И это так. Кривой хитро прищурил единственный глаз. Но врэмэна измэнились.
Жаль, сказал Брун, а Крапиву будто водой окатили.
Она подошла к Шатаю и послушно опустилась перед ним.
Дай я сама
Но шлях гребень не отдал.
Обычай надо блюсти.
Если заденешь, больно будет.
Знаю.
Зубцом гребня он ловко снял тесьму, стягивающую косу, им же распустил пряди и взялся чесать.
Крапива вздрагивала, хотя касания были лёгкими, не иначе ветерок по голове гладит. Руки, что бережно разбирали ей волосы, умели держать острый меч и пускать его в дело. И всё казалось, что осталась на них кровь кого-то из односельчан, и что запачкают они златые кудри так, что не отмоешь. Но Крапива крепко сцепила зубы и сидела не шевелясь. Шатай же начал петь, как тогда, когда вёз её перед собой в седле.
Там, где солнце висит выше, где журчат ручьи, где поют птицы, а земля родит щедрый урожай, там я встречу деву с синими очами, бормотал он.
Странно звучала та песнь, в Тяпенках таких не пели. Не было в ней ни склада, ни музыки, а всё равно слова причудливо цеплялись одно за другое. Колдовство, не иначе. И скоро почудилось, что сложена она не абы о ком, а о ней, о Крапиве. А какой же девке не любо, когда о ней песни слагают? Вот и вышло, что плечи её расслабились сами собой, а ломота в занемевшей спине пропала.
Там она споёт мне свою песнь, а травы подскажут ей слова.
Какая другая девица не сдержалась бы, отклонилась назад, позволяя обнять себя. Травознайка же подняла руку ко рту и сомкнула зубы на запястье. Ласково звучала степная песнь, да ту, что пели шляховские мечи, она помнила не хуже.
Гребень ещё раз скользнул по золотой копне сверху-вниз, ни разу не запнувшись, и Шатай замолчал.
Вождь ждёт, напомнил Кривой.
И верно, не дело злить воина. В племени его воля закон. Захочет погнать погонит. А Крапиве страх как нужно остаться! Хотя бы на ещё одну ночь
Она поднялась и оправила сарафан, потерявший былую красоту. Грязь на рукавах засохла коркой и царапалась, вышитый ворот и вовсе порвался. Шатай поцокал языком.
Не дэло Жди.
Вскоре он приволок от соседнего костра рубаху, какую носили все шляхи, и порты. И, хоть были они такими широкими, что могли за юбку сойти, Крапива смутилась.
Как можно? Мужицкое же
Пойдёшь голой? только и спросил Шатай, и Крапива едва не вырвала у него одёжу.
Думать, как прикрыть стыд, не пришлось вовсе. Все три степняка обступили её, повернувшись спинами, да оно и остальные не глазели. Сначала девка оробела, но смекнула, что к чему, и быстро сменила наряд. Найдись зеркало или хоть лужа, непременно залюбовалась бы. Не каждый день получаешь обновки от чужого народа. Но зеркала не было, а сами шляхи не стали ни хвалить, ни насмехаться. Только Шатай отчего-то закашлялся.
К вождю они пошли все вместе. Любопытство не только Кривого с Бруном одолело. Почитай все шляхи, собрав сумы и взнуздав коней, столпились подле главного костра.
Вождь влез на камень и устроился на нём подобно соколу, оглядывающему владения. А у его ног валялся человек. Одежда его превратилась в лохмотья, словно он пробыл рабом не ночь, а целую седмицу. Волосы слиплись от крови, а некогда красивого лица было не узнать из-за побоев и страшного ожога, схожего с теми, что оставляет крапива.
Сердце травознайки сжалось. Уж какой только кары она не желала Власу, когда возвращалась домой всего-то вчера поутру, но такого и представить не умела.
Княжич шевельнулся: затихший люд обеспокоил его. Не сразу признал он девку в степной одежде, а признав, криво ухмыльнулся, и губы его, пересохшие от жажды, потрескались.
Что, всё-таки разложили тебя? Знал бы, что с тобой так надо, разговоров разговаривать не стал бы.
Мигом пропала жалость к раненому. Вот, кажется, Крапива на колени пала бы, умоляя вождя отпустить пленника, а через миг уже и добавить захотелось. С этим и без неё управились: вождь едва повёл бровью, и тот шлях, что стоял к княжичу ближе, ударил его ногой в живот. Влас захрипел, Крапива же разом пожалела о вспышке злости. Не заслуживает человек таких мучений, будь он хоть сто раз зверем.
Она с трудом отвела взгляд от пленника и поклонилась.
Свежего ветра в твои окна, вождь.
Шатай подсказал на ухо:
Говори со мной.
Говори со мной, повторила Крапива.
Свэжего вэтра. Воин огладил густую бороду. Был он спокоен и нисколько не удивлён. Немудрено: небось ещё с вечера доложили, что увязалась за племенем вослед девка. Есть ли имя у жэнщины?
Дома меня звали Крапивой.
Гдэ же твой дом и почему ты дэржишь путь с нами?
Княжич вновь подал голос. Он засмеялся булькающим смехом и, насколько позволяла привязь, приподнялся.
Так тебя не увели? Пошла добровольно? Шляховская подстилка!
На сей раз его ударили, не дождавшись приказа. Шляхи и без того народ вспыльчивый, а тут ещё и женщину оскорбили. Крапива зажмурилась.
Мой дом деревня, где год за годом вы становились гостями, выдавила она, не узнавая собственный голос высокий и тонкий. На сей раз случилась беда, и гость стал биться с гостем. Крапива с усилием открыла глаза и посмотрела прямо на вождя. Мы не желали чинить тебе обиды.
И всё жэ вы позволили сыну горной козы устроить засаду.
Крапива сжала кулаки.
То случилось не по нашей вине. Мы нарушили старинный обычай, из-за нас пролил кровь дорогой гость. Но и мы пролили достаточно, чтобы расплатиться!
Ох не то говорила девка, ох не то! Надобно было плакать и рассказывать, как тяжко жилось в Тяпенках, как не любили её односельчане и какой честью будет, если племя Иссохшего дуба дозволит ей стать его частью. Вместо того травознайка раскраснелась от злости. Неужто мало людей погибло в угоду гордости двух сильных мужей?!
Ты пришла укорить мэня? Мэня, явившегося с добром и спрятавшего меч в ножны? Мэня, получившего удар в спину?
Вождь плавно спустился с камня, будто стёк. Глаза его сверкали раскалёнными угольями убьёт. Как есть убьёт. Вождь подошёл близёхонько, Крапива ощутила запах дыма и крови от его густой бороды. Вот сейчас достанет клинок и
Аэрдын! крикнул Шатай и втянул голову в плечи, не ожидая собственной наглости.
Вождь разинул рот, и юный шлях продолжил, ведомый лихой храбростью:
Она аэрдын, вождь! Вэдает травы, слышит зов корнэй. Её сторонились дома, и она пошла с нами. Ей нэкуда больше идти.
Это так?
Кривой встал по левую руку от травознайки.
Я сам видэл, что она может, вождь.
А Брун показал перевязанную руку.
Свэжая рана затянулась к утру от её колдовства.
Крапива же просто кивнула.
Ты станэшь лэчить моих воинов? спросил вождь.
Я лекарка. Я лечу всех.
Тогда можэшь остаться у низшего костра и звать мэня по имэни.
У степного народа имена звучали дивно. Но всего страннее было, что тот, кого называли вождём, от имени отказывался вовсе. С тех пор, как присягало ему на верность племя, заместо прозвания, данного матерью при рождении, он брал имя, выбранное племенем. Вождь звался Стрепетом. Крапива поклонилась ему.
Свежего ветра в твои окна, Стрепет.
Свэжего вэтра, аэрдын.
Глава 6
Знатно пришлось Крапиве потрудиться! Раненых среди шляхов было немало, а кое-как перевязанные после битвы увечья заживать не спешили. Оставаться же на месте и ждать, покуда травознайка наберёт сырья для снадобий, вождь наотрез отказался, словно торопился куда. Вот и пришлось девке ехать на коне с Шатаем вместе и раз за разом указывать, где надобно спешиться. Там она спрыгивала наземь и, следуя за одной ей слышимой песнью трав, срывала пожухлые лепестки. После складывала их в кожаную суму, выделенную Стрепетом, а во время редких коротких привалов готовила и раздавала зелья. Кони из-за этого двигались вдвое медленнее привычного, но оно и к лучшему: иди они обычным шагом, пленник, которого шляхи вели на верёвке подобно животному, нипочём не поспевал бы.
Улучив время, Крапива будто бы случайно склонилась рядом с Власом. Тот и рад бы брезгливо сплюнуть, но от жажды влаги в теле не осталось, и он лишь смерил её огненным взглядом. Травознайка ответила ему бесстрашно: вольно отвечать, когда противник сидит побитый да калечный.
Делай, что скажу, коли хочешь жить.
Влас с трудом разомкнул спёкшиеся губы.
А коли не хочу?
Залепить бы хорошую оплеуху упрямцу! Но Крапива лишь незаметно кинула ему бурдюк с водой. Благо, здесь княжич крутой нрав показывать не стал: накрыл бурдюк телом, пока кто не заметил, а после жадно приник к горлышку. Когда же отнял его ото рта, лекарка успела отойти.
Всю дорогу солнце нещадно пекло, и некуда было спрятаться от его палящих лучей. От коней и мужчин дурно пахло, да и сама девка благоухала не лучше, и от этого запаха делалось тяжко голове. Колючий жаркий ветер не спасал, а будто обдирал кожу с путников заживо, и скоро мир вокруг начал дрожать и расплываться.
Эй, аэрдын!
Шатай за ворот втянул её обратно в седло, и тогда только Крапива поняла, что едва не упала.
Задремала Прости. Непривычна я к походам.
Но Шатай сам то и дело недовольно поглядывал на спину Стрепета.
Всэм нужэн отдых, сказал он. Но вождь спэшит.
Неужто в Мёртвых землях можно куда-то опоздать?
Шатай пожал плечами.
Куда же он так гонит?
Вождь приказываеэт. Он нэ совэтуется.
Вот тебе и раз. Племя Иссохшего дуба тянулось за своим предводителем покорной вереницей, но знать не знало, куда он ведёт их. Матка Свея тоже не терпела, когда с нею пререкались, но каждый житель Тяпенок знал о её делах всё. Уж не задумал ли вождь дурного?
Конь Шатая шёл почитай в самом хвосте. Следом семенил лишь один скакун Бруна, и Крапива уже знала, что по месту в обозе можно судить о важности воина. Ей, стало быть, достался едва ли не последний в племени. За ними, привязанный к Брунову седлу, плёлся Влас. Лекарка надеялась украдкой поднести ему еды, но вождь запретил разжигать костры до большого привала, и приходилось терпеть голод.
В этом была вся степь голод, жажда, суховеи. Казалось, упади в по-осеннему рыжую траву кто из раненых и вытянет она его соки без остатка. Так оно и вышло.
Первыми забеспокоились кони. Бока их раздувались, ноздри шевелились, силясь учуять источник тревоги. Затем вождь прокричал:
Алгыр!
Отряд всадников как один хлестнул скакунов. Шатай ухватил Крапиву поперёк живота.
Дэржись! Л-ла!
Начался галоп. Перемешался строгий порядок: теперь каждый сам за себя. Выносливые степные тяжеловесы, не приученные к скорости, рано выдыхались, но, видно, нужда была великая. Вождь кричал и подгонял вороного, прочие же всадники ехали молча и лишь щёлкали хлыстами.
Шлях, которому травознайка едва успела прочистить гнойную рану, провалился раньше, чем успел позвать на помощь. Только что нёсся аккурат перед конём Шатая и раз! пропал. Имени его лекарка так и не спросила
Шатай натянул уздечку, Крапива завизжала, и их скакун взвился в воздух на самом краю ямы, в которой сгинул тот, безымянный.
Ох, не глядела б, девка! Да любопытство оказалось сильнее ужаса. Крапива кинула взгляд вниз.
Не человек кровавая каша бурлила там. А в ней копошился тупомордый зверь, схожий с кротом лишь слепотой. Когти его, каждый размером с грабли, легко рвали плоть, и пасть дробила кости.
Мерину Бруна пришлось тяжелее. Сам он был помельче, хромал, а следом волочилась верёвка, удерживающая пленника. Куда там перемахнуть через ловчую яму! Брун послал коня в сторону, но и тут оплошал: калечная нога подвела, подогнулась на краю рытвины, сыпучая земля ушла из-под копыт.
Поворачивай! завопила девка.
Шатай лишь пришпорил коня.
Аэрдын! выругался он. Зачэм?!
Крапива объяснять не стала только время терять. Сама ухватилась за поводья. Уж не впервой ей с конём ладить. Хоть в седле прежде сидеть не доводилось, а с живностью договориться всяко легче, чем с людьми.
Конь Бруна застрял на самом краю западни. Тварь тянулась за ним, слепо тыкалась то в одну сторону, то в другую, царапала короткими мощными лапами склон.
Нэ лезь! взревел Шатай, но Крапива, недолго думая, отпихнула его локтем, угодив аккурат по разбитому Свеей носу.
Дальше-то как? Конь, да и сам Брун обезумели, ноги всадника застряли в стременах, зато Влас времени не терял. Сорвавшийся на бег мерин знатно приложил его о землю, но княжич лишь смахнул грязным рукавом кровь со лба: уж он свободы не упустит!
Пленник острым камнем точил разбухшую от крови верёвку, грыз зубами и не замечал, как привязь становится короче конь сползал всё ниже, утягивая за собою и Власа, и Бруна.
Крапива направилась к ним, но Шатай вцепился в повод.
Всэ умрём! Зэмля едва дэржит!
Верёвку!
Нэт вэрёвки!
Плеть! Да хоть что-нибудь ищи! Надо их вызволить!
А затем выхватила из притороченных к седлу ножен кривой меч.
От Бруна нынче толку мало, с него станется хвататься за клинок, как за щепочку, а то и швырнуть его в тварь. И Крапива решилась.
Влас!
Княжич неверяще уставился на неё. Мгновение, встреча чёрных угольных глаз с синими полными страха и решимости. А затем блеск стали, взмах и вот уже пленник свободен. Травознайка же метнулась к Бруну, схватила его, но тот, не разобравшись, дёрнул на себя
Шерсть твари оказалась короткой, но удивительно мягкой. Свалившийся следом за Крапивой Брун тяжёлым, а кровь трупа на дне ямы горячей и тягучей. Кто кричал, Крапива не ведала. Быть может, она сама. Запах, который не спутать ни с чем, запах требухи и смерти, накрыл её с головою. Не было больше травознайки. И Бруна не было. И твари. Были только жизнь и смерть. Одно супротив другого.
***
Влас не мнил себя героем. Спроси кто, готов ли, мол, жизнь отдать за благое дело, не ответил бы. Не оттого, что труслив, нет! Княжич попросту бросался в бой бездумно. А и не мешало бы иногда чужому разуму довериться, коль своего недостало. Например, в битве со шляхами. Советовал дядька Несмеяныч посидеть тихо и подождать, пока степняки уберутся восвояси, ан нет! Княжич полез на рожон, силушкой молодецкой решил похвастать, перед отцом хвост распустить, когда вернётся в столицу.
И что же?
Верная дружина разбежалась по деревне набивать карманы, будто мало им Посадникова жалованья, а самого Власа увели на верёвке, как собаку.
А ещё прежде полез к девке, которую дядька трогать не велел, и день лежал как в горячке, а шрамы оставил себе на память.
И что же? Поумнел?
Вот ещё!
Влас подхватил меч, обронённый травознайкой. Не дура ли? Его спасала, когда самой бы ноги уносить Её шлях спрыгнул наземь и кинулся к княжичу. Небось, клинок отобрать хотел. Влас показал ему зубы, не то улыбнулся, не то оскалился, и с разбегу прыгнул в яму.
Кривой меч оказался непривычен и вместо того, чтобы пронзить шкуру у загривка, скользнул по ней, глубоко располосовав. Тварь заверещала, ажно уши заложило, княжич, едва оседлавший её шею, свалился в месиво из крови и грязи, а острый коготь вошёл ему в грудину, скользнув по рёбрам.
Влас успел Тень поприветствовать прежде, чем понял, что рана не так уж страшна. А поняв, снова сжал ладонь на рукояти меча.
Шатай!
Золотые волосы травознайки сплошь стали чёрными, по щекам текла чужая кровь. В жуткой враке такую представить, да и только! Тут проснулся трусливый шлях, которого девка назвала Шатаем. Раздобыл где-то не то верёвку, не то хлыст, скинул в яму.
Хватайся, аэрдын!
Она послушалась, но хищная тварь, потерявшаяся в вихре криков, тоже пошла на голос. Нетрудно сломить хрупкую девичью шею, тут и когтей не надо мужик покрепче управится. А уж коли имеются острые зубы да мощные лапы
Влас не мнил себя героем, но отчего-то встал между тварью и девкой. А кривое лезвие наотмашь полоснуло по слепой харе, разделив её надвое багряной молнией. Тварь завалилась набок, наугад царапая воздух: видно, пыталась рыть и прятаться. Но Влас угадал мгновение, когда мохнатое брюхо останется без защиты, чиркнул меж лап и тварь затихла.