Шатай!
Нэ спишь большэ?
Где мы?
Шлях вдохнул сладко и глубоко.
Дома. Напугалась?
Травознайка напугалась мало не до смерти ещё в Тяпенках. Нынче же, уразумев, что сотворила, и вовсе как дышать забыла. Напросилась со шляхами! В Мёртвые земли! Сама напросилась!
Что молчишь?
Крапива выдавила:
Да
Нэ бойся. Нэ дам в обиду.
Руки его держали поводья и покоились по обе стороны от девичьего тела навроде объятий. И оттого делалось ещё хуже, хоть спрыгивай наземь да бегом беги. Но справа и слева ехали ещё шляхи всё племя Иссохшего Дуба, за вычетом погибших. И один из них вёз пленника. Власу доля выпала всяко страшней, чем Крапиве, но жалеть его не выходило. Княжича разве что к Хозяйке Тени отправят, а вот что удумают сделать с девицей, ещё неизвестно.
Меня тронуть нельзя. Хворобная я на всякий случай напомнила Крапива.
И что жэ?
Если Голос сорвался на писк, но девка докончила: Если станешь меня неволить, колдовство
Козлиное дэрьмо! выругался Шатай. Как смеэшь, жэнщина, такоэ говорить?!
Крапива вжала голову в плечи. Ударит? Сбросит с коня и затопчет? Шатай плюнул на две стороны, как водилось за их народом, ежели кого-то сильно оскорбили.
Сказал бы такоеэ муж, я развэсил бы сушиться на вэтру еэго кишки!
Прости Я не научена вашим обычаям.
Ярость кипела в голосе, но Шатай как мог смягчился.
Я нэ похитил тэбя. Ты поехала сама. По доброй волэ. С чэго бы мнэ принуждать тэбя к чэму-то?
Кабы не видала Крапива своими глазами, что творят дети Мёртвых земель в бою, обрадовалась бы. Шляхи чтили женщин едва ли не наравне с богами, а касаться их могли лишь с дозволения. Прежде травознайка не ведала, отчего односельчане страшатся такого народа. Но нынче поняла мать и Матку, молящих срединного княжича о защите. Хотя что уж, Власова дружина принесла Тяпенкам не меньше бед.
Вождь дозволит мне остаться в племени?
Шатай пожал плечами.
Ты жэнщина. Разве вождь можэт что-то тэбе воспретить?
Откуда-то сбоку раздался сдавленный стон, а потом крик и звук, словно уронили мешок с мукой. Затем брань:
Срэдинный выродок!
И удары. Крапива вцепилась в конскую гриву: лишь один срединник ехал вместе с племенем. По темноте было не разглядеть, зато звуки разносились далеко: кого-то жестоко били ногами, а после помочились.
Убили прошептала Крапива.
Нэ-э-э. Много чэсти. Он нэ заслужил быстрой смэрти. Эй! Ты что, плачэшь? Почэму?
Д-день трудный
Ровно в тот же миг прозвучал приказ:
Прэвал!
Шатай хлопнул травознайку по спине, и та едва не вылетела из седла.
Вот и отдохнёшь! А послэ отвэду тэбя на поклон к вождю.
***
Ночи в мёртвых землях были так же холодны, как жарки дни. Шляхи развели костры и подкармливали их сухим навозом, от чего по равнине стелился едкий дым. Деревьев, столь милых сердцу травознайки, стало меньше, хоть ехал отряд никак не дольше одной ночи. Но не шумела над головой листва, не играл ветер свою песнь на струнах ветвей. Лишь шёпот безжизненных сухих кореньев слышала та, что привыкла говорить с травами.
Крапива старалась не показываться шляхам, всё льнула к уставшему коню. Шатай же, будто нарочно, то и дело подзывал её:
Хэй, златовласая! Что мёрзнэшь, иди к огню!
От жеребцова бока тепла было немного, да Крапива и сама понимала, что от любопытных взглядов не спрячешься. Сама, чать, увязалась со степняками.
Ночлег шляхи устроили сноровисто да привычно и, пока девица собралась с духом, чтобы предложить помощь, уже управились. Оно и ночлегом привал назвать стыдно: заря уже занялась, а редкие степные птицы пробовали голос. Откуда ж Крапиве знать, что шляхи спать укладывались аккурат в это время когда ночной холод уже не ломает кости, а дневная жара не выжимает из тел последнюю влагу.
Скажи своей жэнщине, пусть идёт сюда, буркнул один из шляхов, гревшихся подле Шатаева костра.
Крапива погладила на прощанье жеребца, в который раз порадовавшись, что животных её хвороба не мучает, и подошла к огню. Таковых очагов, разгоревшихся посередь бескрайнего поля, было четыре. Один, поболе, вождя. С ним рядом сидели лишь ближники. Пленника вроде повели туда же, но надели на шею верёвку и привязали к камню чуть поодаль. Ещё два огня развели средние воины, от них слышался гортанный смех и доносился запах мяса. Последний же костёр, рассудила Крапива, для самых младших. Младшими были Шатай, хмурый шлях с перевязанным после боя бедром и одноглазый, что позвал её. Он сказал, когда Крапива приняла из рук Шатая бурдюк с водой:
Спроси, дозволит ли с ней заговорить.
Эка честь! Срединники спрашивали дозволение рот открыть разве что при Посаднике, да и то не потому, что обычай блюли, а потому что тот был скор на расправу.
Отчего же не дозволить
Но шляху того оказалось мало, он ждал.
Нэ так скажи, посоветовал Шатай. Скажи, «говори со мной».
Говори со мной, повторила Крапива.
Одноглазый развязал горло сумы, сыпанул из неё крупы в висящий на треноге котелок, перемешал и лишь потом продолжил:
Мэня звать Кривой. Ты пошла с нами из селэния?
Да.
Свет пламени делал глубже морщины на его лице. Кривой нахмурил лоб и стало видно, что он не молод.
Почэму?
Крапива и себя-то об этом спрашивала, да ответить боялась. Она сцепила зубы.
Нет мне жизни в деревне.
Кривой повременил, зачерпнул длинной ложкой из котелка, попробовал, добавил соли. Крапива ждала, что молвит.
Почэму?
Хворобная я Шлях с перевязанным бедром напоказ отодвинулся, и Крапива торопливо добавила: Не заразная. Но Коснуться никого не могу. Боги сделали так, что кожа моя жжётся.
Третий шлях плюнул на две стороны и рявкнул:
Аэрдын!
Шатай же пнул его ногой и хохотнул.
Сам ты аэрдын! Это благословение Рожаницы! Чтоб такие, как ты, нэ распускали рук!
Крапива испугаться не успела, как раненый засмеялся в ответ и тоже пихнул Шатая. Тогда она осмелела.
Я просилась с вами, потому что слыхала, шляхи не касаются своих женщин
Ещё как касаются! перебил Шатай. С дозволэния, но так, что жэнщины кричат от счастья!
В свете огня и без того всё казалось рыжим, но Крапива совсем уж покраснела.
Ты сэла в сэдло нашего Шатая, заметил одноглазый. Знаешь ли, что это значит?
Крапива замотала головой, а Шатай насупился. Это заметили все, и раненый хмыкнул:
Уж нэ рэшил ли хэлгэ взять себэ жэну обманом?
Тогда Крапива узнала, как вспыльчивы могут быть шляхи, и как много делала Свея, дабы не разозлить их. Шатай взвился с места и выхватил нож. Он кинулся на того, кто обозвал его хэлгэ, перемахнув через костёр и не задев притом котелка. Кривой даже мешать в нём не перестал. Крапива подорвалась остановить сцепившихся мужей, но одноглазый махнул на них ложкой.
Сиди. Разбэрутся. Нэ впервой.
На драку от других костров не сбежались ни поглазеть ни, тем более, разнять. Только послышался чей-то смех:
Опять Брун с Шатаем костёр дэлят!
Делёж и верно был не первым: двое катались по колючей траве и угощали друг друга ударами, но никто не уступал.
Крапива прошептала:
Что такое хельге?
Нэ произноси вслух. Кривой плюнул через плечо. Это дрянь. Бэзродный, слабый, трусливый.
Разве Шатай такой?
А развэ надо таким быть, чтобы называться?
Девице взгрустнулось ей ли не знать? Крапивой её прозвали задолго до того, как появилась хвороба. А нелюдимой да хмурой она стала уже опосля.
Останови их, Кривой! попросила она.
Шлях удивился:
Зачэм?
У них ножи! Один другого убить может!
Значэт другой слаб, а один силён.
Слова стали пророческими, и скоро раздался сдавленный крик и ругань.
Козлиноеэ дэрьмо!
Ругался тот, второй, которого назвали Бруном, и Крапива вся похолодела: неужто не стало Шатая, того единственного из шляхов, кого она боялась не до дрожи в коленях, а малость поменьше? Но следом прозвучал и его голос.
Нэ открывай рта, если из нэго доносится вонь!
Шатай вернулся к костру, на ходу вытирая короткое лезвие ножа о широкие штаны. Крапива едва не закричала, но следом увидала и Бруна он зажимал порез на руке, но был живым. Кривой и не повернулся к ним.
Можно есть, сказал он равнодушно.
У Бруна кровь сочилась между пальцев, но помогать ему никто не спешил. Он попытался отнять здоровую руку от больной, чтоб залезть в суму, но кровь потекла скорее, и шлях побелел.
Ты что это?! возмутилась Крапива. Человеку руду пустил!
Это нэ человек, фыркнул Шатай. Это грязный язык!
Да что ж вы сидите-то?! Он помрёт сейчас!
От царапины? Сядь, Крапива, поешь.
Но лекарка на то и лекарка, чтоб никого без подмоги не оставлять, будь он хоть трижды шлях. Она уперла руки в бока и велела:
Сядь немедля! Не ты, Шатай! Брун, сядь! И тот послушался. Шатай, дай пояс!
И снова никто не перечил девице. Она подошла к раненому и принялась перевязывать руку. Шлях глядел на неё недобро, но и не мешал. После Крапива опустилась на колени. Мало привычных ей росточков пробивалось сквозь твёрдую землю, а дальше в степи, небось, и вовсе ничего не останется, но слабое пение заслон-травы лекарка расслышала. Она на четвереньках, словно зверь какой, поползла к ней.
Она у тэбя нэ здорова умом? спросил Кривой. Спросил равнодушно, дескать, не великая беда.
Шатай развёл руками:
И что с того?
Отыскав нужную травку, Крапива бережно оборвала лепестки мелкие да сухие, не то что дома, но для дела годились. Размяла их прямо в ладонях. Кто другой не управился бы, не сумел договориться со своевольным цветом, но Крапива не сомневалась. Она вытащила из костра головешку и обмазала её кашицей, подала край одеяла Бруну.
Зажми зубами.
Тот нехотя обратился к Шатаю:
Скажи своей жэнщинэ, что я нэ боюсь боли.
Но Крапива не стала дожидаться, пока шляхи меж собой договорятся. Она легонько стукнула краем головешки Бруна в лоб.
Сожми, сказала!
Делать нечего, пришлось покориться.
Когда лекарка убедилась, что замкнула кровь, а чудодейственная травка не допустит в рану заразы, тогда только заметила, как странно глядит на неё Кривой.
Я лекаркой в деревне была, объяснила она. Травы слышу
Шатай же буркнул:
Утром пойдём к вождю.
Когда по дну котелка заскребли ложки, а горизонт зазолотился, шляхи только устраивались на ночлег. У каждого имелось тонкое одеяло, в которое они заворачивались точно гусеницы в кокон. Имелись и особым образом выделанные шкуры, ставшие почти невесомыми. Их шляхи приторачивали к сёдлам и доставали, когда разбивали лагерь надолго, либо когда стояла непогода. Нынче же обходились без них. Всё это Крапива, конечно, только слышала. Кто ж знал, что доведётся и своими глазами поглядеть
Одеяло Шатай вынул ещё в дороге и укутал им Крапиву, чтоб не пораниться. Сейчас он также отдал его девке.
А ты?
Шлях пожал плечами.
Привычэн.
Он вытянулся на земле с нею рядом, но так, чтобы даже сквозь одеяло не коснуться. Лицо Шатая было безмятежно и спокойно. Он не походил на жителя Мёртвых земель. Тёмные волосы соплеменников быстро становились жёсткими, пропитывались пылью и потом. Шляхи заплетали их в косы, но и те всего больше походили на паклю. Шатай же словно из бани не вылезал: светлоглазый, светлоликий, с мягкими соломенными локонами. Немудрено, что Брун задирал его: у Шатая разве что на лбу не было написано «чужак». Но всё ж душою он был шлях: Крапива хорошо помнила, как может перекосить его ярость боя. Разве не Шатай разрезал острым мечом живот тяпенскому красавцу Холодку? Разве не он плясал в танце с Хозяйкой Тени? Шлях может быть сколь угодно добр к ней, Крапиве, но всё ж он остаётся шляхом. А они не ведают пощады. Не пощадят и её, коли поймают на задуманном.
Чэго нэ спишь?
Девица вздрогнула: она-то уж решила, что Шатай задремал.
Что такое аэрдын?
Шатай открыл глаза и долго смотрел на неё, решая, отвечать ли. Наконец повернулся спиной и буркнул:
Аэрдын проклятая.
***
Даже пожелай Крапива уснуть, не сумела бы. Сморивший её в дороге кошмар был так же свеж, как страхи, которых она натерпелась за день. Казалось, сомкни ночь девке веки и вновь хлынет поток черноты.
Оттого Крапива лежала с открытыми глазами и смотрела на звёзды. Чистое небо, без единого облачка, развернулось над нею. Девица падала в него, как в бездонный колодец, хотела кричать, да изо рта не доносилось ни звука.
Кривой храпел во сне, а Шатай дышал ровно, иной раз казалось, что и вовсе затихает. Все в племени Иссохшего дуба сладко спали, будто не они устроили расправу в Тяпенках. Нож при поясе Шатая был совсем рядом руку протяни. Крапива могла бы взять его и полоснуть по шее одного или двух, а может больше. Лекарка знала, как резать, чтобы быстро и тихо. Но всех не убить, а оставшиеся заживо зароют её в землю. А следом княжича, гибель которого сотрёт с лица земли родную деревню.
Крапива не сразу поняла, что дрожит. Не дрожит даже, а бьётся, как в падучей. Мать за такое назвала бы её кликушей Но матери рядом не было, и пришлось стискивать зубы, загоняя страх глубоко-глубоко.
Девица на животе выползла из-под тёплого одеяла и, замирая от каждого шороха, двинулась туда, где дотлевал большой костёр. Там темнел камень, возле которого ворохом тряпок валялся избитый княжич. А от него к камню тянулась пуповина верёвки.
Она успела проползти совсем малость, когда путь преградили сапоги. Кривой подкрался незаметно, и не понять, когда перестал слышаться его храп. Он присел на корточки перед нею, и Крапива вскинулась на локтях, ожидая, что так оно всё и закончится.
Ты рэшила, что вождь нэ оставляеэт дозор?
И верно, на что надеялась? Что утомлённое битвой племя повалится и уснёт мёртвым сном? Так оно, собственно, и показалось. Откуда ж девке знать, что те, кто вроде десятый сон глядели, навострили уши подобно зверью. Шляхи взаправду не слишком-то походили на людей, разве что выглядели схоже. И те из них, кого вождь оставлял сторожить, вовсе не спали, а становились частью степи: глядели, нюхали и слушали через неё. Кривой в этом деле был лучшим.
Крапива заледенела.
Я По малой нужде
Калека тяжко вздохнул, а после вернулся на место и лёг, сцепив пальцы на животе. А потом тихо, словно сам для себя, произнёс:
Пэрвая мать обэрэгает жэнщин. Но жестоко наказывает лжэцов.
Крапива села возле потухших угольев, обняв колени. Пышные кроны не пели ей колыбельную, а вместо зелёного ковра, насколько хватало глаз, расстилалась лишь измученная зноем жёлтая поросль. Девица не двигалась с места до тех пор, пока племя Иссохшего дуба не пробудилось. Когда же мужи начали зевать, не медлила и принялась хозяйничать. Затеплила огонь, состряпала кашу, добавив сладких кореньев. Кривой ни словом не обмолвился о случившемся ночью, а похлёбку нахваливал всех громче. И даже хмурый Брун облизал и без того чистую ложку. После Шатай велел:
Тэперь мы пойдём поклониться вождю. Распусти волосы.
Крапива вцепилась в тугую косу. Расчесать волосы толком не удалось, но всё ж она их переплела, а то не дело. А чтоб совсем распустить Перед мужем разве что!
Шатай же достал костяной гребень и сел, переплетя ноги.
Иди сюда.
Пуще прежнего девица сжала в кулаках золотые пряди.
У нас это срам великий
Шатай нетерпеливо похлопал ладонью по земле перед собой.
А у нас уважение к вождю.
Сжалившись, Кривой добавил:
Степные жэнщины вплэтают в волосы заклятия. Поклонившись вождю, ты должна показать, что нэ задумала против нэго зла и нэ спрятала амулэтов.
Так и не получивший дозволения напрямую говорить с чужой женщиной Брун будто бы обратился к одноглазому, но Крапива смекнула, что слова предназначались ей.
Вэрно ли говорят, Кривой, что, когда солнце висэло выше, жэнщины раздэвались перед вождём?