего они, Сахаб?

 Для рычащей трубы,  объясняет Дю Лез,  они будут работать как мехи, издавая тигриное рычание изнутри головы. Из кожи будут сделаны боковые части, но, понимаешь тонкие места пропускают воздух, а это ухудшает звук. Французское слово «животное» происходит от латинского animus, что означает «дыхание». Конечно, внешний вид тигра должен поражать, но именно звук вдохнет в него жизнь. О! Это питахайя? Обожаю питахайю.

 Сахаб  Аббас колеблется, Дю Лез откусывает сверкающий белый ломтик.  Это правда, что вы величайший изобретатель Франции?

Дю Лез усмехается:

 Конечно нет.

Оба замолкают, внезапно осознав, что этот ответ подразумевает нечестность Типу Султана.

 Я был послан Его Величеством Людовиком XVI,  поясняет Дю Лез.  И прибыл сюда в сопровождении трех посланников Майсура. Слышал о них?

Аббас кивает. Еще одна тема, с которой нужно быть осторожным в сложившихся обстоятельствах.

(Коротко о королевских посланниках: Типу Султан отправил в Париж трех визирей с наказом, чтобы они привезли ему разнообразных французских ремесленников и инженеров, садовников и врачей, знатоков фарфора, стекла, часов, оружия, шерсти и что самое важное обещание политического союза. Вместо этого посланники вернулись из Франции с фарфоровым кальяном и Дю Лезом. Говорят, Типу пришел в ярость, ведь кальянов у него было несметное количество; ему нужен был союз и ремесленники, которые помогли бы ему открыть фарфоровую мануфактуру. Один из посланников благоразумно бежал из Майсура. Двое других, Акбар Али Хан и Мухаммед Усман Хан, приняли приглашение Типу прогуляться в саду, где он их и убил, а по Майсуру разнесся слух, что все трое предали своего властелина.)

 Они предали своего властелина,  говорит Аббас.

 Я слышал. Я считал их весьма достойными людьми.

Аббас наблюдает, как Дю Лез поглаживает подбородок тыльной стороной ладони, примирительный жест.

 Я планировал пробыть в Майсуре один месяц. Но потом ситуация в моей стране усложнилась.

 Усложнилась?

 Война.

Аббас поглаживает свой гладкий подбородок, подражая Дю Лезу:

 Мы здесь всегда в состоянии войны.

 У вас Майсур воюет с другими. У нас Франция воюет с Францией. Король и королева брошены в тюрьму, дворец захвачен

 Кем?

 Народом Парижа.

 Простыми людьми?

 Insurgés[17]. Но мои друзья в Париже говорят, что рождается новый порядок. Тот, в котором власть будет принадлежать промежуточному классу.

 Промежуточному классу?

Дю Лез думает, соединяя и разъединяя ладони, потом разочарованно сдается:

 Ох, неважно. Блак говорит, что скоро будет мир.

 Блак это новый король?

 Ха!  Дю Лез улыбается.  Он и правда довольно высокого мнения о себе. Но нет. Когда-то он был моим учеником. Теперь он мой деловой партнер, очень талантливый часовщик.

Дю Лез сдерживает себя, чтобы не сказать больше. Аббасу не стоит знать слишком многое. Например, ему не нужно знать, что Блак на десять лет моложе и на десять сантиметров ниже Дю Леза. Или что Блак каждое утро ест чеснок и утверждает, что именно поэтому он редко болеет. Что у него есть родимое пятно на внутренней стороне бедра. Что он чихает по три раза подряд. Что он не смотрит в глаза, когда злится, и что Дю Лез находит это очень обидным. Все это Аббаса не касается. Дю Лез подцепляет сушеный абрикос из миски.

 Пробовал? Они от Румского султана.

Аббас кусает абрикос, Дю Лез следит за его реакцией.

 Вкусно?

Аббас кивает. Так же вкусно, как грызть подслащенный кусочек ботинка.

Дю Лез тянется к своей патке удивительному одеянию с множеством потайных кармашков и извлекает оттуда массивный серебряный диск. Он нажимает на кнопку на боковой стороне диска, открывается дверца. Стараясь не нарушить личное пространство француза, Аббас напрягает зрение, чтобы разглядеть, что внутри.

 Lhorloge[18],  говорит Дю Лез, вытягивая ладонь, в которой плотно лежит предмет.  Он показывает время, как солнечные часы на вершине мечети, но с гораздо большей точностью.

Аббас изучает круговое расположение черных меток на белом циферблате. От центра часов отходят две линии, одна длиннее другой, а третья, тонкая, как ресничка, медленно движется по кругу.

«Но как она двигается без того, кто ее двигает?»  задумывается Аббас.

Как будто предвидя вопрос, Дю Лез разворачивает часы и открывает еще одну дверцу, обнажая тонкие золотые шестеренки, которые вращаются навстречу друг другу. Они двигаются сами по себе, зубья идеально входят в зазоры. Странно, что от взгляда скрыта именно эта сторона, ведь она гораздо чудеснее, чем лицевая.

 Я сделал такие же часы для Типу,  говорит Дю Лез.  Между нами: эти лучше.

 Почему, Сахаб?

 Эти часы более точные, более элегантные. Их сделал Блак. Он хорошее меня,  Дю Лез недоуменно наклоняет голову.  Хорошее меня?

 Лучше меня.

 Лучше меня, oui.

Дю Лез вглядывается в циферблат часов, словно пытаясь прочитать историю, написанную тикающими стрелками:

 В январе я приехал в Майсур. В июле Париж пал.

 Не вовремя,  говорит Аббас.

Дю Лез поднимает голову и удивленно смеется. Аббас улыбается, гордясь тем, что нашел подходящее слово.

4

Следующие три дня прошли без происшествий.

За это время Аббас узнал, что существует две версии Дю Леза. Одна версия, которая ему нравится больше, является после полудня, после второй порции «завтрака», когда щеки француза становятся румяными, а глаза прозрачными, как стекло. Менее приятная версия Дю Леза, бледная и пучеглазая, ворчит в знак приветствия.

Он всегда начинает свой день с набросков в маленькой книжке, зажав трубку в углу рта. Трубка, которая никогда не горит в рабочее время, кажется, имеет решающее значение в его процессе, как и стило. Больше ничего со своего стола Аббас разглядеть не может. Ему хочется подойти поближе, посмотреть, что же Дю Лез с такой яростной сосредоточенностью набрасывает в блокноте. Зачем он нарезает кожу на такие широкие полосы? Зачем он складывает их туда-сюда в узкие веера? А теперь он зажимает веера маленькими тисками может быть, чтобы приучить их держать складки? Но для чего нужны веера?

 Pas de temps à perdre![19] говорит Дю Лез, поймав взгляд Аббаса.  Продолжай работу.

Аббас возвращает свое внимание к куску дерева. Он все еще чужой ему, этот кусок, они узнают друг друга только в ходе дальнейшей беседы. И как любой разговор между незнакомыми людьми, их беседа начинается осторожно. Стук молоточка о дерево, расслабленные указательный и большой пальцы, скорость постепенно нарастает, щепки летят то в одну, то в другую сторону, и вот он уже растворился в работе, он больше не мастер игрушек, служащий Типу Султану. Он дерево, молоток и резец. Ореховый аромат струится из нутра древесины, ее поверхность словно водная гладь, обдуваемая ветром.

Назад Дальше