Глава третья
Бесонная ночь
И вот, к отлёту было всё готово.
Два дня последних, словно миг прошли.
Для Алексея Гусева всё ново,
что вместе с ними улетит с Земли:
приборы, инструменты и одежда.
Такой добротной не носил он прежде.
Как управлять ракетой он узнал.
Сам Лось и рассказал, и показал.
Всё в аппарат, что нужно, загрузили.
В подушках полых масса мелочей.
Леса и разобрали, и сложили.
В углу двора, на груде кирпичей
часть крыши, что была над аппаратом.
Теперь его окинуть можно взглядом.
Назавтра в шесть назначили отлёт.
О чём мечталось, то произойдёт
Затихло всё. Лось отпустил рабочих,
свет погасил. Сарай-ангар во мгле.
Последний раз на койке этой ночью,
он свой ночлег проводит на Земле.
Но Лось не спал. Лежал, закинув руки
за голову. И вновь былые муки
пронзили сердце, захватили в плен.
И снова череда прощальных сцен
Постель, свеча, заставленная книгой
Он в комнате, что тонет в полутьме.
Терзает сокрушительное лихо.
Видения проходят, как во сне.
Она в постели самая родная.
Дороже человека он не знает.
Жена Катюша, милая, дыши!
Не уходи, голубка, не спеши!
А Катя дышит часто. На подушке
рассыпанные волосы её.
Она порозовела от удушья.
и, как ребёнок говорит своё:
«мне скрой окро, мне скрой окро скорее»
Что может быть печальней и страшнее?
Она ведь просит отворить окно,
а голосок неверный и смешной.
Под одеялом подняты колени.
Катюша уплывает от него.
А он готов на подвиг, преступленье,
чтоб только не покинула его!
Страшнее страха жалость к ней, любимой:
родной и нежной, и неповторимой.
«Скажи, моя Катюша, что с тобой»?
Молчит. Вцепилась в простыню рукой.
Грудь подняла, локтями упираясь,
как будто снизу кто её толкал,
как будто мучил кто-то, издеваясь,
и силой от кровати отрывал.
Закинулась любимая головка.
Затем она ушла в постель неловко.
Прелестный подбородочек упал.
Лось содрогнувшись, страшно зарыдал.
Прижался к ней, держал двумя руками.
Со смертью примиренья нет и нет
Грудь обожгло воспоминаний пламя
С тех пор прошло совсем немного лет.
Поднялся Лось, прошёлся по сараю.
Взял папиросу. Руку обжигая,
ломая спички, трудно прикурил,
и всё ходил, почти лишившись сил.
На лесенку взошёл и к телескопу,
как к роднику целебному, прильнул.
Марс отыскал. Взошел он над Европой
и лучик к Петрограду протянул.
Смотрел на небольшой и тёплый шарик,
дрожащий в окуляре, как фонарик.
Опять прилёг на койку. Память вновь
видение открыла про любовь
Катюша в платьице на травке, на пригорке.
Звенигород за полем вдалеке.
Лось рядом с ней сидит на мягкой горке,
с ненужною ракеткою в руке.
В бездонном небе коршун проплывает.
Он в летнем зное, как пушинка тает.
А у Катюши серые глаза.
В них коршуны плывут, как в небесах.
Лось смотрит на головку милой Кати.
Она юна. Ей восемнадцать лет.
Сидит. Молчит. Её бы сжать в объятьях.
Он думает: «Нет, милая, о, нет!
Уж у меня есть дело поважнее,
чем здесь влюбиться в вас, нагнувши шею,
перед девичьей нежной красотой!
Есть выход здесь реальный и простой:
Не стану больше ездить к вам на дачу»!
Ах, Боже мой! Вернуть бы эти дни!
Ведь можно было всё решить иначе!
Их не вернуть. Упущены они!..
Лось снова встал, курил, ходил вдоль стенки,
как в яме зверь, как пойманный в застенке.
Затем к воротам вышел и глядел.
А Марс уже в зенит войти успел.
«И там, на Марсе, от себя не скрыться.
За гранью жизни, смерти и Земли.
Зачем, зачем я должен был влюбиться?
Ведь раньше мы расстаться с ней могли!?
Жить неразбуженным. Какое счастье!
Летят же через тысячи напастей
в эфире новой жизни семена
в объятьях упоительного сна.
Нет, нужно же упасть, расцвесть, раскрыться
и в жажде слиться, полюбить, сойтись,
найдя второго, кровью пробудиться
вдвоём от одиночества уйти!
И нужен этот сон короткий, сладкий,
затем, чтоб снова смерть свои порядки
ввела навеки разлучила их.
И вновь полёт кристаллов ледяных».
стоял в воротах Лось. Смотрел на небо..
Над ним алмазный, алый Марс сиял.
«Там новый мир. Каким бы мир тот не был,
он ждёт, чтоб вскоре я его узнал.
Так думал Лось, Мир странный и ужасный,
а может, фантастически прекрасный.
Оттуда ночью стану я искать
звезду родную, Питер вспоминать.
Пригорок вспомню, коршунов, могилу,
где Катя похоронена моя.
Припомню голос радостный и милый,
любви отдамся, горе затая.
Любви моей отчаянной, нетленной.
донесенной туда, на край вселенной.
Нас разведёт космическая даль.
И будет там легка моя печаль.
Под утро Лось забылся на лежанке.
По набережной грохотал обоз.
Шум Лося разбудил, и спозаранку
он снова встал, оправился от грёз.
На голову ведро воды холодной
он вылил из-под крана и свободный,
пальто накинув, поспешил домой,
туда, где Катя обрела покой.
Там вымылся, побрился и оделся.
Привёл в порядок окна и замки.
На Катин шкаф, что в спальне засмотрелся,
прикрыл его. Тепло её руки
На дверке ощутил на миг. Очнулся,
решительно в гостиную вернулся.
Последний взгляд: «Прощай моё жильё.
Когда вернусь, расскажешь про неё»!
Глава четвёртая
Той же ночью
А Маша, Гусева жена, той ночью
ждала напрасно мужа допоздна.
И раз за разом (если пить захочет),
на примус чайник ставила она.
Жил Гусев с Машей в комнате огромной
заброшенного дома. Экономно
в роскошном доме заняли её
и всё хозяйство в ней вели своё.
Во время революции владельцы
бежали и покинули свой дом.
Что можно, всё разграбили «умельцы».
И вот они ютятся в доме том.
На потолке, что тонет в полумраке,
летела женщина, в руке сжимая факел.
Крылатые младенцы рядом с ней
кружат гурьбой немыслимой своей.
Она летит с весёлою улыбкой
средь облаков и золотой резьбы.
Смеялся часто Гусев: «Нет ошибки,
она хозяйка собственной судьбы!
Вот это баба! Мёртвого согреет!
При теле и детей шесть душ имеет»!
А над просторным ложем был портрет.
Таких людей сейчас и близко нет.
Там был старик с звездою на кафтане,
в пудрёном парике, с поджатым ртом.
«Ну, этот разговаривать не станет,
чуть что не так растопчет всех кругом»!
И Гусев прозывал его «Топтыгин»,
а Маша наливалась страхом тихим
И на портрет старалась не смотреть.
В его глазах почудилась ей смерть.
От печки через комнату проходит
железная труба дым из окна.
У полок Маша час, другой проводит.
Еду готовит на столе она.
Готовит скудную еду, как может.
Надеясь лишь на то, что Бог поможет.
Здесь у неё порядок, чистота.
Она здесь и в работе, и в мечтах.
Резная дверь дубовая закрыта.
За ней в двусветном зале жизни нет.
Проёмы окон досками забиты.
Там ветер, крысы, выбитый паркет
Ждёт Маша у стола. Поют ей песни
шипящий примус с чайником железным.
Часы пробили два. Залётный ветер
их перезвон разнёс по всей планете.
Его всё нет. «Когда ж придёшь, мой милый?
гадает Маша, Где же ты сейчас?
Что вечно ищешь? Видно до могилы
тебе бродить, не думая о нас.
Хотя бы раз глаза прикрыл спокойно,
лёг на плечо ко мне расслабленно и вольно.
Ах, не ищи, ведь нет в тумане дней
светлей, дороже жалости моей»!
Повисли слёзы на ресницах Маши.
Смахнула их и щёку подперла.
Над головой её в весёлом раже
та женщина с младенцами жила.
Летела улететь не получалось.
С весёлой детворой по небу мчалась.
«Летала б я вот так, его маня,
вовек бы не покинул он меня»!
Ей Гусев говорил, что уезжает.
Неведомо куда, но далеко.
Куда его несёт, она не знает.
Спросить боится. Это нелегко.
Ведь Маша видит жить ему здесь тяжко.
Без прежней воли, быть в тиши букашкой
невыносимо. По ночам встаёт:
проснётся, вскрикнет, и холодный пот!
Повалится, уснёт, а утром встанет
весь тёмный, мрачный, места не найдёт.
Была с ним Маша тихой: нежно глянет,
теплом душевным мужа обовьёт.
Она была и ласковой, и мудрой.
За это он любил её, но утром
глядел, куда б скорей ему уйти,
хоть сам не знал, что хочет он найти.
Служила Маша. Деньги приносила.
Немного денег. Изредка пайки.
А Гусев всякий раз с немалой силой,
хватался за дела. Да не с руки!
Бросал всё вскоре и искал такого,
чтоб было поважнее остального.
В Китай собрался золото искать.
Но вскоре всё расстроилось опять.
С тоской, как смерти, Маша ожидала,
когда найдёт он что-то и уйдёт.
Она совсем одна, и полагала,
что без него недолго проживёт.
Они лишь год назад на праздник в парке
и повстречались летним днём нежарким.
«Вы одиноки ныне, как и я,
промолвил он, к скамейке подходя,
Позвольте время провести мне с вами.
А то ведь что-то скучно одному»!
Она взглянула за его словами
подвоха нет. Поверила ему.
Хорошее лицо, весёлый, трезвый.
По виду добрый и, как видно, честный.
«Что ж, я не против. Почему бы нет?
тогда её короткий был ответ.
До вечера они гуляли в парке.
Её до дома Гусев проводил.
Рассказывал о битвах, схватках жарких.
Потом частенько в гости к ней ходил.
И Маша отдалась ему спокойно,
без экивоков, просто и достойно.
А после полюбила всей душой.
Почувствовала кровью он родной!
Вот тут и начались её мученья
А чайник закипал в десятый раз.
И, наконец, настало облегченье:
послышались шаги желанный час!
Приходит Гусев. Сильный и весёлый.
Как гром, в пустой квартире низкий голос:
«Помыться слей-ка мне! Ну, всё летим!
И завтра будем мы уже в пути»!
Он вымыл руки и лицо, и шею.
И, вытираясь, глянул на жену:
«Да, не волнуйся! Выжить я сумею
К тебе я обязательно вернусь!
Семь долгих лет меня ни штык, ни пуля
не истребили, в землю не свернули!
Не сделана отметка. Час далёк,
когда задуют жизни огонёк!
А помирать и так, не отвертеться!
Заденет муха лапой брык и нет!
Пока живём, мы все должны вертеться.
Глядишь, оставишь в этой жизни след»!
Он сел за стол и стал лупить картошку.
Солил и ел. Сказал: «Мне на дорожку
две смены к утру приготовь белья.
И не забыть бы бритву для бритья.
Ты плакала? Глаза на мокром месте»?
«Алёша! Ты воротишься ко мне»?
«Сказал вернусь, так значит, будем вместе!
Отставить беспокойство при луне»!
«Ты едешь далеко? Когда обратно»?
В ответ присвистнул Гусев троекратно:
«За облака. Навроде бабы той!
Я в гости к ней отправлюсь на постой»!
Напившись чаю, Гусев стал ложиться.
Посуду Маша тихо прибрала.
Не стала на любимого сердиться.
Уж он такой, каким его взяла
И, скинув платье, подошла к постели
С ним рядом прилегла, коснувшись еле.
А Гусев спал. Белел давнишний шрам.
Катились слёзы по её щекам.
Так дорог был он ей. Так тосковала
она по сердцу буйному его.
«Куда его несёт? Она не знала.
Всё ищет. Не находит ничего»
Поднявшись рано, собрала в дорогу.
Проснулся Гусев. Пошутил немного.
Погладил Машу и поцеловал.
Большую пачку денег ей он дал.
Напился чаю и мешок на плечи.
Обнял в дверях и вновь поцеловал.
Не тратил утром время он на речи.
Куда летит ей так и не сказал
Глава пятая
Отлёт
У мастерской, на пустыре обширном
стал собираться с полудня народ.
Шёл с набережной в настроенье мирном,
бежал с Петровки всякий пёстрый сброд.
Сбивались в кучки, в облака глядели.
о разных слухах меж собой галдели:
«Что собрались? Убили здесь кого»?
«Не знаем про убийство ничего».
«Сейчас на Марс отправятся прилюдно»!
«Вот дожили! Затея в «самый раз»!
«Кто полетит»? «Там двое из подсудных.
Закинут их для опыта на Марс»!
«Да будет врать! Кончайте, в самом деле»!
«Они опять людей не пожалели»!
«И, кто это «они», откройте нам»!?
«Вам, гражданин, заехать по зубам»?
«Конечно издевательство, скажу я»!
«Народ- дурак! О, Боже! Вот беда»!
«Вы, что несёте! Мы вас арестуем!
Вас самого отправить бы туда»!
«Товарищи, оставьте разговоры!
Здесь неуместны домыслы и споры!
Собачью чушь несёте вы сейчас!
История творится в этот час»!
«Ну, а зачем на Марс их отправляют»?
«Простите, но сказал один буян
литературы тонну посылают
туда для агитации крестьян»!
«Нет, это экспедиция. Известно»!
«За чем же, расскажите, интересно»?
«За золотом, вестимо! Что гадать»!
«Да! Фонд Российский нужно пополнять»!
«И много привезти они берутся»?
«Неограниченно» «Нам долго ждать»?
«Как солнце сядет, сразу и взовьются
Увидим сами, что уж тут гадать»?
До сумерек переливался говор.
Шли разговоры, волновался город.
Что будет ныне, волновало всех.
И многие не верили в успех.
Закат в полнеба запылал багрово.
Прислал автомобиль Губисполком.
Пришли сказать приветственное слово
к сараю инженера прямиком
учёные, начальство, журналисты.
Торжественны все были и речисты.
Со всех сторон открытый аппарат
Заклёпок предъявил блестящий ряд.
В открытый люк была видна кабина,
вся в ромбах жёлтой кожи, как диван.
Приборы на передней половине,
на задней пассажир и капитан.
И Лось и Гусев полностью одеты.
Они уже изрядно перегреты:
бараньи полушубки и унты,
и шлемы. И стоят средь суеты.
И Лось благодарит всех за вниманье.
Хохлова он обнял и Кузьмина.
Сказал: «Не терпит вылет опозданья!
Пора лететь»! И тотчас тишина.
А Гусев хмурым стал, и в люк забрался,
на кожаной подушке распластался,
уселся там, затем поправил шлем.
Теперь к полёту он готов совсем.
«К жене зайди, напомнил он Хохлову.
Лось, как-то медлил, под ноги глядел.
Вдруг поднял голову и вымолвил сурово:
«Да, мой полёт начало новых дел!
Удачно примарситься я намерен.
Пройдёт немного лет, и я уверен,
что сотни кораблей взлетят с Земли.
Помчатся к звёздам наши корабли!
Нас вечный дух искания толкает.
Не мне лишь нужно первому лететь.
Не я быть должен первым, кто узнает
все тайны неба, презирая смерть.
Что там найду я, на другой планете?
Забвение себя? Забуду годы эти,
когда я жил страдая и любя?
Навряд ли там смогу забыть тебя
О, нет, товарищи. Нет, я не гений!
Я не смельчак мечтатель просто трус!
Беглец с планеты. Недоразуменье!
И мой корабль несёт печали груз»
Лось оборвал на этом. Странным взглядом
на окружающих взглянул. «Не надо,
промолвил тихо, душу бередить.
Прошу меня, товарищи, простить.
То личные, мои лишь, пережитки.
В углу на койке оставляю их.
Победой увенчается попытка
И примет Марс далёкий нас двоих!
Прошу всех отойти от аппарата.
Сегодня знаменательная дата»!
Из люка крикнул Гусев: «Долетим!
Мы энтим ваш привет передадим!
Прошу меня на то уполномочить»!
Аплодисменты, шум толпы глухой.
«Ну, всё, терпеть прощанье, нет уж мочи,
подумал Лось. Разок махнул рукой
и в люк полез, захлопнул за собою,
расставшись с провожающих толпою.
Все стали спешно покидать сарай,
боясь упасть, споткнувшись невзначай.
И тысячи людей теперь в молчанье
глядят на свет в сарае с пустыря.
Минуты в напряжённом ожиданье.
И вот начало: дрогнула земля.
В сарае заревело, затрещало,
затем мощней и чаще застучало.
Вот над сараем вырос нос тупой,
в отсветах старта, словно золотой.
Вот аппарат над крышей появился
Как невесомый в воздухе завис.
Он, словно бы прицелился, и взвился
под жуткий вой и нестерпимый свист.
Он к западу по небу устремился.
Полоской огненной мелькнул и скрылся
в багровом зареве вечерних туч,
оставив на мгновенье красный луч.
Тогда в толпе поднялся крик, и люди
бегут к сараю, лучше рассмотреть.
Никто из них теперь не позабудет,
героев, что отправились на смерть!
Бросают в воздух шапки. Все ликуют.
вопросами рабочих атакуют.
К полуночи всё стихло. Разошлись.
У мастерской пустынно. Ни души
Глава шестая
В чёрном небе
Лось завинтил болты входного люка,
уселся и на Гусева взглянул.
«Ну, что, мой друг, летим? промолвил сухо,
и к реостату руку протянул.
«Пускайте, тот взволнованно ответил.
Лось взглядом успокоил и приветил,
и повернул блестящий рычажок.
Глухой удар и треск, затем рывок.
Тот первый треск, который над толпою
пронёсся, взволновал и напугал.
А Лось второй рычаг другой рукою
нажал и повернул. Треск возрастал.
Лось медленно включил два реостата.
Удары стали мягче как награда
исчезла тряска. Лось сказал: «Летим»!
Он пот отёр с лица. В кабине жарко.
На счётчике в секунду пятьдесят.
Всего минуты три прошли от старта,
из атмосферы вышел аппарат.
Без перебоев двигатель работал.
У космонавтов новые заботы.
Прочь полушубки, шлемы, сапоги.
Темно, тепло, за стёклами ни зги.