Улыбка святого отца казалась ярче и шире обычного. Белое одеяние, окаймленное полумраком, вдруг покрылось слоем серого пепла, а нелепый огромный крест на груди потерял способность быть крестом и стал походить на вздернутые кверху вилы. Финальный аккорд прозвучал, и наступила самая странная тишина из всех, что я когда-либо слышал. Только что отгремел великолепный орган, и его последняя нота должна была превратиться в оглушительный и хлесткий вал оваций, в многоголосый гул восхищения, но вместо этого раздались неуклюжее шарканье множества ног, шипение зевающих ртов, сдавленное сморкание и влажное чавканье прочищающихся носов. Тишина висела в огромном соборе, и тишина эта была наполнена человечностью.
Сегодня, и мера эта есть nécessité16, ибо время, увы, не на нашей стороне, но случай на нашей. Богомерзкий шабаш состоится сегодня в этих нечестивых руинах. Огни до самого неба и вопли тысяч слуг Сатаны, представьте себе, Хлеп, вообразите только, какие непотребства будет творить эта содомова толпа! Визг адских гитар, гул барабанов, пение черных псалмов! Богохульники, еретики! Я предал бы всех анафеме, но, к сожалению, у меня нет списка с их именами
Нет списка, какая жалость, прошептал я тоскливо. Жан-Батист не расслышал колкость, с пылом продолжая говорить:
Но два имени, главных и нужных вам, Хлеп, мы в точности знаем. Первое дщерь наша Анна, спаси Создатель ее душу, на чье возвращение мы уповаем и за чье раскаяние молимся, и второе Давид.
Давид?..
Тут святой отец часто-часто замотал головой, обнажая в который раз свои зубы, заставляя трястись белесые кусты над глазами, превращая себя в какое-то подобие желе из креста и рясы.
Бойтесь его, избегайте, закройте уши свои от речей его, ибо искушен он в искушении, ибо и есть он тот змий во плоти, что лестью и ложью обратил Анну во тьму. Случай поможет: мерзкий шабаш отвлечет безбожников от вашей светлой миссии, и луч, посланный нашей Церковью, пронзит сие царство мрака, и дева вернется к отцу.
Боюсь, что уже не дева протянул я, ерзая на неудобном сиденье. Жан-Батист вскинулся, цепь на груди с достоинством звякнула, послышался какой-то по-домашнему уютный скрип ботинок священника.
Боюсь, что все-таки дева, неуклюже возразил он. И боюсь, что если вы откажитесь от нашей просьбы, то вас, Хлеп, замучают муки совести от осознания того, что вам был дан шанс спасти светлую душу, а вы же обрекли ее на страдания!
Но может она там и не страдает вовсе! воскликнул я; в какую балаганную глупость я угодил; что вообще происходит? Да, такую сумму я не заработаю и за год нигде в этом городе, но что же это, черт возьми, за работа! Какая-то молоденькая дурочка связалась с местными панками, сбежав от родителей, и этот Жан-Батист свято верит, что вот такой как я женатый мужчина способен убедить ее вернуться домой
Конечно, страдает! Разум ее опьянен ядом, тело развращено грехом, а душа О, Хлеп, умоляю вас станьте ее спасителем, успокойте страдающих дочь и отца!
Если вам нужен спаситель
Нам нужны вы! патетично и громко произнес Жан-Батист. Вы и ваш святой дар. Истинно говорю вам: сегодня с девяти вечера в этих трущобах мерзкие безбожники будут предаваться разврату и богохульству
О господи боже мой!!! не выдержал я. Давайте деньги!
Деньги у Николаса, с хитрым прищуром сказал священник, явно довольный моими словами. Мы можем вручить вам половину суммы сейчас. Я знал, сын мой, что вы истинный христианин
Я попросту безработный, готовый стать кем угодно. А вторая тысяча когда вы заплатите?
Когда Анна окажется здесь, конечно. А она окажется, я верю в это всем своим сердцем.
Но как она выглядит? с запозданием спросил я. Опишите ее, дайте мне фотографию или
К сожалению, это невозможно. Отец Анны настаивает на деликатнейшем подходе к делу, поэтому пожелал оставить подобные детали в тени конфиденциальности.
Я обмер от абсурдности слов Жана-Батиста.
Но как я пойму, что это она?
Очень просто, сын мой, он улыбнулся блаженно. Верьте: она единственная женщина среди этих безбожников. И ее зовут Анна. Станьте же спасителем ей! Станьте лучом, посланным Церковью, дабы рассеять царство мрака. Да пребудет с вами Господь. Amen!
Лицо святого отца стало просветленно-суровым. Он осенил меня крестным знамением и вышел прочь из исповедальни, выкатился из нее слепящим снежным комом. Раздались приветственные восклицания прихожан.
Пусть идет к Дьяволу твой Господь! разразился я сложным теологическим пассажем и все-таки сплюнул на пол.
В рваном сыром снегопаде массивно и мрачно то являлся, то вновь пропадал вспухший от серой мглы призрак это раскрывала свои объятия колоннада Казанского собора, и объятия были посмертными. Колонны вздымались из грязного снега, но не имели над собой балюстрады, и глядели в низкое утреннее небо воткнутыми в землю гигантскими кольями; некоторые опрокинулись полностью или накренились вбок, переломленные. Треснувший у основания купол зяб в звенящей метели, ниже терялась в черных проемах сеть трещин. Многое не удавалось рассмотреть из-за расположенного прямо у собора блокпоста: несколько бетонных кубов-помещений и внушительный забор со спиральным проволочным заграждением равнодушно уродовали Невский проспект. Такие посты встречались по всему Старому городу, располагаясь в основном у памятников архитектуры и закрытых на неопределенный срок станций метрополитена, «в целях безопасности граждан на время проведения восстановительных работ» так говорилось в официальных коммюнике.
Красиво, прошептал я, сам не понимая, что же именно красиво былое величие собора или его нынешнее состояние, и отпил горячего черного кофе из белой чашечки. Сидящий напротив Николас увлеченно жевал. Вид из окна был подавляющим, рождающим скорбь; кем надо быть, чтобы подобные картины упадка вызвали аппетит?.. «Дом Зингера», шестиэтажный особняк в стиле модерн, счастливо избежал разрушения, и этот факт позволил кому-то очень циничному создать здесь заведение для людей со специфическим вкусом; здесь так уютно наслаждаться порцией гниющего Петербурга, обернутого толстым слоем строительных лесов, сочащегося ранами запустения. Невозмутимый Николас заказал себе виноградных улиток с провансальскими травами и какой-то чертовски дорогой и вонючий сыр. Он все не мог определиться с вином, в конце концов оставив право выбора за официантом. Я же довольствовался эспрессо и мясом по-французски. В меню витиеватым мелким почерком значилось, что все блюда приготовлены исключительно из натуральных продуктов, в чем я сильно сомневался.
Боюсь огорчить тебя, сказал Нико, цепляя зубочисткой кубик рыхлого сыра, мотнул головой и ткнул пальцем в сторону окна, на тему этой так называемой красоты. Вот что сказал современник: «Воронихин, природой назначенный к сапожному ремеслу, учением попал в зодчие; и он построил Казанский собор, этот копиист в архитектуре, который ничего не мог сделать, как самым скверным почерком переписать нам Микеланджело». Понимаешь, к чему это я цитирую?
К чему-то, близкому к отвращению? со злой иронией спросил я. В конце концов, ты столько лет прожил в этом городе, твоя мать отсюда. Нравится унижать его? По-твоему, он недостаточно унижен?
Николас пожал плечами и отправил в рот желто-горчичный ломтик, покрытый темно-лиловыми нитями.
Что, вкусно?
Терпимо, бесстрастно ответил он. Его совсем недавно разрезали roquefortaise17, структура плесени не повреждена. Примечательно, что молоко хоть и коровье, но все-таки
Только не про молоко, умоляю. В целом я понял: жрешь плесень среди руин Расскажи лучше, что это сейчас такое было? Меня до сих пор трясет от твоего Жана-Батиста. Кто это?
Бельгиец улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.
Это брат моего отца, старый добрый валлонский родственничек. Они друг друга любят как кошка собаку. Когда отец подался к вам то есть, к нам короче, сюда, Жан-Батист увязался следом. В Бельгии, знаешь ли, жизнь тоже далеко не сахар после Войны да, впрочем, как и везде. Но в консульстве запрещено брать на службу близких родственников с этим там строго. Какое-то время дядя слонялся без дела по Новому городу со своим брюссельским старым гиноидом
Я поперхнулся: брызги горячего кофе прыснули прямо в тарелку с мясом.
Что? Погоди, он же священник!
Ван Люст улыбнулся еще шире.
Я тебе сейчас кое-что расскажу об этом служителе культа. Он отжигал по всем злачным местам старушки Европы, пока не добрался до Питера, перепробовав весь местный блуд, поимев всех, кого можно и нельзя кроме, конечно, собственного племянника; я бы такое запомнил. Но мой отец-то родом из Брюгге, понимаешь? Быть родом из Брюгге почти стопроцентно означает еще и то, что ты фламандец, а это, между прочим, уже далеко не одно и то же, что валлон. Не буду вдаваться в подробности, это исключительно бельгийская тема Короче говоря, моему папаше надоел необузданный гедонизм братца. Он ему сказал вот что: либо тот начинает работать кем угодно и где угодно либо отец на правах Генерального консула депортирует дядюшку обратно в Брюссель. И что ты думаешь, какое занятие нашел себе ЖанБатист?
Я развел руками:
Эээ Он стал католическим священником?..
Бельгиец громко и резко щелкнул пальцами.
Dat is het! Вот именно! Он как-то совершал променад со своей куклой по Невскому проспекту и вдруг уткнулся лбом в заколоченные двери очередного полуразрушенного собора. Задрав свою пьяную голову повыше к небу, дядя вдруг прочитал: «Дом Мой домом молитвы наречется». Это строки из Евангелия от Матфея, высеченные над главным входом. И покуда он охаживал свою куклу на прогнивших скамьях для прихожан, на него снизошло откровение
В соборе? мрачно спросил я. И этот человек предлагал мне исповедаться
А что ты хочешь, он же валлон, да еще и из Брюсселя, цинично усмехнулся Николас, они там и не такое могут. Так мой дядя понял, что хочет стать католическим священником. Но таким, знаешь, не связанным по рукам и ногам всякими обетами. Для таких как он очень удачно существует так называемая Третья ветвь, терциарии. Звонок кому надо в секретариат Доминиканского Ордена, и вуаля! Воистину Gods wegen zijn ondoorgrondelijk18!
Чего-чего?
Того, что благодаря одному старому развратнику вышел беспрецедентный случай: памятник архитектуры был восстановлен в рекордные сроки, обойдя все бюрократические препоны. Собору даже вернули статус малой базилики, и у него появились прихожане. Осталось еще перед входом посадить художников и будет не хуже, чем до Войны.
А там были художники? спросил я, прекрасно все помня, отчетливо, будто только вчера; череда разномастных картин, одна за другой, и в смешение цветов различаются ясно: соборы, дворцы, коты, балерины, фонтаны, мосты, облака над Невой, дождь и бесконечная гранитная набережная
Были, вздохнул Николас. Странно, а вроде это ты тут у нас стопроцентный абориген, должен бы знать о таком.
Я промолчал. Только лишь сделал еще один глоток кофе.
Нико посмотрел на меня.
Прости, если задел тебя, Глеб, он назвал меня по имени, что предвещало его добрые намерения. Я же не виноват, что родился в семье важной иностранной шишки, которая дала мне отличное образование и все условия для успешной жизни. Ты вовсе не обязан знать о каких-то там художниках и малых базиликах. К тому же не всем подходит такой образ жизни, полный высоколобого снобизма и всех этих неимоверно утомительных скучных идиотов, что окружают нашу семью.
Зато мне прекрасно подходят идиотские миссии протянул я еле слышно, для святых дядь.
Но Николас меня услышал.
Кстати о миссиях, вытянув губы, облепленные микроскопическими пятнами плесени, протянул он. Что тебе сказал Жан-Батист?
А ты не знаешь?
Николас стал озираться по сторонам. Но кроме нас и скучающего за стойкой бара официанта в «Зингере» никого не было. Официант смотрел в одну точку перед собой, иногда шевеля беззвучно губами.
Если бы знал, Сегежа, то и не спрашивал, досадливо произнес Нико и полез во внутренний карман своего добротного пиджака, достав небольшой томик в серо-пепельном переплете.
Вот, он протянул мне книгу через стол. Книга оказалась теплой, будто являлась частичкой плоти Николаса; шершавая ткань дополнила ощущение того, что в руке моей оказалось что-то живое, только что извлеченное из человеческого организма.
Я посмотрел на заглавие.
Ницше, «Малая библиотека шедевров». Там лежат деньги, да? Неужели просто передать несколько купюр из рук в руки это самое ужасное, что могут себе представить в этом вашем высоколобом высшем обществе?
Вознамерился открыть серую книгу, но Николас предостерегающе оттопырил указательный палец и негромко сказал:
Подожди. Кто же так делает? Сразу видно человека, далекого от этикета. Акт благодарности должен соблюдать трепетную конфиденциальность. Ты прав, касаться денег руками это вопиющая пошлость, к тому же при нежелательных свидетелях, он покосился в сторону бара.
Я тяжело вздохнул. Обещанная ван Люстом тысяча лежит в этой серенькой книге а может и не лежит. Работа (черт, что за глупость называть это работой?) еще не выполнена, не известно вообще, будет ли выполнена, так что риск оказаться обманутым бельгийским семейством пока что сводится к нулю. Я забираю аванс и отправляюсь на панковскую вечеринку в поисках бедной Анны, нахожу ее и беседую. Важно: у меня есть дар убеждение женщин. Он срабатывает удача! и Анна возвращается в лоно Церкви, к отцу, и куда ей вообще угодно. Миссия выполнена; я получаю вторую половину оговоренной суммы. Или же, я нахожу Анну, беседую, но дар мой сбоит, и разум ее остается во мраке, и душа, разумеется, тоже, и я покидаю руины ни с чем: ни с девчонкой, ни со второй тысячей евро. Возможно, в случае провала меня лишат и аванса, это мы не обсуждали. Есть и еще два варианта событий в каждой из линии первых сценариев: я нахожу ее, убеждаю; я нахожу ее, но не убеждаю; и в каждом случае ее новообретенные друзья знакомят меня со своим гостеприимством эта возможность была для меня непреложной; непреложной и стремительно вытесняемой из сознания от мысли о реальности тысячи евро здесь и сейчас. Под пристальным, неодобрительным взглядом Николаса открыл миниатюрный трактат на случайной странице. Тонкая, чуть желтоватая бумага, испещренная убористыми абзацами, не вызвала бы во мне никаких тревожных чувств, если бы под листами этого редкого в своем роде издания не угадывалась заполненная чем-то холодным пустота. Я прочитал наугад:
«Мировой ум. То, что мир не идея вечного разума, видно уже из того, что та часть мира, которую мы знаем (я говорю о нашем человеческом уме), не слишком разумна».
Просто забери книгу, нахмурился Нико. Но я перевернул еще несколько страниц, и под ними тускло сверкнул металлический предмет: он придавливал собой несколько разноцветных банкнот в подобие полой коробочки посреди тома. Николас подался вперед, желая лучше разглядеть начинку ницшеанского трактата.
Это шутка? Что тебе сказал дядя?
Я не ответил. Увиденные внутри книги деньги придали какую-то гаденькую уверенность в том, что все стало вдруг замечательно, но приторный словно гниль оптимизм затмил тусклый металлический блеск миниатюрного фонаря.
Что тебе поручили, Сегежа? Нико пытался совладать со смехом, небрежно обводя меня взглядом. Освещать вход в собор перед вечерней проповедью Жана-Батиста?