Здравствуйте.
За окном шелестели берёзы, переговаривались шёпотом с ветром, рассыпали ладошками-листиками солнечные зайчики по асфальту. Смеялись над чем-то. Юные, беззаботные. Вот бы вместе с ними, юным и смеяться. Всё равно над чем. Просто так, потому, что весна. Андрей приложил ладонь к оконному стеклу, улыбнулся. Он завидует деревьям, ну надо же. Пусть немного, пусть по-светлому, но всё-таки. По дороге домой надо будет остановиться ненадолго возле белых стволов, тёплых от солнца. Постоять рядом, подышать их лёгкостью. Коснуться пальцами шершавой коры. И забыть на несколько минут все заботы и проблемы. Пять минут тишины. Наедине с собой. За спиной гремела чашками мама. Гремела и бурчала себе под нос:
Колбаса-то, колбаса, представляешь, в три раза подорожала. И это за месяц. Как дальше жить-то, ума не приложу.
Андрей молчал. Знакомо пахло ватрушками и чаем с мятой. Мама заваривала его каждый раз, как он приходил. Была искренне убеждена, что такой чай самый полезный.
Софья Сергеевна рассказывала, что в соседнем подъезде квартиру обворовали, говорила мама. На плите булькал, закипая, чайник. Наркоманы, наверное, какие-нибудь. Сколько же их развелось. Молодёжь испортилась, ох, испортилась.
Андрей усмехнулся про себя. В этом вся мама. Он для неё уже не молодежь. Взрослый степенный дядька, обремененный семьёй и детьми. Дитём. А вот сосед, который старше Андрея лет на пять, но совершенно одинок, и есть она, та самая, испорченная молодежь.
В наше время не так было, мама продолжала говорить и неторопливо расставлять на столе блюдечки с вареньем, ложечки, пиалочки неизвестного назначения. Чаепитие для неё было незыблемым ритуалом и не терпело спешки или небрежения. Ещё одна маленькая традиция. Их в этом доме когда-то было много.
Твой отец никогда не позволял себе ничего лишнего. Ни слова, ни жеста, ни поступка. Он за мной пять лет ухаживал, красиво, как настоящий мужчина. А тут Сидят на лавочке по вечерам, парни, девушки, и через слово выражаются так
Андрей молчал. Рассматривал берёзы, слушал их голоса. Всё, что говорила мама, он уже знал. Не первое чаепитие с ней, не первые жалобы. И каждый раз подспудное чувство раздражения от того, что он ничего не может сделать. Ничего. Ни с ценами на колбасу, ни с наркоманами, ни с катящимся в пропасть миром. Всю свою сознательную жизнь он рос среди женщин. Мама, тётка, бабушка. Мамины подруги и их бесконечные дочки. Отца он помнил плохо, пожилого профессора не стало, когда сыну было семь. Зато слышал о нём постоянно. В основном о том, что тот был настоящим мужчиной. Подрастая в этом суматошном и несдержанном на эмоции женском царстве, Андрей для себя решил настоящий мужчина это тот, кто способен не дать погрести себя под ворохом проблем. Тот, кто их решает. Тот, кто способен принимать решения. Всё было просто, до определённого момента. А теперь он стоял, слушал мамино ворчание и понимал, что теория трещит по швам. Принимай решения, сколько хочешь и какие хочешь. И что это изменит?
Я там Эллочке носочки связала, переключилась мать на другую тему. Красивые получились. Не забудь передать. Как она там, моё солнышко?
Нормально, Андрей наконец отвернулся от окна и присел к столу. Бегает по квартире, не угнаться.
Нина Ивановна разлила чай по чашкам.
Молодые ещё, чтоб дитё не догнать.
Так это не мы жалуемся, хмыкнул Андрей. Мать поджала губы.
Не нравится мне эта идея, сказала она недовольно, нянек нанимать. Не хочет твоя королевишна сидеть с ребёнком, вот и сплавляет кому попало.
Андрей поморщился. Тема была неприятной.
Она работает, сказал он сухо.
«И зарабатывает в три раза больше меня», добавил про себя. Внутри неприятно кольнуло.
Ерунда эта её работа, отмахнулась мама. Давно говорила, давай спрошу у знакомой одной, да и пристроим её в магазин работать. Тепло, сухо, деньги хорошие. Бросают ребенка не понять на кого. Хоть бы мне привозили, всё же лучше, чем чужим людям оставлять. Кукушка твоя Регинка, сынок. Сама с матерью-алкоголичкой росла, без присмотра и воспитания, так и Эллочку так же растит. Вот что я тебе скажу, Андрюша. Непутёвая она, сплошные беды от неё будут. Попомни моё слово. Что же это за жена, которая дома не убирает, не готовит, ни тобой, ни ребёнком не занимается, всё бегает где-то? То у неё репортаж посреди ночи, то командировка на неделю, то летучка в журнале чуть не до утра. Ужас. Дома всё пропахло этими её проявителями, в ванной больше техники, чем мыла. Неправильно это, сынок. Жалко мне и тебя, и Эллочку, пропадёте вы с ней. Вот так уедет в очередную командировку куда-нибудь в столицу и не вернется.
Мама! резко оборвал Андрей. Повисла тягостная тишина. Нина Ивановна молча пригубила чай. На столе в вазочке печально подсыхали ватрушки. Мама их сама готовила. Она вообще любила готовить. Пока был жив отец, не работала и занималась исключительно домашним хозяйством. Потом, когда устроилась библиотекарем, готовила после работы. В их доме всегда вкусно пахло, и блестели чистотой полы. А в их с Региной квартире пахло проявителями и дешёвым стиральным порошком. В коридоре была как попало набросана обувь. Особенно, грязная Андрея, после возвращения с окраины городка, на которой стоял продуктовый склад. Разгружать приходящие туда машины приходилось по ночам. Хоть какие-то деньги. И плевать, что после такой работы ноют руки, не разгибается спина, и последние кроссовки угвазданы чёрт знает чем. Маме не нужно о таком знать, у неё больное сердце. В их квартире везде разбросаны игрушки. Элка постоянно что-то роняет, разливает, опрокидывает. Регина, если дома, вечно что-то строчит, не обращая внимания на бардак. Сидит, склонившись над столом, копается в коробке с пленками, шипит под нос. Ему вдруг отчаянно захотелось туда.
Андрюша, нарушила тишину мама, неужели то, что по телевизору говорят, правда? Про рэкет этот страшный, про перестрелки посреди городов, про наркотики, которыми детей кормят, про то, что дальше только хуже будет, правда, что ли? Как же так, Андрюша?
Андрей поднял глаза, мама смотрела на него с надеждой, маленькая, круглая, родная. Когда она успела стать ему по плечо? Кажется, ещё лет двенадцать назад. Сморщенные руки старухи вместо привычных мягких и ласковых, с аккуратно подстриженными ногтями. Уже не сеточка, целая вязь морщин на лице. И страх в глазах. Андрей отчётливо его увидел. Страх, что всё вокруг рушится. Страх неизвестности. Что будет завтра? Страх потерять его, единственного близкого человека. Она больше не главная в его жизни женщина, есть другая, быстрая, живая. Возьмёт и уведёт за собой в неведомые дали. Мама боялась и, чтобы не бояться, ругалась и ворчала. Ворчала и ругалась. И смотрела на сына вот таким вот ждущим взглядом, как на единственного мужчину в её семье. Как на настоящего мужчину.
Андрей отставил чашку, поднялся, шагнул к стулу матери и обнял её, прижав седую голову к своему животу.
Всё будет хорошо, сказал он тихо. Даже если сам не верил, мама должна верить, ей нельзя переживать, у неё больное сердце. Всё будет хорошо, мы же вместе.
По кухне плыла тишина, пахло чаем с мятой и ватрушками, за окном смеялись над чем-то берёзы.
Редакция с утра гудела ровным привычным гулом. Кто-то ругался на втором этаже по поводу несданной вовремя статьи. На подоконнике на первом пили чай и закусывали бутербродами парни из фотолаборатории. Регина помахала им рукой издалека, те покивали в ответ, и знаками объяснили, что её фотки ещё не готовы и заходить к ним не надо.
Заразы, рассмеялась Регина, интересно же посмотреть, что получилось.
На лестнице между первым и вторым встретилась Тамара. Она работала в отделе кадров и когда-то лично подписывала Регине документы о принятии на работу. Тёплая уютная женщина лет пятидесяти, кажется. Она ухитрялась иметь прекрасные отношения со всеми в редакции. Регина любила приходить к ней в крошечный кабинетик, залезать на стул с ногами и пить чай, который Тамара щедро заваривала всем желающим. Под её неспешную речь и домашние плюшки на Регину накатывало умиротворение.
Какая же ты молоденькая и глупая, вздыхала Тамара. Всё бежишь куда-то, торопишься, жилы рвешь. Надорвёшься.
Регина смеялась.
Справлюсь. А если ничего не делать, то ничего и не добьешься.
Бедная девочка, качала головой Тамара, и от этой жалости что-то сладко замирало внутри. Регина ничего не рассказывала о себе, но каким-то женским чутьем Тамара определила в ней бездомного котёнка и подкармливала что выпечкой, что человеческим теплом. Она не осуждала и не презирала, не морщила нос и не смотрела с завистью. Она принимала Регину такой, какая есть. И Регина тянулась к этому принятию действительно как кошка к ласке. Наверное, испытываемое ей чувство можно было бы назвать благодарностью, если бы Регина задумывалась о названии.
Доброе утро.
Доброе, кивнула Тамара. Как ты сегодня?
Она каждый раз спрашивала. И, кажется, не только из вежливости.
Прекрасно.
Мы с мужем всех наших приглашаем в воскресенье к нам на дачу за город, последние тёплые деньки как-никак. Приезжай, отдохнём, шашлыки пожарим.
А почему бы и нет? весело пожала плечами Регина. Сто лет на природе не была.
Вот и отлично, улыбнулась Тамара, и чайку попить сегодня забегай.
Обязательно.
У нас на Руси все проблемы у баб решаются чаем, а у мужиков водкой, говорила Тамара. Под них и исповеди, и похвальба, и слёзы, и радость. Под них душой делятся.
Удивительно, но Регина тоже делилась. Иногда тем, чем не делилась даже с Андреем.
Злая ты, сочувственно говорила Тамара иногда, когда Регина что-нибудь рассказывала. Молодая и злая.
Разве плохо быть злой? улыбалась Регина. Лучше, чем доброй. Добрых все обижают.
Тамара вздыхала и качала головой.
Человек тогда злой, сказала она как-то, когда в нем много боли и страха.
Почему страха? не поняла Регина.
Потому что. Вот ты чего боишься?
Регина честно задумалась. Высоты, темноты, закрытых помещений? Нет. Трупов? Вроде тоже. Приходилось выезжать пару раз фотографировать для криминальной колонки. И ничего, кроме брезгливости. Мышей и пауков? Вот уж точно нет.
Не знаю, она пожала плечами. Наверное, ничего.
Я же говорю, молодая, рассмеялась Тамара. Не доросла еще. Запомни, девочка, все боятся боли и одиночества.
Регина помолчала, а потом сказала неожиданно даже для самой себя:
Чтобы не делали больно, бей первой.
Тамара долго рассматривала её тогда и о чём-то думала. А потом снова вздохнула и подлила ей чаю. Она не одобряла Регину. Но той и не было нужно одобрение. Тамара делала больше. Она не осуждала.
Стольникова! раздался вопль сверху. Тебя Семёныч ищет.
Иду! крикнула Регина, задрав голову. И, обогнув Тамару, побежала вверх по лестнице.
Аркадий Семёнович сидел за столом и что-то читал.
Пришла? поднял он взгляд на Регину и улыбнулся как-то плотоядно.
Пришла, согласилась та. Искали?
Он встал, прошёл мимо Регины к двери и плотно закрыл её. Обернулся.
Ну что, красавица, пляши, впечатлила ты нашего московского приятеля. В понедельник с утра он приедет, обсудите условия работы. Ты там смотри, не наглей.
Правда? Регина сцепила пальцы в замок нервным движением. Ей захотелось броситься начальнику на шею и расцеловать. Работа в Москве мечта в ладонях. Не верилось.
Правда, Аркадий Семёнович ухмыльнулся. Везучая ты, Стольникова.
Аркадий Семёнович, миленький, спасибо вам, Регина широко улыбнулась.
Спасибо в карман не положишь, прищурился он. Что-то было в этом прищуре, липкое, неприятное. Пахнуло чем-то забытым и противным на вкус. Регина выпрямилась, но улыбку с лица не убрала.
Так я же проставлюсь, пообещала она. Не забуду, как можно.
Семёныч зачем-то оглянулся на дверь:
Куда мне твоя простава? Печень в моём возрасте пора беречь, и медленно, будто крадучись, пошёл на нее. Регина отступила.
А вот за услуги расплачиваться надо, шёпотом сказал он, нехорошо быть должной.
«Красивая девочка, куколка», прозвенело глухим эхом в голове. Регина отступила ещё на шаг, упёрлась бедром в стол.
Аркадий Семёнович, вы чего?
Закричать? Закатить истерику?
Он поймал её за руку:
Пискнешь и не видать тебе этой работы, сказал он снова шёпотом, ощупывая её взглядом. Вон хоть ту же Ольку отправлю, она посговорчивее.
Не надо, закусила Регина губу. Сзади был стол, впереди он, а в голове набирающим силу набатом стучало: «Райка! Ты где, паскуда? Куколка, куколка»
Она закрыла глаза, слыша, как трещат торопливо расстёгиваемые пуговицы на блузке.
Хорошая девочка, пробормотал Семёныч ей куда-то в шею. Мир вокруг подернулся чёрным страшным туманом.
В туалете она долго умывалась холодной водой. Пальцы мелко дрожали, тушь стекала по ним чёрными разводами, расплывалась кляксами в чаше умывальника. Кажется, заходил кто-то из девчонок, окликал её. Она не слышала. Лицо и руки онемели от холода, но она всё плескала и плескала ледяной водой. Остановиться не получалось.
Ну что, расплатилась за услугу? раздался едкий шёпот над ухом. Регина вздрогнула, подняла глаза и встретилась взглядом с Волковой, стоящей за плечом. Они смотрели друг на друга в отражении забрызганного зеркала, одна с ненавистью и торжеством, другая со злостью.
Уйди, сказала Регина. Волкова усмехнулась, оглядела её мокрое лицо и влажные прядки волос на висках, размазанную тушь, красноречиво оторванную пуговицу на блузке.
Бурно расплачивалась, отметила она. Понравилось?
Регина прищурилась, медленно выключила воду, и так же медленно обернулась. Теперь она смотрела Ольге в лицо. Надо бы сделать вид, что та ошиблась, нафантазировала, облить презрением и выдать что-нибудь про больное воображение и вред зависти для здоровья. Но сил не было. Ничего не было, кроме желания вцепиться в это холёное личико и рвать его, пока кровавые лоскуты не полетят.
Исчезни, я сказала, прошипела она. И на глаза мне не попадайся.
Волкова отступила на шаг, подальше от оскалившейся противницы, но всё равно рассмеялась, бросила короткий взгляд в зеркало, поправила идеальную прическу.
Что, наш Семёныч не хорош? Сочувствую, сочувствую. Да ты не расстраивайся, подруга, может, следующее начальство получше будет.
И, насмешливо цокая каблуками, вышла из туалета. Регина постояла с минуту, глядя в захлопнувшуюся дверь. Прикрыла глаза, выдохнула. Колени дрожали. Снова повернулась к зеркалу, вытащила из держателя салфетку, намочила её и теперь уже тщательно стёрла тушь. Поправила волосы, сложила вырез блузки так, чтобы не было видно дырки от пуговицы, и стремительно вышла в коридор. На сегодня её рабочий день закончен.
Андрей был дома. Валялся на диване, придерживая руками прыгающую у него на животе Элку. Та визжала, Андрей притворно охал при каждом прыжке, оба смеялись. На звук Регининых шагов повернули головы.
Мама! сообщила Элка, размахивая зажатой в ладошке резиновой собачкой. Это было почти единственное, что она умела говорить. Еще папа, чему искренне радовался Андрей.
Ты уже пришла? он приподнялся, улыбаясь. Здорово. Иди к нам, у нас весело.
Вижу, сказала Регина, и натянуто улыбнулась в ответ. Я в ванну, поразвлекайтесь пока без меня.
Ушла, не оборачиваясь. В ванной открыла горячий кран. Почти кипяток. Мелькнула мысль, что так можно и ошпариться. Мелькнула и пропала. Регина забралась в дышащую паром воду и долго лежала, бездумно глядя в стену напротив. Внутри было пусто и холодно, и при каждом вдохе что-то больно царапалось в груди, словно двигались осколки разбитого зеркала. Зеркала, в котором она видела себя. Вода медленно остывала. Регина подумала вяло, не добавить ли горячей, но отмахнулась сама от себя. Не согреется. «И не отмоешься», добавил кто-то злорадно внутри. Она прикрыла глаза, вздохнула. Боль в груди стала невыносимой. Так, наверное, рвётся на части сердце.