Ага, говорит он.
Это значит спасибо.
Дай мне пока ножик поиграть, прошу я.
Витка протягивает ножик, мы же друзья. Я тренируюсь делать «роспись». Это, когда берешь нож за лезвие и с размаху бросаешь его в песок, чтобы он воткнулся.
Ой, говорит Витька.
И я вижу у него на рубахе повидло. Наверно, он слишком сильно надавил на пирог, и из него выскочила капля начинки.
Хоть бы упала на куртку, не так заметно было бы, а на рубашке сразу видно. Витька соскребает повидло пальцем и в рот. Но все равно пятно остается.
Тебе попадет, говорю я, давай, помогу.
Я беру его рубашку в рот и высасываю повидло. Во рту сладко. Рубашка намокла, но пятно почему-то всё равно видно.
Ничего, произносит Витька, я приду и сразу в ванну. Повидло отмывается. Вот, если бы чернила, тогда попало бы.
Он доедает пирог. А я вытряхиваю песок из сандалий.
Айда на Смолягу к метро, предлагает Витька.
Мне нужно маму спросить, а то ругаться будет, спохватываюсь я.
Ну, давай. Я на углу подожду.
Я бегу под окно.
Высоко в голубом небе гудят самолеты. Их много. Они построились так, что из самолетов получается слово: «СТАЛИН». Самолеты летят на Красную площадь, там сейчас парад.
Мама, кричу я снизу вверх.
Во дворе пока никого нет. Еще не вышли гулять мамаши с малышами. Только вдали, у помойки, видна наша дворничиха, тетя Маша. Во дворе никакого праздника не видно. Даже флага нет. Он висит на стене с противоположной стороны дома. Там, я сам это видел, его вчера тетя Маша вешала.
Мама, снова кричу я.
Мамина голова, наконец, выглядывает из форточки
Что? чуть слышно долетает до меня ее голос.
Можно мы пойдем к метро?
Мама что-то отвечает, но очень тихо.
Я не слышу, кричу я.
Осторожно переходите трамвайные пути, раздельно повторяет мама.
Это я уже слышу, и, помахав рукой, бегу догонять Витьку.
Мы шагаем в сторону Москва-реки. Справа забор из досок. Он тянется до самой набережной, а за забором глубокий котлован. Витька говорит, что на месте котлована стоял дом, но в войну в него бомба попала. И это от нее такая ямища.
Но я думаю, что, если бы бомба яму вырыла, то куда подевалась земля из ямы, а потом, если бы рядом такая бомбища взорвалась, то наш дом просто развалился бы. Мама рассказывала, что во время войны фашисты хотели разбомбить мост-метро, но не попали. А когда одна бомба упала неподалеку, наш дом даже треснул. И потом эту трещину пришлось заделывать. Если от моста посмотреть, то ее немного заметно.
Мы поворачиваем под мост. Дальше начинается Арбузовка. Мы с ребятами так называем переулок, поднимающийся от реки к станции метро. Здесь живет Генка Арбузов со своими друзьями. Сам он толстый, поэтому он обижается, когда его зовут Арбузом. Одному здесь лучше не появляться. Даже двоих иногда могут поколотить.
Давай, пролетим Арбузовку на самолете? предлагаю я.
Ага, соглашается Витька.
И мы руки в стороны мчимся по дорожке в горку и жужжим. Мимо двухэтажных деревянных домиков, вдоль моста, все выше и выше. На наших крыльях сияют красные звезды. Внизу проходят люди, и мы покачиваем им крыльями: «Привет! С праздником!». Вот и кончился мост, кончился забор, и метро ушло под землю. Каменные домики прижимают нас к стене тоннеля, за которой гудит метро. Но стена становится все ниже и ниже, вдали уже виден трамвай. И вот мы вылетаем на трамвайную остановку. Здесь приходится забыть про самолеты не разбежишься.
Трамваи ходят. Только медленно, и все время трезвонят, потому что очень много народа. Все нарядные, и трамваи украшены флажками. Люди идут к Садовому кольцу, пересекая трамвайные пути. Если бы все несли флаги и портреты, то можно было бы подумать, что это демонстрация. Но это люди просто так гуляют. Ведь не всех пускают на демонстрацию.
В доме справа в витрине магазина сегодня нет корзин с продуктами, там все завешено красной материей, а внутри стоят портреты Ленина и Сталина. Идет группа взрослых. В середине толстый дядька идет и играет на баяне. Сначала «Катюшу», а потом «Лучше нету того цвету». Все поют. Всем весело. Все смеются. Возле станции метро стоит дядька в белом халате, который продает шары. Красные, желтые, синие, зеленые, они нитками привязаны к палке, которую дядька крепко держит в руках
Вить, говорю я, вот набрать бы побольше шаров. Связать их вместе, а потом схватиться за веревку и взлететь. Выше всех домов.
До самых облаков, подхватывает Витька.
До самых облаков нельзя, самолеты могут врезаться.
Можно и пониже, соглашается Витька.
Ага, летишь и смотришь, а внизу парад. Танки, пушки всякие, «катюши». И вдруг товарищ Сталин с Мавзолея рукой на нас показывает и спрашивает: «А это кто?». А ему отвечают: «Товарищ Сталин, это Витя и Веня из Николо-Щеповского переулка». Тут товарищ Сталин и говорит: «Выдать им по медали за храбрость». Мы с тобой спускаемся на Красную площадь и идем к Мавзолею. А нам навстречу товарищ Ворошилов. Он говорит. «Вас хочет видеть товарищ Сталин». Мы поднимаемся по лесенке, а товарищ Сталин обнимает нас за плечи и говорит: «Вы смелые ребята». Я спрашиваю: «Товарищ Сталин, а можно нам на танке прокатиться?». А Сталин улыбается и отвечает: «Конечно, можно». Он поднимает руку, и все танки на площади останавливаются. Мы с тобой бежим к самому главному танку, где сидит командир, и говорим: «Нам товарищ Сталин разрешил». Командир улыбается и открывает нам люк. А потом мы едем на танке. И по Арбузовке, и по Проточке. И заезжаем прямо к нам во двор. Все, конечно, испугаются, из окон выглядывают. А тут мы вылезаем с медалями. Выбегают наши мамы. И командир им говорит: «Не надо больше Витю бить веником». Это он твоей маме. А потом моей маме говорит: «Не надо его заставлять есть манную кашу, ведь их товарищ Сталин наградил медалями».
Витька только слушает, открыв рот. Он всегда говорит, что я здорово сочиняю.
Ну, ты насчет медалей загнул, говорит он, наконец.
Ничего не загнул, протестую я.
А вот и загнул. За что это нам медали дадут?
Как за что? За смелость. Есть медаль такая. Я видел. На ней так и написано: «За смелость!»
Витька сомневается, но не спорит. Он начинает говорить о другом:
Я, когда вырасту, мороженщиком буду.
Мы уже вышли к станции метро, и здесь, около входа, стоит тетя с тачкой, на которой написано «Мороженое». К ней стоит очередь, но у нас денег нет, поэтому мы проходим мимо.
На Садовом кольце толпа народа. Даже противоположной стороны не разглядеть. Сегодня автомобили не ездят. Вдали улица понижается, и мы замечаем, как с той стороны едут танки. Они едут по самой середине, и мы пробираемся поближе, чтобы лучше видеть
Танки проносятся мимо, гудят мороты и очень гремят гусеницы. Даже земля страшно дрожит. Люки у танков открыты и из них выглядывают танкисты. Они улыбаются и машут нам рукой. Колеса танков, на которых крутятся гусеницы, выкрашены белой краской.
Это для красоты, говорю я Витьке в самое ухо, потому что вокруг такой грохот, что по-другому он не услышит. На войне так не бывает.
Нет, бывает.
Сегодня Витька почему-то все время спорит.
А потом едут пушки, и колеса у них тоже покрашены в белый цвет. Каждую пушку везет машина, а в кузове сидят солдаты. Все в касках, и у каждого автомат с большим круглым диском.
Эх, была бы сейчас война, мы бы с Витькой обязательно удрали на фронт. Или дежурили бы на крыше. Тушили бы с ним «зажигалки». Я знаю, как это надо делать.
Мама однажды мне рассказывала, как она дежурила. Самое главное «зажигалку» надо сразу щипцами сбросить с крыши, а то она может прожечь даже железо и попасть на чердак. Тогда начнется настоящий пожар, и весь дом сгорит. А когда «зажигалка» упадет на землю, ее засыпают песком, чтобы она погасла.
Пушки проехали мимо. Вот, и кончился «наш парад». Теперь можно идти домой. Но у нас во дворе сейчас пусто и скучно. А здесь ужасная толкучка. В праздники всегда заметнее, что в Москве много народа. Все идут в сторону Смоленской площади и дальше. Наверное, в Парк Культуры. Но это очень далеко
Вечер. У нас гости с папиной работы. Толстый дядя с черными кудрявыми волосами и еще более толстая тетя. Взрослые пьют вино, а мы со Светкой воду с сиропом.
Мама нажарила большую сковородку картошки. Взрослые едят винегрет, а мы картошку с котлетой. Светка берет котлету руками и насаживает ее на вилку. Откусывает, а потом снимает ее с вилки и так же насаживает картошку. Все смотрят на нее, переговариваются и смеются.
Не болтай ногами, строго говорит мне бабушка.
Я не болтаю, отвечаю я, а сам думаю, как это она все замечает. И под стол, вроде, не заглядывала, а вот.
Сегодня будет салют, говорю я, чтобы отвлечь бабушку. Мы пойдем смотреть?
Мама почему-то смотрит на меня укоризненно и говорит:
Тебя кто-нибудь тянет за язык?
А потом начинает громко разговаривать со Светкой. В этот раз она с бабушкой ходила на демонстрацию. Все спрашивают, что она там видела. А Светка отвечает, что ничего не видела. Только все было красное-красное. Эх, я бы на ее месте!..
Бабушка наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
Ну, зачем ты говоришь о салюте? Ты не хочешь идти?
Хочу, шепчу я в ответ.
Вот и молчи. Света еще маленькая, ей нужно спать. А ты ее раздразнишь, и тогда никто не сможет посмотреть салют.
Я все понял, поэтому просто киваю головой. Светку уложат спать, и бабушка посидит с ней, а мы с мамой и папой пойдем смотреть салют и иллюминацию. В прошлом году я ходил с папой на Красную площадь. На Почтамте изобразили трактор. Его из лампочек сделали. Он ехал по желтому полю, и у него крутились гусеницы. А в этом году еще что-нибудь будет интересное.
Мы со Светкой вылезаем из-за стола. Наелись, напились. Полный живот. Даже нагибаться трудно. Отходим в угол к игрушкам. Светка возится со своими куклами, а я катаю машинку, которую мне подарили еще на день рождения. Но мне быстро надоедает.
За окном уже темно. Скорей бы уж Светку уложили спать, тогда бы мы все пошли смотреть салют.
Света, шепчу я, ты сейчас сразу ложись спать и быстрей засыпай, а то мы не успеем посмотреть салют. Ты ведь ходила на демонстрацию, а я нигде не был. Ты только не реви. Я вернусь и все тебе расскажу. Ладно?
Светка слушает меня, молча, а потом идет к столу. Взрослые о чем-то разговаривают и смеются.
Мама, зовет она.
Но все слушают моего папу, он что-то громко рассказывает. Всем весело.
Мама, снова зовет Светка и дергает маму за руку.
Я подхожу к ней и пытаюсь увести ее в сторону, но она сопротивляется.
Я тоже хочу смотреть салют, начинает вопить Светка.
Мама поворачивается к ней. Светка ревет в полный голос:
Хочу салют. Хочу салют.
Мама пытается ее успокоить. Даже бабушка гладит ее по голове и что-то говорит. А Светка ревет все громче и отмахивается от бабушки.
Зачем ты ее дразнишь? сердито спрашивает меня мой папа, язык за зубами держать не умеешь? Ну, значит, никто салют смотреть не пойдет.
Папа шлепает меня по затылку, а потом уходит курить. Мама успокаивает Светку.
А я обиделся. Сижу возле игрушек. Лицо закрыл, но не плачу, я думаю. Никто меня не любит. И мама, и бабушка возле Светки ахают. А я никому не нужен. Вот, возьму ножик. Есть у нас такой на кухне. Большой и длинный. Возьму и зарежусь. Пусть тогда мама и бабушка плачут. А папа придет и скажет: жаль, я его обидел перед смертью. Все будут плакать и скажут: надо было его взять, чтобы посмотреть салют
Вечером, когда я уже лежу в постели, подходит мама
Спокойной ночи, говорит она.
Спокойной ночи, отвечаю я.
Она целует меня в лоб, и дает мне конфету.
Фантик я завтра разглажу, шепчет она, и я засыпаю.
А салют мы все-таки посмотрели. Из окна. От нас здорово видно. Не так, конечно, как на Красной площади, но все равно хорошо
Петька
У нас во дворе кататься на санках негде. Двор слишком узкий. А вот вдоль моста метро насыпан снег, который выгребли из нашего двора так, что к Москва-реке получается горка. И, если забраться на нее, то можно разогнаться очень даже здорово, и едешь почти до самой набережной.
Мы с Витькой катались до самого вечера, пока бабушка с работы не пришла.
Венечка, уже темно, пошли домой, говорит она, хватая меня за плечо и останавливая. Сегодня очень холодно, и ты уже совсем замерз.
Нет, бабушка, я не замерз, быстро выворачиваюсь я из ее рук. Я еще немного покатаюсь, а потом приду.
Знаю я твое «потом», ворчит бабушка. Заболеешь. Вон, руки уже не гнутся.
Да, мои варежки все в снегу, и руки, действительно, замерзли. Бабушка подталкивает меня к нашему парадному, и я недовольно подчиняюсь.
Санки тащить вверх тяжело. Я бы попросил бабушку помочь мне, но у нее в обеих руках сумки. Приходится справляться самому.
Я переворачиваю санки полозьями кверху и кладу их себе на голову.
Веня, не хулигань, хмурится бабушка. Зачем ты санки на голову кладешь? Расти не будешь. И держаться надо за перила, а то споткнешься и упадешь.
Я, бабушка, не упаду, уверяю я, мне так удобнее. Я же их всегда так ношу.
Но до пятого этажа подниматься долго, да и санки железные, не очень легкие. После третьего этажа мы с бабушкой останавливаемся, чтобы, как она говорит, дух перевести. Бабушка ставит сумки на ступеньку и сдергивает с меня варежки, они остаются болтаться на резинках. Мои пальцы красные, и плохо слушаются. Бабушка берет их в свои теплые ладони и, наклонившись, дышит на них, пытаясь согреть.
Ну вот, говорит она, видишь, еще бы немного и обморозил пальцы. Ты же уже большой мальчик, ты должен сам понимать, что нельзя руки морозить. Ты что, не чувствуешь, что твои пальцы не шевелятся?
Чувствую, шепчу я.
А раз чувствуешь, то чего же торчишь с мокрыми рукавицами на морозе? возмущается бабушка. Сходил бы домой, высушил бы варежки, а потом снова вышел.
Я, конечно, все чувствую и все понимаю, но я знаю и другое: если придешь домой, то сегодня мама уже не пустит гулять, потому что варежки будут сохнуть до утра. Но я бабушке об этом не говорю.
Наш отдых закончился, и мы поднимаемся дальше по лестнице.
Бабушка, спрашиваю я, а что будет, когда пальцы обморозишь?
Если сильно обморозишь, то ничего не будет.
Как ничего?
А совсем ничего. Пальцев не будет, тяжело вздыхает бабушка, поднимаясь по лестнице. Если они отмерзнут, хирургу придется их отрезать.
Такое будущее мне не нравится. Я по очереди осматриваю пальцы на правой и левой руке, пытаясь понять, не обморожены ли они.
Наконец-то мы поднялись на пятый этаж и теперь входим в нашу квартиру. Мама помогает мне раздеться и в то же время сердится из-за того, что мое пальто все в снегу. Она дает мне веник и отправляет на лестничную площадку, чтобы я обмел валенки. Вслед за мной она выходит сама и приносит мое пальто, чтобы стряхнуть налипший снег. Она сначала сметает снег веником, отобрав его у меня, а потом так сильно трясет пальто, что на меня летят брызги.
Бабушка зовет меня в ванную комнату. Она моет руки.
Подставь руки под воду, предлагает она мне.
Зачем? сопротивляюсь я.
Подставь, подставь. Делай то, что тебе говорят.
Я поднимаю правую руку и осторожно подставляю кончики пальцев под струйку воды, текущую из-под крана. И вдруг я понимаю, что вода теплая, и даже горячая.
Ой, удивляюсь я.
И подставляю под струю обе ладошки. Теплая вода наполняет мои пригоршни и начинает стекать по запястьям. Но здесь она уже становится холодной. Я тру ладошки друг о друга, и постепенно начинаю ощущать, что вода стала холодной, как всегда.
Бабушка, а почему
Но бабушка понимает, о чем я хочу ее спросить, и сразу отвечает, не дослушав вопроса:
У тебя руки были холоднее, чем вода, вот тебе и показалось, что она теплая.
Мы вытираем руки одним полотенцем, а потом идем в комнату. Мама там уже накрывает стол для ужина.
Мы всегда ужинаем с бабушкой, когда она возвращается с работы, а папа приходит поздно и потому он ужинает один. Очень часто бывает, что я уже ложусь спать, а он все еще не пришел с работы. Мы с папой завтракаем и обедаем вместе только в воскресение.