Почему они оставили тебя в живых?
Я сделала вдох, чтобы унять внезапный спазм в груди:
Не повезло. А тебя?
Я говорю на пяти языках идиш, польский, немецкий, чешский и французский и убедила их позволить мне работать переводчиком, чтобы мужчину с такими же навыками могли отправить выполнять физическую работу. Если ты хочешь выжить здесь, нужно кое-чему научиться. Она многозначительно уставилась на деревянные башмаки на моих распухших, покрытых волдырями ногах. Обувь может сыграть свою роль, если хочешь выжить. Сообрази себе новую пару.
Сообрази?
Укради, стащи, как тебе больше нравится. У эсэсовцев есть склады, где они хранят предметы, конфискованные у заключённых. Я могу достать кое-что для тебя, но большинство людей на чёрном рынке потребуют что-нибудь взамен.
Так я узнала, что в этом месте тоже был чёрный рынок, как в Варшаве. Женщина сделала паузу, проверяя, что охранники всё ещё не замечают её, прежде чем продолжить:
Заключённые, капо и даже некоторые охранники готовы обменять товары или услуги, если ты предложишь им соразмерную сделку. Еду. Деньги. Навыки. Себя. На этих словах я опустила взгляд, подавляя дрожь. На женщине были поношенные кожаные сапоги, которые выглядели так, словно ещё хранили признаки прежней элегантности. Украдены у невинного человека, который теперь был мёртв. Правила, царившие в этом месте или, вернее, отсутствие каких-либо правил, поразили меня. Эти сапоги говорили о том, что здесь есть люди, которые хотят выжить, люди, которым всё ещё было ради чего жить. Судя по всему, у женщины сложилось впечатление, что я была одной из таких людей.
Мне не нужна новая обувь, как не нужна и твоя помощь.
Второе, о чём тебе нужно позаботиться, это работа в помещении. Дай мне несколько дней
Я сказала, что мне не нужна твоя помощь.
Конечно, нужна. Или ты знаешь кого-то ещё, кто понимает, каково быть женщиной в мужском лагере?
Она словно бы давала мне время понять сказанное, скрестив руки на груди, но я не сдавалась. Я не нуждалась в помощи, не нуждалась в друзьях, я жаждала лишь одного покинуть это место. Её заботу лучше было бы направить на кого-нибудь другого.
Через секунду она выдохнула:
Не хочешь принимать мою помощь, что ж, ладно. Но если вдруг передумаешь найди меня. Меня зовут Ханья. Ханья Офенхайм. А тебя?
Я указала на нашивку с номером на груди.
Посмотри сама.
Ханья помолчала, затем осторожно огляделась по сторонам и шагнула ближе ко мне.
Заключённые, которые хотят выжить, не остановятся ни перед чем, чтобы устранить самых слабых и повысить свои собственные шансы. Ты и я женщины, как, по-твоему, они видят нас? Мы пустая трата места, одежды, пайков. Стоит забыть об этом лишь на миг, и ты умрёшь.
Она ждала моего ответа, но я промолчала. Хотя я и восхищалась её упорством, но подозревала, что она разочаруется, когда узнает, что я не разделяю её взгляды.
Прежде чем кто-либо из нас успел сказать что-то ещё, эсэсовцы приказали моей коммандо выдвигаться. Ханья пробормотала что-то на идише и поспешила прочь.
Я выбросила её слова из памяти, когда моя коммандо прошла через главные ворота, где лагерный оркестр играл бодрый немецкий марш, провожая нас в предстоящий тяжёлый день. Бодренькая музыка заставляла поторапливаться, пока идёшь на работу. Намного хуже было плестись обратно, пошатываясь под весом тех, кто не пережил этот день, и стараясь успеть вовремя, чтобы не пополнить список мёртвых своим именем.
Некоторые заключённые завидовали тем, кто работал вне лагеря, но я считала, что уйти ещё хуже, чем остаться. Выходя за пределы Аушвица, я мельком ловила картины из внешнего мира, по ту сторону колючей проволоки. Нескольких недель в лагере хватило, чтобы я забыла о существовании людей с отличным от моего образом жизни. Людей, у которых была обычная, нормальная жизнь. Я больше не принадлежала их миру и никогда не стану его частью.
Когда мы шли по главной дороге, я услышала звук колёс, размётывающих грязь и гравий, и заметила мальчика, который часто ездил по нашему маршруту. Плохонькая, набитая газетами сумка была закинута за спину, и он, как всегда, разглядывал нас, проезжая мимо. Его любопытство, как правило, было сосредоточено на мне, единственной девочке среди мужчин, выделяющейся, несмотря на однообразие, которое сводило нас к монохромному целому из бритых голов и полосатой формы. Я старалась не смотреть на него, но не смогла не заметить, что этот дурак бросил свой велосипед и поравнялся со мной.
Ты работала на Сопротивление? спросил он, прежде чем я осознала, как глупо он себя ведёт. Хорошо хоть догадался понизить голос до шёпота. Поэтому тебя арестовали? Я не знаю никого, работающего на Сопротивление, ведь их деятельность засекречена в этом весь смысл, я полагаю, так что забудь, глупо было спрашивать.
То, что он заговорил со мной, не было его единственной глупостью. Он запустил длинные пальцы в свои тёмно-каштановые локоны, потом засунул одну руку в карман. Поношенные чёрные брюки были ему коротки.
Ты не должна отвечать мне, сказал он, безразлично пожав плечами. Я живу в городе неподалёку, но люблю ездить по этой дороге, наблюдать за заключёнными и Он смешался, перешёл на скороговорку: Извини, я не это имел в виду. Просто я раньше не видел так много людей в одном месте, и я не могу увидеть тебя, пока ты не выйдешь, потому что всем запрещено приближаться к лагерю. И насколько мне известно, здесь никогда ещё не было девушек до тебя, так что когда я в первый раз тебя увидел я не знаю кажется, я просто захотел поздороваться, вот и всё. Просто сказать, что если если я могу тебе как-то помочь
Алые и золотые лучи струились по фиолетовому небу. Я сосредоточилась на восходе солнца и массе марширующих впереди тел. Ещё один человек предлагал помощь, в которой я не нуждалась и которую не хотела принимать, и если он, живущий на свободе, думал, что от разговора со мной, заключённой, будет какой-то прок, он сильно ошибался.
Меня, кстати, Матеуш зовут. А тебя?
Охранники шли впереди, но лишь вопрос времени, когда его кто-нибудь заметит. Я продолжала смотреть перед собой и проговорила едва слышно:
Оставь меня в покое.
Прежде чем Матеуш успел ответить, я услышала шаги и почувствовала нависшую надо мной фигуру. Не успев хоть как-то подготовиться, оказалась на земле, с пульсирующим и слезящимся глазом.
Держи язык за зубами, 16671.
Она ничего плохого не сделала, сказал этот глупый мальчишка.
«Не вздумай», хотела я сказать ему, поднимаясь на колени, но он уже протянул руку, чтобы помочь мне подняться. Хотя я была не настолько глупа, чтобы принять его помощь, холодное дуло пистолета охранника прижалось к моему виску.
Всё, о чем я могла думать, был этот твёрдый, неумолимый металл на моей коже. Одно простое действие между жизнью и смертью. Именно это было последним, что почувствовала моя семья? Касался ли их когда-нибудь пистолет?
Я прогнала ужасные мысли, а Матеуш в это время убрал руку и отступил назад, его лицо побледнело. Он выглядел так, словно хотел что-то возразить, но промолчал. Только бросил на меня последний, виноватый взгляд, его удивительные голубые глаза переместились на мои ободранные колени, впивающиеся в дорожный гравий, на заплывший глаз, на пистолет у моей головы. Затем он отступил. Отошёл примерно на десять метров и отвернулся.
Как только он это сделал, охранник направил пистолет в небо, выстрелил и повалил меня на землю. На звук Матеуш обернулся и, увидев, что я лежу на земле, уставился на меня с открытым ртом, смертельно побледнев. Смеясь над своей жестокой шуткой, охранник позволил мне подняться, а затем подтолкнул вперёд. Мы догнали группу. Хотя я не осмелилась обернуться, я знала, что Матеуш продолжал смотреть мне вслед.
Наконец охранники приказали нам остановиться. Мы добрались до дома коменданта Хёсса, красивой виллы, где он жил со своей женой и четырьмя маленькими детьми. Однажды, работая в саду коменданта, я мельком увидела его. Он пригласил Фрича пообедать к себе на виллу. Я наблюдала, как он целует свою жену и подхватывает на руки обрадованных детей; как Фрич преподносит взрослым бутылку вина, а детям конфеты. Меня ошарашило увиденное тем днём. Я не могла понять, как человек, управляющий таким извращённым местом, может брать на себя роль отца и мужа, а его безжалостный подчинённый изображать вежливого гостя за ужином, и всё же я это видела собственными глазами.
Мы с заключёнными провели несколько часов под палящим солнцем. Таскали землю, разбивали клумбы, поливали растения и выдёргивали сорняки, в общем, делали всё, чтобы сад коменданта был в идеальном состоянии. До Аушвица я мало что знала о растениях и садоводстве хотя моя мать любила цветы, но училась так быстро, как только могла. Работа шла без перерыва, день почти подошёл к концу, когда вместо сорняка я выдернула стебель крокуса. Дубинка капо быстро указала на мою ошибку.
Вернувшись в лагерь усталой, грязной, с саднящими синяками и ранками, я получила ужин. Его вид заставил меня затосковать по свёртку сомнительного мяса, завёрнутого в бумагу для разделки, мама приносила его домой после того, как забирала пайки. Я отнесла свою еду в блок 18, где отец Кольбе поприветствовал меня своей обычной улыбкой и провёл мимо мужчин к нашим тюфякам.
Большинство мужчин в нашем блоке теперь смотрели на меня лишь с разочарованием или с раздражением, как будто моё присутствие доставляло им какие-то неудобства. Тем не менее я не отходила от отца Кольбе, когда мы шли мимо. Даже при том, что я сохраняла бдительность и никогда не чувствовала себя в полной безопасности, с отцом Кольбе мне было спокойнее.
Прежде чем съесть свою скудную порцию почерневшего, грубого хлеба и серого, водянистого супа, отец Кольбе перекрестился, склонил голову и сложил руки, покрытые волдырями и мозолями из-за работы на стройке. Он не жаловался, хотя руки, если судить по их внешнему виду, наверняка ужасно болели.
Я дотронулась до его руки.
Не нужно, вас могут наказать. Вероятно, это грех прерывать кого-то во время молитвы, особенно если этот кто-то был священником.
Отец Кольбе приоткрыл один глаз и поднёс палец к губам.
Шшш, я ещё не закончил. Он улыбнулся и снова закрыл глаз.
Когда он поднял голову, я уже успела проглотить свой суп. Отец Кольбе сунул мне половину своего хлеба. Мне потребовались серьёзные усилия, чтобы удержаться и не запихнуть в рот дополнительную порцию. Вместо этого я попыталась вернуть хлеб отцу Кольбе, но он сделал вид, что не заметил. Я подвинула хлеб ещё раз, так, что не заметить этого было нельзя.
Ты можешь съесть хлеб, Мария, потому что обратно я его не возьму, сказал он с озорным блеском в глазах.
Я не смогла удержаться от слабой улыбки.
Ладно, но вам тоже стоит поесть, отец Кольбе.
Я съем суп.
Хорошо, конечно. Убедитесь, что вы не переедаете.
Усмехнувшись, отец Кольбе взял свою порцию и присоединился к несчастному молодому человеку в нескольких метрах от нас. Он поделится с заключённым словами ободрения и, вероятно, отдаст ему остатки своего хлеба. Так он обычно и поступал. Я могла сколько угодно отговаривать его, но он никогда не слушал.
Только я поднесла хлеб ко рту, на меня упала тень. Надо мной стоял молодой заключённый, большой и сильный, и его жадный взгляд был устремлён на оставшуюся у меня еду. Целых полтора пайка хлеба.
Ты долго здесь не протянешь. Отдай.
Мы пустая трата места, пустая трата одежды, пустая трата пайков.
Я вцепилась в хлеб мёртвой хваткой и открыла рот, чтобы проглотить его весь разом, но, прежде чем я успела это сделать, мужчина схватил меня за запястье. Когда он вырывал хлеб у меня из рук, всё, о чём я думала, это терзающий мои внутренности голод. Кроме хлеба не было ничего, что насытило бы меня до утра. Я рванулась к нему, но когда он замахнулся, отпрянула и закрыла лицо руками. Один мой глаз уже почернел, и я не хотела, чтобы второй стал таким же. Удара не последовало. Подняв голову, я увидела, что заключённый уже направился к своей следующей жертве: отцу Кольбе.
Как я и подозревала, отец Кольбе передал хлеб своему соседу и готовился съесть суп. Вор добрался до него, прежде чем первая ложка достигла рта.
Не дело тратить пайки на таких, как ты, старик. Только он потянулся к миске, как отец Кольбе уже протянул её ему.
Ты молод и силён, и ты нуждаешься в питании гораздо больше, чем я, брат мой. В голосе отца Кольбе не было обиды. В нём не было и страха, только доброта.
Примечания
1
Труд освобождает (нем.). Здесь и далее примечания переводчика, если не указано иное.
2
Jawohl, Herr Lagerführer (нем.) есть, господин лагерфюрер.
3
Папа (польск.).
4
Кенкарта (нем. Kennkarte) основной документ, удостоверяющий личность, использовавшийся в Германии (включая оккупированные территории) в эпоху Третьего рейха.
5
Серый цвет с преобладанием зелёного пигмента. Прим. ред.
6
Raus На выход! (нем.)
7
Schnell Быстрее! (нем.)
8
Volksdeutsche термин, использовавшийся до 1945 года для обозначения этнических немцев, живущих за пределами Германии.
9
Deutsche Volksliste «Список германских граждан», или Фольклист специальный документ, который подписывали этнические немцы, получавшие гражданство оккупированных стран. Одновременно играл роль паспорта и удостоверения о «чистоте происхождения».
10
Biuletyn Informacjny, или «Информационный бюллетень» (польск.), еженедельная газета, подпольно выпускавшаяся в Варшаве с 1939 по 1944 год во время немецкой оккупации (во время Варшавского восстания выходила каждый день).
11
Totenkopf (нем.) эмблема с изображением черепа 3-й танковой дивизии СС «Мёртвая голова».
12
Häftling (нем.) заключённый.
13
Appell перекличка (нем.).
14
Kommando команда, группа (нем.), здесь трудовой отряд.