А калоша-то важная и послужила бы, ежели вторую товарку на левую ногу к ней отыскать, говорит старый нагольный тулуп. В лучшем бы виде босовички вышли.
Зачем на левую ногу товарку отыскивать, коли она сама с левой. На правую ищи, отвечает чуйка.
Уж будто и с левой! Неужто мы не видим, что с правой? Где ж у нас глаза-то?
А кто ж те ведает. Может быть, ты их на праздниках вином залил. С правой! Кому ты говоришь! Вы по какой части в своем рукомесле?
Мы-то? Мы кладчики, по строительной части будем. С Благовещенья у подрядчика подрядившись.
А мы сапожники, значит, я завсегда могу тебе насчет калоши нос утереть. Понял? Теперича завяжи нам сейчас глаза и скажи: «Трифон Затравкин, с какой ноги подошва?» на ощупь пойму. Ты говоришь товарку калоше подыскать надо, а я тебе такой альбом, что она и без товарки на стельки уйти может. То-то.
Резинковая калоша и для лиминации первый сорт, вмешивается в разговор синий кафтан, потому это самая новомодная модель, ежели в нее сала наложить и скипидаром сверху побаловать! Жгли мы тут как-то у себя у ворот, так чище лектричества пылала, совсем как бы мингальский огонь. Ведь вот задарма пропадает.
Не пропадет. Чиновники в Галерной гавани в лучшем виде словят, задумчиво произносит ундер в отставном военном сюртуке с нашивками на рукаве и с узелком. А калоша эта, братцы, беспременно купеческая. Ехал через Неву из Ливадии хмельной купец и утерял с ноги. Вернее смерти.
Ну уж и купеческая! Зачем же такая супротивная критика на купцов? обиделся прислушивавшийся к разговору купец в длинном пальто и с зонтиком. Почем ты знаешь, может быть, она из Туретчины плывет. Вошла в Черное море, а оттелева сюда.
В Туретчине мухоедане калош не носят. Были мы там в Крымскую кампанию, так видели! дает ответ солдат. Турке все равно, что нашему столоверу сапог на сапог воспрещается надевать, потому вера не позволяет.
Ему вера не позволяет, это точно, а нешто не мог он с болгарской ноги снять? Учинил турецкое зверство, снял ради озорничества с убитого калошу, да и бросил в черноморские проливы. Кто ее ведает, может статься, она с прошлого года сюда плывет. Ведь калоша не сахар, в воде не растает.
Пустое! Где из Туретчины сюда приплыть! По дороге ее десять раз крокодил проглотит. Скорей же она из ветлянской эпидемии сюда стремится. По Волге живо доплывет. Там в головном полоумии от смертного страха и не такие вещи в реку бросали, а почище. В газетах было пропечатано, что один купец бочонок с золотом на волю плыть пустил.
Ой, врешь! перебил его купец. Купец не пустит, купец и перед смертным часом цену деньгам знает, потому они у него по́том добыты.
Ну уж это ты оставь, почтенный, говорит мужик. Ваш купеческий пот только за чаем в трактире выходит.
Ан врешь! Я теперича в шесть часов утра поднимусь, да десятерым таким, как ты, у себя на постройке зубы начищу. Чувствуешь ты это?
Не больно-то по нынешним временам и начистишь! Смотри сам-то поберегись. Былое дело, на купцов-то тоже охотились. Купеческий зверь, что твой заяц, труслив.
А ну-ка, тронь, попробуй мою трусость!
И трону. Думаешь, не трону? Так-то смажу, что живо всмятку происшествие сделаю, задень только меня.
Мужик подбоченился и стал петухом. Купец засучил рукава и поплевывал на руки.
Да что вы, братцы! С чего вы! Пантелей, брось! остановил мужика его товарищ.
Нет, постой! Какую такую он имеет праву? горячится мужик. Где городовой?
Ты меня городовым-то не стращай. Деревня сивая! презрительно сказал купец.
Чего деревня! Али тебе в части-то не привыкать стать сидеть? Ах ты, городской обыватель! Верно, кому часть, а тебе дом.
Дом? Ну, уж насчет этого будьте покойны. У нас на Лиговке такие собственные палаты построены, что в семи комнатах можем вытрезвиться. Приеду домой хмельной, так двое молодцов под руки поведут, а двое ножные костыли переставлять будут.
Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых! Уйти лучше от греха! машет рукой ундер и отходит, а купец и мужик все еще переругиваются зуб за зуб и размахивают руками.
К толпе подходит баба в синем кафтане с длинными рукавами и в расписном ситцевом платке.
Потонул здесь кто, голубчики, что ли? спрашивает она.
Брысь! Зашибу! Ты чего лезешь? кричит на нее купец.
Уйду, уйду, не щетинься! говорит баба, вздрогнув и пятясь от купца, и тут же прибавляет: Я не видала, что хмельные, хмельным я не перечу, знаю, как им потрафлять. У меня муж с деверем такие же.
Хмельные! Я те покажу «хмельные»!
Молчу, голубчик. Я мужчинский нрав завсегда приучена уважать. Такой букварь мне на эту науку пропечатывали, что чудесно помню. Христос с тобой! Куражу твоему я не препятствую. Научили родственники, научили.
То-то!
Мужик скашивает на купца глаза и смеется.
Ну, вот ты теперь по себе антиллерию и нашел. С ней и воюй сколько хочешь, потому баба для тебя торпеда самая настоящая, ну а нас не трожь, мы сами супротив тебя какую угодно бомбардировку начать можем! закончил он и крикнул товарищу: Пойдем, Кондратий, в трактир! Что на него, на фараонову мышь, смотреть! Не узоры на евонном патрете написаны!
На могилках
Вторник Фоминой недели. Радоница. Православные поминают на могилках родственников.
Федор Аверьянович! Федор Аверьянович! Милости просим! Зайдите на наши могилки излить ваши заупокойные чувства! окликает сибирка идущего по мосткам жирного и важного на вид купца и распахивает перед ним калитку палисадника. Мы в вашем разряде были и вашим сродственникам поклонялись. Сделайте и нам эту самую ответную учливость.
Жирный купец, не снимая с головы картуз, кивнул головой, остановился и колеблется: зайти или нет. Жена его вопросительно смотрит ему в глаза. Сибирка слегка заплетающимся от выпитого вина языком продолжает:
Господи, да неужто мы прокаженные, что вы боитесь! Оно хоша мы и приказчики, но все-таки люди и завсегда можем хозяев уважать. Конечно, наш усопший тятенька, приявши в Бозе кончину праведную, вам по векселю не заплатили, но все-таки супротивность иметь на покойников большой грех. Извольте хоть у отца протопопа спросить. Отец протопоп! кричит сибирка, завидя идущего вдали священника, и машет ему рукой.
Чего ты орешь-то, оглашенный! Я и так зайду! Только публику в искушение приводишь! говорит купец. Ну чего мараль заводить при народе? Сейчас остановятся и начнут зевать. Право, оглашенный!
Оно хоша я и оглашенный, а вера во мне крепка, то есть так крепка, что с хозяевами поспорю!
Что ж, зайдем к ним, уговаривает купца жена. Милосердие прежде всего на свете. Вот хоть разбитое яичко им в могилку закатаем. Зачем такую борзость духа показывать?
Купец пропихнул в палисадник жену и зашел сам. Сидевшие в палисаднике женщины засуетились и повскакали с мест. Кто начал вытирать рюмку, кто резал пирог.
Вот в этом самом месте тятенькин прах покоится, а по углам у нас невестки да младенческая мелочь погребены, указала сибирка. Но прежде позвольте мне вам такое противоречие сделать: тятенька наш при живности своей никогда не был подлец, а что они после своей смерти денежную совесть не оправдали и по векселю вам не заплатили, то сие от тех карамболей происходит, что оная смерть последовала за питием чая, так как они скоропостижно А честности у них было хоть отбавляй.
Купец подбоченился.
Так-то так. Пой соловьем, авось дурьи уши найдутся, произнес он. Но отчего же ты, сын почтительный, и гривенника за рубль по отцовскому долговому обязательству мне не предложил?
Мы люди махонькие, еле себя и старушку няньку кормим, а после смерти тятеньки всего и живота-то осталось: петух да курица, крест да пуговица вот и весь евонный рогатый скот с медной посудой. А что до денежного истиннику, то даже погребение совершали на счет енотовой шубы. Стул о трех ногах да рваную сибирку вам в уплату по векселю не предложишь. Сунулся бы к вам с таким ультиматумом, так, пожалуй, и загривочное награждение мне учинили бы при вашей строгости.
Загривочное-то награждение тебе и посейчас следовает, вспыхнул купец. Шампанское с цыганками пить умеешь, ананасы им дарить в силе, а насчет отцовских долгов
Федор Аверьянович, что вы! При маменьке-то и при супружнице нашей остановила его сибирка и, кивнув на женщин, прибавила: Они в шестом месяце беременности. Долго ли до греха? Вдруг ваши слова за настоящий манер примут? Сейчас ревность
То-то, ревность! Не любишь правду-то.
Федор Аверьяныч, оставь! Ну полно, смирись, брось. Ведь на загробное поминовение пришел, дергала купца за рукав жена.
Купец успокоился и поклонился женщинам. Сибирка подала ему рюмку.
Пожалуйте вот мадерного хереску Самый сногсшибательный. Яд насчет крепости. С полубутылки сатанеешь, предложила она.
Иностранным иноверческим вином православного человека не поминают, произнес купец.
В таком разе хрустальным настоем позвольте просить. Мы и простячку сумели в чайничке протащить. Пожалуйте, вкусите с миром! Маменька, где у нас простяк? крикнула сибирка.
Старушка в ковровом платке на голове схватила чайник и нацедила из него купцу рюмку водки, низко-пренизко поклонившись. Купец снял картуз.
Как отца-то твоего звали? спросил он.
Господи! Опять оскорбление нашему чувствительному сердцу! всплеснула руками сибирка. В жизнь не поверю, чтобы вы тятенькино богоспасаемое имя запамятовали. Человек вам четыреста пятьдесят рублей по векселю должен остался, а вы имя его спрашиваете.
Не хорохорься! Не хорохорься! Печенка с сердцов-то лопнет! Ты думаешь, что у меня только и долгов, что за твоим отцом! Делов-то страсть! Помню, что был Запайкин по фамилии, а имя забыл.
Зиновий Тиханов их праведное имя состояло, и вы им на именины даже крендель раз прислали.
Ну, вот и довольно, коли Зиновий Тиханов. Упокой, Господи, раба твоего Зиновия.
Купец перекрестился большим староверческим крестом и выпил рюмку водки. Старуха совала ему кусок пирога на листочке газетной бумаги.
Позвольте, маменька, по первой не закусывают, остановил ее сын. Вы лучше вот даму хереском удовлетворите. Для их женского согласия у нас и клюквенная пастила есть на закуску. Федор Аверьяныч, еще рюмочку! Нельзя других покойников обижать, хоть они и мелкие люди, а все-таки у них души. Теперь за невесток наших и младенцев И я с вами за компанию, в знак примирения и прошу у вас за тятенькин вексель прощение земно.
Сибирка поклонилась в пояс и тронула пальцами землю, но, потеряв равновесие, упала на четверинки и еле поднялась.
Ну давай, коли так, сказал купец.
Мамашенька, изобразите нам пару белых! крикнула сибирка. Только, Федор Аверьяныч, чтоб уж с сегодняшнего дня такой коленкор тянуть: кто старое вспомянет, тому глаз вон. А что насчет векселя, то я по силе возможности даже утробу мою вымотаю. Желаете сейчас пять целковых в уплату получить?
Что ты! Нешто при загробном поминовении рассчитываются! Ты сам принеси. Уплати уж хоть пятиалтынный-то за рубль, и я отдам тебе вексель.
Двугривенный сможем! Пожалуйте чокнуться за упокой младенцев! Невестки Матрена и Пелагея, а младенцы Петр и Акулина. Прикиньте еще новопреставленного инока Потапия. Это маменькин брат. Они хотя в Мышкинском уезде покоятся, но заодно уж.
Я вот так, я огулом: упокой, Боже, рабов и рабынь твоих произнес купец.
Нет, уж зачем же их обижать в селении праведных? Потрудитесь за мной повторить: Матрену, Пелагею, Петра, Акулину и инока Потапия, упрашивала сибирка.
Купец повторил, перекрестился и выпил. Сибирка последовала его примеру и сказала:
Только, Федор Аверьяныч, теперь уж мир навсегда. Вы моего тятеньку в свое поминанье, а я вашего в свое и уж без надруганий.
Ладно, ладно! отвечал купец. Настасья Марковна, ты чего расселась да языкочесальню с бабами начала? Пойдем! крикнул он жене. Рада уж, что до места добралась. Словно наседка.
Дайте им свою словесность потешить.
Нет, уж пора и домой, ко щам. Ну, прощай! Прощайте!
Купец и купчиха вышли из палисадника и побрели по мосткам.
Федор Аверьяныч! Помните: кто старое вспомянет, тому глаз вон! кричала ему вслед сибирка.
Ладно, уговор лучше денег, только ты в воскресенье по векселю уплату-то принеси! дал ответ купец и махнул рукой.
Быки Литейного моста
По новому, но в то время не совсем еще отстроенному Литейному мосту переходит через Неву народ. Некоторые останавливаются и смотрят вдоль по реке. На Выборгскую сторону перебираются купец, купчиха и их маленький сынишка. Они идут гуськом. Купчиха несет в руках чашку кутьи, завязанную в носовой платок.
Иду и сама думаю: а вдруг как все это подломится и мы кверху тормашками? говорит она.
Так что ж из этого? Ведь книзу полетишь-то, а не кверху, отвечает купец.
Тебе хорошо шутить-то, ты плавать умеешь, а каково мне, коли я по-топорному?.. Окромя того, с нами дите бессмысленное.
Ежели ты насчет Гаврюшки, то он смышленее тебя. Сейчас за быка ухватится. Им не шути.
За какого быка?
А вот что под нами-то. Ведь под нами теперича каменные быки, а поверх их мостики положены.
С рогами?
Вот дура! Ну поди, разговаривай с ней! А еще ребенка дитем бессмысленным называешь. Где ж это видано, чтоб мостовые каменные быки были с рогами.
Так ведь медные же быки около скотопригонного двора стоят с рогами, отчего же и каменным с рогами не быть?
Вот и толкуй с ней! возвышает голос купец. «Отчего»! «Отчего»! передразнивает он жену. Оттого, что по плану не выходит. Ну, взгляни вниз. Как тут рогатых быков поставить?
Купчиха останавливается около перил и заглядывает вниз.
Да я и безрогих-то быков не вижу, говорит она.
Ах ты, полосатая, полосатая! Коли бы ты винным малодушеством занималась, сейчас бы порешил, что ты до радужного черта допилась. Неужто ты думала, что под мостами бывают быки с головой, на четырех ногах и машинным хвостом машут? Каменные устои здесь быками называются, а между них пролет. Вот эти глыбины-то быки и есть.
Зачем же они быками-то называются?
Купец вышел из терпения и начал:
За глупость. Самая глупая вещь баба, и ейным именем чугунная болвашка называется, чем сваи вбивают, потом идет бык на нем мосты ставят и, наконец, кобыла деревянная, а на ней глупых баб стегать бы следовало, потому что глупое к глупому идет.
Ах, как хорошо, ах, как чудесно такую ругательную словесность на свою родную жену при всем честном народе испускать! обиделась купчиха.
Да как же не испускать-то? Ты хоть каменного быка, так и того из терпения выведешь.
К разговору их прислушивался тоже остановившийся около перил мастеровой с мешком инструментов за плечами и с пилой в чехле.
Не в тот бубен звонишь, купец, вмешался он. Тут совсем другое руководство; камни эти мостовые потому быками называются, что перед тем, как их на дно опускать, надо живого быка убить и потопить его, чтобы воденик не обозлился. Тогда он и будет милостив, а нет какую хочешь крепость клади все размоет и опрокинет. Когда дом на земле строят, то в фундамент домовому деньги золотые кладут, чтоб его ублаготворить, ну а воденику быка жертвуют.
Мели, Емеля, твоя неделя! возразил купец.
Нет, уж ты мастеровому человеку поверь! Я мастеровой человек, я знаю! стоял на своем столяр. Так спокон века мосты строят. Отчего этому самому мосту спервоначалу такая незадача была, что, как только начнут кесонт на дно опускать, он сейчас возьмет да и опрокинется? Водяной портил, потому что быком удоблетворен не был. Мы туточные, с Выборгской, и это дело чудесно знаем. Строитель этого моста анжинер Струве пожалел водянику живого быка, а он ему назло два кесонта с живыми христианскими душами опрокинул. Нам здешние-то рабочие рассказывали, и десятник один мне говорил: «Мы, говорит, наперед ему насчет быка предуведомление делали, а он, как аккуратный немец, приценился у мясников на площадке, да те с него дорого запросили. Ну, говорит, и так сойдет». Поставили кесонт кувырком, поставили другой то же самое. Бился-бился, увидал, что супротив водяной силы ничего без удоблетворения не поделаешь, и купил быка. Как только его убили и бросили в воду, так и дело на лад пошло. И действительно, вот теперь в лучшем манере назло перевозчикам по мосту ходим, заключил столяр.