Он не знал ещё, что мы с папой дом уже взяли. Отправили в предоплату свои сбережения в никуда в чужую страну, в незнакомое агентство. Так влюбились в дом, в пейзаж вокруг.
И Болгария не подвела.
* * *
Далеко в саду виднеется колодец, от которого осталась только шахта, потому что однажды цыгане украли всю деревянную часть барабан с ручкой, крышу, крышку и цепь с ведром.
А как не украсть, если ограда представляет собой латаную-перелатаную ржавую сетку, висящую на бетонных столбах, кривых и дырявых от старости.
Урожай груш тоже прихватили, чтоб уж два раза не ходить.
Дом, конечно, не английский особняк Не весь достроен, зато что-то уже рассыпается. Заржавели и перекосились тяжкие ворота; нижний душ, пристроенный к дому снаружи, покрылся плесенью, дверь в него разбухла и едва открывается. А вот кабель торчит из стены, как рука утопающего это обещанная сигнализация Но самое смешное это широкая, парадная, голливудская лестница в сад, которая приводит в никуда. В ямку.
Но это наш собственный дом, белоснежный, огромный, с круговой панорамой деревни под красной черепицей, с нашим личным восходом над пашней, с паровым отоплением от уродливой чёрной печки, с двумя гаражами и фундаментом, которому не страшны землетрясения. И даже шахта для лифта есть (возить дрова).
А сад, которому, кажется, нет ни конца ни края! В нём цветут сирень и бузина, черешня и слива, и спеет шелковица тутовник, дерево моего кавказского детства, который здесь зовут черницей. Его ягоды точная копия виноградных гроздей в миниатюре. Чернильными кляксами они раскрашивают пальцы, язык, губы и подошвы сандалий.
Есть тутовник и с белыми ягодами. Имя ему белая черница.
За фруктами и ягодами в сад иногда забредают дикие черепахи.
* * *
В первую мою ночь ветер оторвал металлический пласт от крыши, но унести не смог, а только громыхал им в темноте, как посланец из ада, рвущийся в дом почему-то сверху. После часу ночи разыгралась буря, и заходила ходуном самодельная конструкция из стекла и металла, отделяющая лестницу от второго этажа. Грохот стоял такой, будто толпа чертей со двора копытами выбивала нашу тяжкую, словно чугунную, с витым орнаментом дверь.
Внутри моего организма нашлось много струн, которые сжимались, дрожали и крупно вздрагивали, угрожая лопнуть, но душа не боялась. Я была дома. После десятилетий переездов по съёмным домам и квартирам наконец дома. Мой дом защитит меня.
И Грэйси не лаяла. Природу, её громов и молний, землетрясений и извержений, даже самая мужественная собака боится до дурноты, до дрожи и обморока. От стихии собака не может защитить человека. Тут его очередь. Потому я обняла её, укрыла и защищала до рассвета, с которым пришла тишина.
Незнакомым голосом затренькала неизвестная птичка. Снизу от речки поднимался туман, такой густой, что в саду было видны только головы смутных, гигантских, неподвижных силуэтов мощных ореховых деревьев. Внутри них шелестел их собственный дождик: роса на листьях собиралась в капли и скатывалась, шлёпая, с листа на лист, с ветки на ветку, на вчера ещё сухую, растрескавшуюся от зноя землю.
Вечером мы опять плечом к плечу сидели на горячих ступеньках, как на верхних рядах амфитеатра, и щурились на абрикосовое солнце, которое осторожно присаживалось в цветущую айву. Было слышно, как падает в траву потревоженный птицей сучок или ветка. Стало темнеть, и всё громче, громче стрекотали цикады. Скоро их заглушил мощный хор лягушек из речки.
Попробовал свой голос соловей. Наш собственный, живущий с нами соловей!
За удивительно малую сумму мы купили себе место под солнцем огромное место под южным солнцем, поместье, какое в старой Европе могут позволить себе только миллионеры. И то, что нельзя купить и перевезти к себе: тёплое море, жаркий климат, старые огромные деревья.
Это счастье не могло омрачить ничто.
Глава 4. Мася
Из угла за оградой зарычали. Рычали нешуточно, тем рыком взахлёб, полным ярости, которым спасают жизнь, после которого кидаются на превосходящего противника затравленные или больные бешенством животные. Когда все пределы страданий пройдены, надежды нет, но живым ты не дашься и она, твоя смерть, сама сдохнет, прежде чем выжмет из тебя последний выдох.
Я стояла в углу около нижних ворот среди зарослей ежевики и шиповника, не дававших сделать лишнего шага, и не могла разглядеть, кто рычит. Встав на цыпочки и держась за дерево синей сливы в цвету, я перегнулась за ограду. В кустах на соседнем участке что-то дёрнулось. Сначала я увидела головёнку песочного цвета, широкий лоб, круглую макушку то, что мы так любим у собак, этот красноречиво вместительный кумпол над массивным мозгом, эту головастость умного животного; стоячие лисичкины ушки и крупные черные глаза миловидная мордашка с двумя рядами очень белых яростно оскаленных клычков.
Это ты, малявочка, издаешь такие страшные звуки? удивилась я.
Х-ХР-РАП! щёлкнула пастью собачка. Рга! Рга! Рга!
Она всерьёз угрожала мне, которая возвышалась над ней, как небоскрёб:
Ну, давай, попробуй прогнать меня отсюда! Посмотрим на то мокрое место, что от тебя останется! А может, мне тебя просто съесть?
Ой, не ешь меня, лютый зверь
Она приподнялась, как перед атакой. И я увидела её тело.
Золотистая шерсть кончалась сразу за ушами, как меховая шапка, а дальше шла голая, багровая, в рубцах и сочащихся ранах, кожа, обтянувшая ребра. Позвоночник походил на цепочку кожаных бусин. Живота не было. Чёрные, почти птичьи, лапы, голый крысиный хвост с розовым прозрачным кончиком, как восклицательный знак в конце предложения, и без того полного жути.
Было так больно даже смотреть на это, не говоря о том, чтобы в этом теле шевелиться, дышать, лежать на колючей, выжженной, сорной траве
Я только и смогла выдохнуть Господи Господи!
И собачка оценила сострадание. Смолкла, отвела глаза в сторону.
Грэйси, стоп! Миленькая, не ходи сюда. Пойдём домой. Быстро, быстро. Ай, молодец. Бегом.
Прощай, мое короткое болгарское счастье. Прощайте, звёзды, сверчки и кукушки. Идиллия оборвалась, только начавшись, и обернулась ко мне жутким оскалом реальности.
К своему поместью, морю и солнцу в нагрузку мы купили бедную страну.
Курятина, рыба, хлеб, творожная запеканка, яйца, ветчина, борщ Я с ума сошла, свалив всё это в пакет. Я же могла убить истощённую собаку такой прорвой. Кинулась обратно, боясь, что она ушла. Из моего пакета пахло так, что собака замерла, приподнялась на передних лапках, и не рыкнула.
Я вывалила эту массу через ограду прямо перед ней. Она почти не пугалась, когда слишком близко падали куски. Но и хватать их она не стала.
Всё, кушай. Кушай спокойно. Я пойду.
* * *
Ночью я поняла, что собаку я убила.
Утром вышла в сад, подошла к ограде. Собаки не было. Пищи тоже.
Вот так. Думать же надо, что делаешь. Но с этим у меня всегда были проблемы.
Тяв!
Оборачиваюсь, чуть не упав, запутавшись в злобно колючей ежевике.
Тяв-тяв!
Через овечью тропу, через речку, под трактором, кружится маленькая собачка с пунцовым телом и жёлтой головой, похожая на креветку. Кружится, приседая в реверансе, склоняя голову набок. Виляет лысый шнурок в роли хвоста, и у неё есть живот. У собаки снова есть живот!
Вся та порция размером с саму собачку уместилась в ссохшемся до полного отсутствия животе, и не только не убила её, но преобразила, вернула к жизни, сподвигла на танец и эти глаза напротив они смеются! Они не отрывают взгляд от моих, и в них Что это? Благодарность? Берите выше. Похоже на любовь.
Вовсе я рычала-то на звук шагов большой собаки, на запах её. Не на тебя же. А ты думала, на тебя?
Ах ты мася моя маленькая Я буду звать тебя Масей. Так моя подруга в приливах нежности называет всех свою маму, мужа, меня, свою таксу, всё живое. И главным, Мася, делом твоим будет хорошо питаться. Через день-другой приедет Неделчо, и мы поедем в ветклинику тебя лечить.
В первый день собака ещё боялась подойти вплотную, да и я не решалась к ней прикоснуться. Только всё закрывала Грэйси, вставала между ними, чтобы та не заразилась неведомой кожной чумой. Грэйси и не рвалась обнюхиваться, только с обычной толерантностью и достоинством посматривала издалека.
Когда я вынесла вторую порцию усиленного питания, псинка ждала на том же месте.
Пойдем, дорогая, я поселю тебя в заброшеном доме, нельзя тебе спать в дождь под трактором.
Я дала ей понюхать миску с манной кашей, жареной рыбой и яичницей. А что, традиционный британский завтрак когда-то включал в себя жареную сельдь и ливерные котлеты, такие чёрные, что я за тринадцать лет так и не решилась их попробовать тем более с утра.
Я пошла по тропинке через соседский пустой участок. На нём от ограды остались одни покосившиеся столбы.
Мася следовала за мной, целуя мне щиколотки. Шаг поцелуй, шаг поцелуй. Шаг сердце обрывается (заражусь чесоткой), шаг сердце в горле (заражу Грэйси), шаг замирает всё внутри: обе покроемся кровавыми струпьями и сукровицей, облысеем, перестанем спать и будем чесаться день и ночь Приедет Бьярни, и чесоточные клещи сожрут его тоже
Соседский участок просто нежилой, а тот, что за ним, совсем заброшен, и давно. Саманный домик в одну комнатку совсем обтаял под дождями десятилетий. Поселились мы, что называется, на вилле
Ну и ладно. Зато на свободе.
Нагнувшись, я вошла внутрь, поставила миску в центре, рядом с кучей какого-то тряпья.
Вот, Мася, с новосельем тебя. Целый дворец для бездомной собаки. Тут люди жили, при социализме, между прочим. А теперь это твоя фазенда!
Мася, даже не обнюхав дворец, принялась за еду. Я вышла, беззвучно пятясь. Вот, теперь она сытая уляжется на куче тряпья и заснет. Домик маленький, ночью в нем будет тепло.
Поднявшись на дорогу, я полюбовалась на поля до горизонта, на маленький трактор, что полз вдали, чуть слышно тарахтя, на то, как за ним в ряд на одинаковом расстоянии шагали три аиста.
Открыла амбарный замок на воротах и, отведя ветки с вишнями от лица, стала запираться изнутри. Засов, на засове древний грязный замок, в замке ключ, ржав и могуч Большого смысла действие. При обвисшей сетке, отделяющей наш оазис от внешнего мира в тех местах, где она пока не упала и её еще нельзя просто перешагнуть, очень важно хорошенько запирать ворота.
Кто-то лижет мне икры. Непохоже на Грэйси, и очень низко.
Оборачиваюсь.
Мася кланяется, скачет по двору, вертит хвостом, мол, добро пожаловать, проходи, гостем будешь.
Мася! Ах ты хулиганка! Ты уже тут?!
Нечего и спрашивать, как она попала сюда. Под этой сеткой и человек на четвереньках проберётся.
Мда Новая ограда длиной в километр, а то и два обойдется в половину цены дома
Это скумбрия была? облизывается Мася. Волшебно!
Так Теперь, значит, ты с нами живешь Ну и что мы с тобой будем делать?
Как что! Поели ррррработать! взвивается Мася и с боевым воплем ныряет под ограду.
За забором стоит подозрительного вида тип. Из обшарпанного автомобиля выбираются две ещё более колоритные фигуры смуглые, обритые наголо, зубы через один, удобно держать сигарету.
С трудом разбираю, что они желают побелить наш дом.
Благодаря, не трябва, вспоминаю слова из разговорника.
Плата только за краску, работа бесплатно. Всего двести лева! Но только сейчас! Только сегодня! Оферта! и он даже берётся за ворота.
Не договорив, персонаж ахает, подпрыгивает, одновременно озираясь назад, с изумлением глядя на свою поднятую пятку. Совершив этот странный пируэт, он задирает штанину, озабоченно разглядывает сначала её, потом ногу. Проводит по щиколотке пальцем и гневно поднимает палец вверх. На нем кровь.
А?! Майка ми! Ти какво правиш, ти, сатан!
Сатан, задрав хвостик не толще его пальца и такой же голый, уже висит на штанине второго «маляра». Тот скачет на одной ноге, тряся другой, и вопит от боли.
Мне ничего не надо белить! кричу я. Мася, домой! Мася!
Они же могут убить её одним пинком. Вот бедовая!
Прибери собака твоя!
Собака моя не прибирается, она пикирует на третьего, но тот успевает вскочить в машину и захлопнуть дверцу. Удивительно, как они тут боятся собак, даже таких маленьких, и боли от укуса, такой ерундовой. И Мася, понимая свою силу и власть, летает по кругу вокруг враждебной машины и сеет панику, ужас и смерть.
И тут по лестнице из сада поднимается и встаёт рядом со мной белое облако с черными глазами, вершина собачьей эволюции, топ рейтинга по любви к человеку, золотому характеру и уму Голден Ретривер.
Это Грэйси пришла посмотреть, что за шум такой до завтрака. Разбудить разбудили, а кормить не кормят. Ах, это гости пришли! Наконец-то! Проходите! Грэйси громко приветствует и зазывает долгожданных, бурно виляя хвостом.
Увидев ещё одно чудище, раз в десять крупнее, двое, высоко задирая ноги и лягаясь, прыгают в машину, обдают нас вонючим облаком, и, громыхая, покидают недоброе место.
Уфф!!!
Ну, Мася, ты даешь!!
А чо такова
В Европе мы заплатили бы штраф за покус в пару тысяч!
А пусть не ходят.
Это да Откуда они вообще взялись? Говорили, здесь уровень преступности нулевой. Спасибо тебе, конечно. Но, Мася, в дом ни ногой! Понимэ? Инфекция! Насекомые! Сначала к врачу.
Я глажу пальцем её крутой умный лобик, и она, подняв нос, блаженно закрывает глаза. Она понимэ.
* * *
Из чёрного пластмассового ящика с жёлтой крышкой я сделала ей элегантный водоустойчивый домик. Положила туда облезлую подушку из летней спальни это будет перина. Накрыла её застиранным полотенцем, что висело на гвозде у ржавой эмалированной раковины.
Мася наблюдала сзади. Подлезла под моим локтем, цапнула зубами полотенце, пятясь, вытащила его. Высоко задирая головёнку и виляя задиком, удрала вместе с ним в гущу сада.
Но утром я нашла её в ящике, так крепко спящей на мягком и сухом, что она даже вывалилась из домика наполовину. А на террасе затоптанные грязными лапами белые подушки на шезлонгах и креслах. Их так никогда и не удалось отстирать.
* * *
Приехал Неделчо строитель и первый владелец нашего дома, шумный, весёлый, полные руки гостинцев.
После оформления сделки он стал нашим советчиком, переводчиком, гидом, шофёром, ремонтником, психотерапевтом в общем, нянькой. Сам он величал себя управителем.
Болгария, название которой ничего не говорило Бьярни, но с детства симпатичная мне, благодаря этому человеку с мощными чапаевскими усами сразу стала для нас родной и уютной. Неделчо, что означает «рожденный в воскресенье», потому что воскресенье в Болгарии называется «неделя», только по воскресеньям и строил нашу белую виллу. Пять дней работал на государство, шестой частником на себя, а на седьмой отдыхал, ворочая мешки с цементом на собственной стройке. Через четыре года белый дом с размашистыми пологими склонами крыши, напоминающий швейцарское шале, был готов, и его создатель влюбился в свой дом, как Пигмалион в Галатею. Когда через двадцать лет пришлось продать его и переехать в город, он так и не смог оторваться от этого холма над полями в три стороны света, от вида на восход и на деревню, от лип в цвету, гудящих тысячей пчел.
Дом достался нам вместе с мебелью тёмного дерева под старину, белым зонтом от солнца на террасе, пугалом в саду и котом Матвеем, чемпионом по ловле мышей.
Гладя кота, Бьярни спросил:
А Вас тоже нельзя ли приобрести?
Старик просиял, захохотал и прослезился:
Благодаря!
Что на русский переводится как «благодарю».
Скоро стало ясно, что если бы мы не платили ему зарплату, он делал бы всё это бесплатно.
* * *
На этот раз Неделчо привез нам баницу сдобный слоеный пирог с брынзой, который он регулярно печёт для больной жены. Я уговариваю его сесть за стол, что почему-то непросто с болгарами, и он, придерживая сердце, соглашается быстро выпить свой фейковый кофей, цикорий для которого сам же и сушил в нашем саду, собирая только вершки и корешки.