Ты и эту лодку перевернешь раньше, чем мы до берега доберемся, заметил высокий.
Повернув к берегу, они увидели, что на ближайшем причале толпятся люди. Веснушчатый застонал. Но пристальные взгляды зрителей были прикованы к обмякшей фигуре матроса в резиновых сапогах. Десятки рук протянулись к ним, чтобы поднять его тело на причал, где какие-то люди схватили его и начали бить и подбрасывать. Находившийся тут же полисмен активно расталкивал зевак. Каждый в волнующейся толпе старался не отрывать взгляда от посиневшего лица матроса в резиновых сапогах. Зрители метались взад и вперед, пока полисмен лупил их направо и налево.
Путешественники, не привлекая внимания, поднялись на причал и, съежившись, уставились на толпу. С мгновение они стояли, с замиранием сердца ожидая, как кто-нибудь первым с удивлением покажет на них пальцем.
Но толпа все беспокойно волновалась, пытаясь увидеть матроса в резиновых сапогах, чье лицо так привлекало их внимание. Казалось, путешественников совсем никто не замечал. Они стояли в стороне и шептались.
839, сказал веснушчатый.
Хорошо, ответил высокий.
Под безжалостными руками спасителей матрос начал подавать признаки жизни. Путешественники увидели, как он протестующе лягнул ногой, издавав сердитый стон.
Ему лучше, сказал высокий тихо. Давай-ка убираться отсюда.
Вместе они бесшумно двинулись с причала. Вскоре им встретились шесть экипажей, стоявшие в ряд. Стоявшие на козлах извозчики были полны любопытства. Они недавно приехали сюда от соседней паромной переправы, когда узнали о случившемся. Стоя на цыпочках, они пытались разглядеть, что происходит в толпе.
Путешественники, сделав небольшой крюк, быстро направились к одному из экипажей. Когда они приблизились, высокий, задрав голову, тихо позвал:
Эй, извозчик.
Тот не ответил.
Возница, послушайте, прошептал веснушчатый.
Они с мгновение стояли, умоляюще глядя вверх.
Извозчик переступил с ноги на ногу.
Черт подери, держу пари, он уже помер, сказал он с волнением и снова превратился в статую.
Веснушчатый простонал и всплеснул руками. Высокий забрался в экипаж.
Давай залезай сюда, сказал своему спутнику. Веснушчатый забрался внутрь, и высокий захлопнул дверь, а затем высунул голову в окно.
Извозчик! проревел он громким голосом. 839, Парк-плейс, и побыстрее!
Возница взглянул вниз и встретился взглядом с высоким.
А?.. что? 839? Парк-плейс? Да, сэр. Он неохотно хлестнул лошадь кнутом. Когда экипаж с грохотом тронулся, путешественники откинулись на грязные подушки и с облегчением вздохнули.
Ну, вот, все позади, сказал, наконец, веснушчатый. Скоро все будет хорошо. И даже скорее, чем я думал. Намного скорее. А то я уже начал думать, что мы обречены. Слава Богу, что все так закончилось. Я так рад. И я очень надеюсь, что ты ну, я не хочу возможно, сейчас не самое лучшее время, чтобы то есть я не хочу читать тебе мораль в неподходящий момент, но, мой дорогой, дорогой друг, я думаю, что настало время указать тебе, что твое упрямство, твой эгоизм, твой вредный характер и все другие твои недостатки могут доставить много неприятностей тебе самому, мой дорогой товарищ, а не только другим людям. Ты же видишь, до чего ты нас довел, и я искренне надеюсь, мой дорогой, ненаглядный друг, что скоро увижу, что ты, наконец, становишься мудрее.
Аукцион
Некоторые считали, что Фергюсон больше не был матросом потому, что устал ходить в море. А другие говорили, что причиной этого стала любовь к женщине. На самом деле, он устал ходить в море и полюбил женщину.
Он увидел ее лишь раз, и она стала для него символом всего того, чего он лишался, выходя в море. Он теперь не думал о старой серой богине, которая вечно рокочет, повинуясь приказам луны. Его больше не волновали ее прелести и сокровища, улыбки и припадки гнева, ее гордость и тщеславие. Он последовал за простым маленьким человеком, и теперь его мысли всегда были заняты этой женщиной, в то время как океан заставлял его думать только тогда, когда он был на вахте.
Он теперь лишь ухмылялся, когда речь заходила о могуществе моря, и в насмешку решил продать красно-зеленого попугая, который совершил с ним четыре плавания. Женщине, однако, нравилось оперение птицы, и она приказала Фергюсону оставить ее, хотя сама частенько забывала ее покормить.
На свадьбу попугая не пригласили. Он остался дома и ругался в адрес мебельного гарнитура, купленного в рассрочку и расставленного в ожидании прибытия жениха и невесты.
Будучи моряком, Фергюсон испытывал сильную привязанность к портвейну и теперь, постоянно находясь в берегу, пытался превратить свою жизнь в бесконечный праздник. Он совсем не был примерным семьянином. В маленькой квартирке стало затруднительно даже умываться, потому что Фергюсон занял раковину льдом, в котором были бутылки пива. И вот, в конце концов, торговец подержанной мебелью согласился выставить их обстановку на аукцион. Из-за чрезвычайно широкой трактовки одного пункта в договоре попугай и клетка были тоже выставлены на торги.
Что, серьезно? орал попугай. Что, серьезно? Что, серьезно?
По дороге на аукцион жена Фергюсона с надеждой в голосе сказала:
Кто его знает, Джим, может, кто-то из них начнет торговаться, и мы получим почти столько же, сколько сами заплатили за мебель.
Аукцион проводился в подвале, так забитом людьми и мебелью, что, когда помощник аукциониста переходил от одного предмета к другому, ему приходилось расчищать себе путь. Присутствовало удивительно много старух в причудливых шляпках. Шаткая лестница была заполнена мужчинами, желавшими покурить и избавиться от компании старушек. В свете двух ламп все лица казались желтыми, как пергамент, зато даже самая плохая мебель выглядела вполне презентабельно.
Толстый аукционист выглядел хитрым и насмешливым человеком. Его абсолютно невозмутимый помощник двигался так величаво, что был похож на какой-то огромный портрет на колесах. Когда чета Фергюсонов пробила себе путь к подножию лестницы, помощник заревел:
Лот двадцать два!
Лот двадцать два! крикнул аукционист. Лот двадцать два! Прекрасное новенькое бюро! Два доллара? Начальная ставка два доллара! Два с половиной! Два с половиной! Три? Три доллара. Четыре! Четыре доллара! Прекрасное новенькое бюро за четыре доллара! Четыре доллара раз! Четыре доллара два! Четыре доллара три! Продано за четыре доллара.
Что, серьезно? крикнул попугай откуда-то из-за комодов и ковров. Что, серьезно?
Все захихикали. Миссис Фергюсон побледнела и схватила мужа за руку.
Джим! Ты слышал? Наше бюро всего за четыре доллара
Фергюсон бросил на нее сердитый взгляд человека, который боится, что произойдет сцена.
Замолчи, а?
Миссис Фергюсон присела на ступеньки и, скрытая плотными рядами зрителей, начала тихо плакать. Сквозь слезы она видела лишь желтоватый туман от лампы, в котором плавали чудовищные тени зрителей, которые иногда оживленно перешептывались:
Слыхал, вот это по дешевке пошло!
Когда что-либо уходило молотка по особенно низкой цене, среди них слышался ропот восхищения победителем торгов. Кровать была продана за два доллара, матрасы и пружины по доллару шестьдесят центов. Эти цифры, казалось, поражали женщину в самое сердце. В них звучала насмешка. Она закрыла голову руками.
Ох ты, Боже ж мой, доллар шестьдесят! Господи, всего-то доллар шестьдесят!
Клетка с попугаем, очевидно, была под грудой ковров, но бесстрашная птица все равно продолжала кричать:
Что, серьезно?
Некоторые мужчины, стоявшие рядом с миссис Фергюсон, робко отодвинулись подальше, услышав ее тихие рыдания. Они прекрасно знали, что женщина в слезах это грозная сила.
Пронзительный голос аукциониста, словно молот, раз за разом обрушивался на измученную женщину. Она задыхалась от запаха лака и пыли со старых ковров, который казался ей зловещим. Золотистый туман от двух ламп создавал атмосферу стыда, печали и жадности. Но именно крик попугая стал последней каплей, после которой ужас перед этим местом и взглядами присутствовавших людей охватил ее с такой силой, что она даже не могла больше поднять голову, будто та вдруг стала каменной.
Наконец, пришла очередь птицы. Помощник с трудом нашел клетку, и птица оказалась на всеобщем обозрении. Попугай спокойно поправил перья и окинул толпу злобным взглядом.
Прекрасный корабль по морю плывет,
И ветер попутный весь день не спадет
Это был отрывок из баллады, которой Фергюсон пытался обучить птицу. Попугай выкрикнул эти строки в адрес аукциониста с необычайной дерзостью и презрением, как будто считал, что они будут особенно оскорбительными.
Гудение толпы в подвале переросло в хохот. Аукционист попытался начать торги, но попугай прервал его повторением стихов. Он важно расхаживал взад-вперед на своем насесте и вглядывался в лица толпы с такой наглостью и насмешкой, что даже сам аукционист не осмелился ему противостоять. Аукцион был прерван, воцарилось всеобщее веселье, и все давали язвительные советы.
Фергюсон посмотрел на жену и застонал. Она прижалась к стене, пряча лицо. Он тронул ее за плечо, и женщина встала. Они тихо прокрались верх по лестнице, опустив головы.
Выйдя на улицу, Фергюсон сжал кулаки и сказал:
О, как я хотел бы его придушить!
Голосом, полным глубочайшего горя, его жена закричала :
Он он выставил нас посмешищем.... перед всей этой толпой!
Ведь это бедствие то, что с молотка пошла вся их обстановка, потеряло всю свою значимость по сравнению с позором, вызванным смехом толпы.
Один в поле воин
I
Темные заросли мескитовых деревьев простирались до горизонта. Нигде не было ни человека, ни строения, которые бы позволили предположить, что где-то есть города и толпы людей. Казалось, весь мир стал безжизненной пустыней. Однако иногда, в те дни, когда не поднимался жаркий туман, на юго-западе можно было разглядеть неясные, призрачные голубые очертания, и задумчивый пастух мог вспомнить, что где-то там были горы.
На этих равнинах стояла такая тишина, что внезапный стук жестяной кастрюли мог бы заставить даже человека с железными нервами подпрыгнуть от неожиданности. Небо всегда было абсолютно чистым, и увидеть облака было настоящим праздником; но временами пастух мог видеть, как за много миль от него ползли длинные белые тучи пыли, поднимавшиеся от копыт чужого стада, что вызывало у него жгучий интерес.
Билл усердно готовил себе ужин, склонившись над огнем, как кузнец над горнилом. Какое-то движение, мелькнувшая в кустах тень необычного цвета, заставило его внезапно повернуть голову. Он встал и, прикрывая глаза рукой, стал вглядываться перед собой. Наконец, он увидел мексиканского пастуха, который пробирался к нему через заросли.
Привет! крикнул Билл.
Мексиканец не ответил, но продолжал идти, пока не приблизился метров на пятнадцать. Он остановился и, сложив руки, принял позу, в которой в театре обычно стоят злодеи. Серапе скрывало нижнюю часть его лица, которое было в тени из-за большого сомбреро. Этот неожиданный и молчаливый гость казался призраком; более того, он явно хотел выглядеть как можно более таинственно.
Американец замер, все еще держа в руке сковородку, а его трубка, небрежно торчавшая в уголке рта, застыла чашей вниз. Он с явным удивлением рассматривал этого призрака, возникшего среди мескита.
Эй, Хосе! сказал он. Что случилось?
Мексиканец заговорил с торжественностью, характерной для похоронных речей:
Билл, ты уходить отсюда. Мы хотеть, чтобы ты ушел. Нам не нравиться. Понимать? Нам не нравиться.
Ты что имеешь в виду? спросил Билл. Что вам не нравится?
Нам не нравиться, что ты здесь. Понимать? Слишком много. Ты уходить. Нам не нравиться. Понимать?
Чего "понимать"? Нет, я ни черта не понял. Что ты такое говоришь? От изумления глаза Билла округлились, а челюсть отвисла. Мне надо уходить? Я отсюда должен уйти? А что я взамен получу?
Маленькой желтоватой рукой мексиканец откинул серапе. Теперь на его лице была видна улыбка зловещий оскал убийцы.
Билл, сказал он. Ты уходить.
Рука Билла, державшая сковородку, опустилась, и он повернулся обратно к костру.
Проваливай отсюда, крыса проклятая! бросил он через плечо. Я никуда уходить не собираюсь. У меня такие же права, как и у всех остальных.
Билл, ответил гость дрожащим голосом, наклоняя голову вперед и двигая одной ногой. Ты уходить, или мы тебя убивать.
Кто это "мы"?
Я и другие, Мексиканец гордо ударил себя в грудь.
Немного подумав, Билл ответил:
Никаких прав у вас нет, чтобы меня прогонять с этого участка. Я и с места не сдвинусь. "Понимать?" У меня есть права. Конечно, если я их буду защищать, то никто, скорее всего, мне не поможет всыпать вам, ребята, хорошенько, потому что я здесь единственный белый на полдня пути. А теперь послушай меня: если вы попробуете напасть на мой лагерь, я половину из вас положу на месте, уж ты мне поверь. Я с вами шутить не собираюсь. Кроме того, кабальеро, если бы я был на твоем месте, то во время стрельбы оставался бы в тылу, потому что в тебя я особенно хорошо буду целиться. И он приветливо улыбнулся и махнул рукой.
Мексиканец в ответ взмахнул руками с выражением полнейшего безразличия.
Ладно, хорошо, сказал он, а затем тоном, полным угрозы и злорадства, добавил: Если ты не уходить, мы тебя убивать. Они все решить.
А, так они "решить", значит? сказал Билл. Ну, так передай им, чтобы убирались к дьяволу!
II
Билл был когда-то владельцем шахты в Вайоминге, известным человеком, местным аристократом, одним из тех немногих, кто пользовался неограниченным кредитом в близлежащих салунах. У него была определенная репутация, которая позволяла помешать линчеванию или дать преступнику нужный совет об особых достоинствах какого-то не столь отдаленного места. Но однажды судьба перестала быть к нему благосклонна, и тем вечером, когда он решил сыграть в карты по-крупному, ему всегда приходили три крупные карты тогда, когда его соперник повышал ставки. Стоит отметить, что Билл считал все свои жизненные невзгоды мелочью по сравнению с невероятными событиями того вечера, когда к нему несколько раз пришли три короля, но у противника оказывался стрит3. Потом он стал ковбоем, что после столь долгого пребывания в высших слоях общества было особенно мучительно. К этому времени от его былого великолепия у него остались лишь гордость и тщеславие, от которых в его положении как раз нужно было избавиться в первую очередь. Он убил управляющего на ранчо из-за несущественного спора о том, кто из них говорил неправду, и ночной поезд увез его на восток. Он стал кондуктором в "Юнион Пасифик"4 и отличился в войне с бродягами, которая на протяжении многих лет опустошала прекрасные железные дороги нашей страны. Сам будучи обижен судьбой, он с большой жестокостью относился к тем, кого постигли такие же несчастья. У него был такой свирепый вид, что бродяги обычно сразу отдавали все гроши или табак, которые у них были; и если потом он все равно вышвыривал их из поезда, то только потому, что в этой войне такое отношение было обычным делом. В знаменитом сражении, которое состоялось в Небраске в 1879 году, он мог бы прославить свое имя на всю страну, если бы не один дезертир из армии Соединенных Штатов. Он возглавлял героическую и стремительную атаку, которая действительно сломила силы армии оборванцев в этой местности на три месяца; он уже поразил четырех бродяг своей палкой, когда камень, брошенный бывшим игроком третьей базы из четвертой роты девятого пехотного полка уложил его на землю, после чего он некоторое время провел в больнице в Омахе. После выздоровления он работал на других железных дорогах и сортировал вагоны на бесчисленных станциях. В Мичигане он участвовал в забастовке, и после этого месть железнодорожных властей преследовала его до тех пор, пока он не сменил имя. Такой шаг, будто темнота, в которой действует грабитель, избавляет людей от многих распространенных страхов. Это изменение, которое кажется не таким уж и значительным, постепенно уничтожает в нас то, что называют совестью. Как-то кондуктор 419, стоя лицом к лицу с Биллом в служебном вагоне, назвал его лжецом. Билл попросил его выражаться повежливее. В свое время он не стал утруждать себя такой просьбой в адрес управляющего ранчо Тин-Кэн, а просто убил его на месте. Кондуктор остался при своем мнении, и Билл решил оставить оскорбление без ответа.