Я ни от кого ничего не жду. Это какое-то недоразумение. Кто передал?
Женщина ну, то есть дама, поправился паренек.
Так женщина или дама? уточнил Морозов.
Да вроде как посередке
А что, метко, ухмыльнулся Морозов.
Тут даже не написано, от кого. Она точно сказала, что это мне?
Ну, не то чтобы прямо. Не по имени. Для доктора, говорит, который у вас живет. А потом вы эту даму знаете.
Это она так сказала?
Да нет. Но это с ней вы недавно приходили ночью, выпалил парень.
Да, Шарль, со мной иногда приходят дамы. Но пора бы тебе знать: тактичность и скромность первые добродетели служащего гостиницы. Нескромность это только для кавалеров большого света.
Да вскрой же ты его наконец! не утерпел Морозов. Даже если это не тебе. В нашей многогрешной жизни и не такое случалось вытворять.
Равич усмехнулся и развязал бечевку. В свертке прощупывался какой-то предмет. Оказалось, это деревянная фигурка мадонны, которую он оставил в комнате той женщины, как же ее звали Мадлен Мад Он напряг память Нет, забыл. Что-то похожее. Он разворошил шелковистую бумагу. Ни письма, ни записки.
Хорошо, сказал он пареньку. Все правильно.
И поставил статуэтку на стол. Среди шахматных фигур она смотрелась странно и как-то неприкаянно.
Она русская? спросил Морозов.
Нет. Хотя мне сначала тоже так показалось.
Равич заметил, что губную помаду с лица мадонны отмыли.
Что прикажешь мне с этим делать?
Поставь куда-нибудь. На свете множество вещей, которые можно куда-то приткнуть. И для всех находится место. Только не для людей.
Того человека, наверно, уже похоронили.
Это та?
Ну да.
Но ты хоть заходил к ней еще раз, проведать, как она и что?
Нет.
Странно, задумчиво проговорил Морозов. Сперва мы думаем, будто помогаем кому-то, а когда человеку тяжелее всего, перестаем помогать.
Борис, я не армия спасения. Я видывал в жизни случаи куда хуже этого и даже пальцем не пошевельнул. И почему, кстати, ей должно быть сейчас тяжелей?
Потому что теперь она оказалась по-настоящему одна. В первые дни тот мужчина хоть как-то, но все еще был с ней рядом, пусть даже мертвый. Но он был здесь, на земле. А теперь он под землей, все, его нет. И это вот, Морозов указал на фигурку, никакая не благодарность. Это крик о помощи.
Я переспал с ней, признался Равич. Еще не зная, что у нее стряслось. И хочу про это забыть.
Чепуха! Тоже мне, велика важность! Если это не любовь, то это вообще распоследний пустяк на свете. Я знал одну женщину, так она говорила, ей легче с мужиком переспать, чем назвать его по имени. Морозов склонил голову. Его лобастый лысый череп под лампой слегка отсвечивал. Я так тебе скажу, Равич: нам надо быть добрее поелику возможно и доколе возможно, потому что в жизни нам еще предстоит совершить сколько-то так называемых преступлений. По крайней мере мне. Да и тебе, наверно.
Тоже верно.
Морозов облокотился на кадку с чахлой пальмой. Та испуганно покачнулась.
Жить это значит жить другими. Все мы потихоньку едим друг друга поедом. Поэтому всякий проблеск доброты, хоть изредка, хоть крохотный, он никому не повредит. Он сил придает как бы тяжело тебе ни жилось.
Хорошо. Завтра зайду, посмотрю, как она.
Вот и прекрасно, рассудил Морозов. Это я и имел в виду. А теперь побоку все разговоры. Белыми кто играет?
5
Хозяин гостиницы сразу же Равича узнал.
Дама у себя в комнате, сообщил он.
Можете ей позвонить и сказать, что я пришел?
Комната без телефона. Да вы сами можете к ней подняться.
В каком она номере?
Двадцать седьмой.
У меня отвратительная память на имена. Не подскажете, как ее зовут?
Хозяин и бровью не повел.
Маду. Жоан Маду, сообщил он. Не думаю, что это настоящее имя. Скорей всего артистический псевдоним.
Почему артистический?
Она и в карточке у нас записалась актрисой. Уж больно звучно, верно?
Да как сказать. Знавал я одного артиста, так тот выступал под именем Густав Шмидт. А по-настоящему его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт был его артистический псевдоним. Не больно звучно, верно?
Хозяин, однако, не стушевался.
В наши дни чего только не бывает, философски заметил он.
Не так уж много всего и бывает в наши дни. Загляните в учебники истории, и вы легко убедитесь, что нам достались еще относительно спокойные времена.
Благодарю покорно, мне и этих времен за глаза хватает.
Мне тоже. Но чем-то же надо себя утешить. Так вы сказали, двадцать седьмой?
Так точно, месье.
Равич постучал. Никто не ответил. Он постучал снова и на сей раз едва расслышал что-то невнятное. Отворив дверь, он сразу увидел женщину. Та сидела на кровати, что нелепо громоздилась поперек комнаты у торцевой стены, и когда он вошел, медленно подняла глаза. Здесь, в гостиничном номере, странно было видеть на ней все тот же синий костюм, в котором Равич встретил ее в первый вечер. Застань он ее распустехой, валяющейся в замызганном домашнем халате, и то вид был бы не такой неприкаянный. Но в этом костюме, одетая невесть для чего и кого, просто по привычке, утратившей для нее всякий смысл, она выглядела столь безутешно, что у Равича от жалости дрогнуло сердце. Ему ли не знать этой тоски он-то сотни людей перевидал вот в такой же безнадежной позе, несчастных эмигрантов, заброшенных жизнью на чужбину из чужбин. Крохотный островок среди безбрежности бытия они сидели вот так же и так же не знали, как быть и что делать, и лишь сила привычки еще как-то удерживала их на плаву.
Он прикрыл за собой дверь.
Надеюсь, не помешал? спросил он и тут же ощутил всю бессмысленность своего вопроса. Кто и что может ей сейчас помешать? Мешать-то уже считай что некому.
Он положил шляпу на стул.
Удалось все уладить? спросил он.
Да. Не так уж и много было хлопот.
И все без осложнений?
Вроде да.
Равич сел в единственное имевшееся в номере кресло. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.
Вы куда-то уходите? спросил он.
Да. Когда-нибудь. Позже. Никуда особенно, так. Что еще остается?
Да ничего. Это правильно на первых порах. У вас нет знакомых в Париже?
Нет.
Никого?
Женщина тяжело подняла голову.
Никого. Кроме вас, хозяина, официанта и горничной. Она мучительно улыбнулась. Не много, правда?
Не очень. А что, разве у Он пытался припомнить фамилию умершего, но не смог. Забыл.
Нет, угадала его вопрос женщина. У Рашинского не было знакомых в Париже. Или я их не видела. Мы только приехали, и он сразу заболел.
Равич не собирался долго засиживаться. Но сейчас, увидев ее вот такой, он передумал.
Вы уже ужинали?
Нет. Да мне и не хочется.
А вообще сегодня что-нибудь ели?
Да. Обедала. Днем это как-то проще. Но вечером
Равич огляделся. Небольшая комната казалась голой, от гостиничных стен веяло ноябрем и безнадегой.
Самое время вам отсюда выбраться, сказал он. Пойдемте. Сходим куда-нибудь поужинать.
Он ожидал, что женщина станет возражать. Столько унылого безразличия было во всем ее облике, что казалось, ей эту хандру уже нипочем с себя не стряхнуть. Однако она тотчас же встала и потянулась за плащом.
Это не подойдет, сказал он. Слишком легкий. Потеплее ничего нет? На улице холодно.
Так ведь дождь был
Он и сейчас не кончился. Но все равно холодно. Другого у вас ничего нет? Пальто потеплее или, на худой конец, свитера?
Да, свитер есть.
Она подошла к чемодану, что побольше. Только тут Равич заметил, что она так почти ничего и не распаковала. Сейчас она извлекла из чемодана черный свитер, сняла жакет, свитер надела. У нее оказались неожиданно ладные, стройные плечи. Прихватив берет, она надела жакет и плащ.
Так лучше?
Гораздо лучше.
Они спустились вниз. Хозяина на месте не было. Вместо него за стойкой под доской с ключами сидел консьерж. Он разбирал письма и вонял чесноком. Рядом сидела пятнистая кошка и не сводила с него зеленых глаз.
Ну что, по-прежнему есть не хочется? спросил Равич, когда они вышли на улицу.
Не знаю. Разве что немного
Равич уже подзывал такси.
Хорошо. Тогда поедем в «Прекрасную Аврору». Там можно перекусить по-быстрому
Народу в «Прекрасной Авроре» оказалось немного. Было уже довольно поздно. Они отыскали столик в верхнем зале, узком, с низким потолком. Кроме них, тут была еще только одна пара, устроившаяся у окна полакомиться сыром, да одинокий мужчина, перед которым громоздилась целая гора устриц. Подошел официант, окинул придирчивым взором клетчатую скатерть и решил все-таки ее сменить.
Две водки, заказал Равич. Холодной. Мы здесь выпьем и попробуем разных закусок, объяснил он своей спутнице. По-моему, это как раз то, что вам сейчас нужно. «Прекрасная Аврора» специализируется на закусках. Кроме закусок, тут почти ничего и не поешь. Во всяком случае, дальше закусок тут обычно мало кто способен продвинуться. Их тут уйма, на любой вкус, что холодные, что горячие, и все очень хороши. Так что давайте пробовать.
Официант принес водку и достал блокнотик записывать.
Графин розового, сказал Равич. Анжуйское есть?
Анжуйское разливное, розовое, так точно, сударь.
Хорошо. Большой графин, на льду. И закуски.
Официант удалился. В дверях он едва не столкнулся с женщиной в красной шляпке с пером, та стремительно взбегала по лестнице. Отодвинув официанта в сторону, она направилась прямиком к мужчине с устрицами.
Альберт! начала она. Ну ты же и свинья
Тсс! зашикал на нее Альберт, испуганно озираясь.
Никаких «тсс»! С этими словами женщина шмякнула мокрый зонт поперек стола и решительно уселась напротив. Альберт, похоже, был не слишком удивлен.
Chе´rie!9 начал он и продолжил уже шепотом.
Равич улыбнулся, поднимая бокал.
Для начала выпьем-ка это до дна. Salute10.
Salute, ответила Жоан Маду и выпила свой бокал.
Закуски здесь развозили на специальных столиках-тележках.
Что желаете? Равич взглянул на женщину. Думаю, будет проще, если для начала я сам вам что-нибудь подберу. Он наполнил тарелку и передал ей. Если что-то не понравится, ничего страшного. Сейчас еще другие тележки подвезут. И это только начало.
Набрав и себе полную тарелку, он принялся за еду, стараясь не смущать женщину чрезмерной заботливостью. Но вдруг, даже не глядя, почувствовал: она тоже ест. Он очистил лангустину и протянул ей.
Попробуйте-ка! Это нежнее лангустов. А теперь немного здешнего фирменного паштета. С белым хлебом, вот с этой хрустящей корочкой. Что ж, совсем неплохо. И к этому глоток вина. Легкого, терпкого, холодненького
Вам со мной столько хлопот, проговорила женщина.
Ну да, в роли официанта. Равич рассмеялся.
Нет. Но вам со мной правда столько хлопот.
Не люблю есть один. Вот и все. Как и вы.
Из меня напарник неважный.
Отчего же? возразил Равич. По части еды вполне. По части еды вы напарник превосходный. Терпеть не могу болтунов. А уж горлопанов и подавно.
Он глянул на Альберта. Пристукивая в такт по столу зонтиком, красная шляпка более чем внятно объясняла бедняге, почему он такая скотина. Альберт выслушивал ее терпеливо и, похоже, без особых переживаний.
Жоан Маду мельком улыбнулась:
Я так не могу.
А вон и очередная тележка с провизией. Навалимся сразу или сперва по сигаретке?
Лучше сперва по сигаретке.
Отлично. У меня сегодня даже не солдатские, не с черным табаком.
Он поднес ей огня. Откинувшись на спинку стула, Жоан глубоко затянулась. Потом посмотрела Равичу прямо в глаза.
До чего же хорошо вот так посидеть, проговорила она, и на секунду ему показалось, что она вот-вот разрыдается.
Кофе они пили в «Колизее». Огромный зал на Елисейских Полях был переполнен, но им посчастливилось отыскать свободный столик в баре внизу, где верхняя половина стен была из стекла, за которым сидели на жердочках попугаи и летали взад-вперед другие пестрые тропические птицы.
Вы уже подумали, чем будете заниматься? спросил Равич.
Пока что нет.
А когда в Париж направлялись, что-то определенное имели в виду?
Женщина помедлила.
Да вроде нет, ничего конкретного.
Я не из любопытства спрашиваю.
Я знаю. Вы считаете, мне чем-то надо заняться. И я так считаю. Каждый день себе это говорю. Но потом
Хозяин сказал мне, что вы актриса. Хотя я не об этом его спрашивал. Он сам мне сказал, когда я спросил, как вас зовут.
А вы забыли?
Равич поднял на нее глаза. Но она смотрела на него спокойно.
Забыл. Записку дома оставил, а припомнить не мог.
А сейчас помните?
Да. Жоан Маду.
Я не ахти какая актриса, призналась женщина. Все больше на маленьких ролях. А в последнее время вообще ничего. Я не настолько знаю французский
А какой вы знаете?
Итальянский. Я там выросла. И немного английский и румынский. Отец у меня был румын. Умер. А мама англичанка. Она в Италии живет, но я не знаю где.
Равич слушал ее вполуха. Он скучал, да и не знал толком, о чем с ней говорить.
А еще чем-нибудь занимались? спросил он, лишь бы не молчать. Кроме маленьких ролей?
Да ерундой всякой в том же духе. Где споешь по случаю, где станцуешь
Он с сомнением на нее глянул. Вид не тот. Какая-то блеклость, затертость какая-то, да и не красавица вовсе. Даже на актрису не похожа. Хотя само слово «актриса» понятие весьма растяжимое.
Чем-то в том же духе вы могли бы попробовать заняться и здесь, заметил он. Чтобы петь и танцевать, французский особенно не требуется.
Да. Но сперва надо найти что-то. Если не знаешь никого, это трудно.
«Морозов! осенило вдруг Равича. «Шехерезада». Ну конечно!» Морозов должен разбираться в таких вещах. Морозов спроворил ему нынешний тоскливый вечер вот Равич ему эту артистку и сбагрит, пусть Борис покажет, на что способен.
А русский знаете? спросил он.
Чуть-чуть. Две-три песни. Цыганские. Они на румынские похожи. А что?
У меня есть знакомый, он кое-что смыслит в таких делах. Вероятно, он сумеет вам помочь. Я дам вам его адрес.
Боюсь, это без толку. Антрепренеры они везде одинаковые. Рекомендации тут мало помогают.
«Видно, решила, что я отделаться от нее хочу», подумал Равич. Это и вправду было так, но соглашаться не хотелось.
Этот человек не антрепренер. Он швейцар в «Шехерезаде». Это русский ночной клуб на Монмартре.
Швейцар? Жоан Маду вскинула голову. Это совсем другое дело. Швейцар гораздо полезнее, чем антрепренер. Вы хорошо его знаете?
Равич смотрел на нее с изумлением. Вон как по-деловому заговорила. Шустрая, однако, подумал он.
Он мой друг. Его зовут Борис Морозов, сообщил он. Он уже десять лет в «Шехерезаде» работает. Там у них каждый вечер богатая артистическая программа. И номера часто меняют. С метрдотелем Морозов на дружеской ноге. И даже если в «Шехерезаде» ничего для вас не найдется, Морозов наверняка еще где-нибудь что-то подыщет. Ну что, рискнете?
Конечно. А когда?
Лучше всего вечерком, часов в девять. Дел у него в это время еще немного, и он сможет уделить вам время. Я с ним договорюсь.
Равич уже заранее радовался, представляя себе физиономию Морозова. У него даже настроение как-то сразу поднялось. И от души отлегло как мог, он принял участие в судьбе этой женщины, и теперь совесть его чиста. Дальше уж пусть сама выбирается.
Вы устали? спросил он.
Жоан Маду посмотрела ему прямо в глаза.
Я не устала, ответила она. Но я знаю: для вас не бог весть какое удовольствие со мной тут сидеть. Вы проявили ко мне сочувствие, и я вам очень за это благодарна. Вы вытащили меня из номера, вы со мной поговорили. Для меня это очень много значит, ведь я за эти дни почти ни с кем и словом не перемолвилась. А теперь я пойду. Вы сделали для меня больше, чем могли. Столько времени потратили. Без вас что бы со мной было
Господи, подумал Равич, опять она за свое. От неловкости он поднял глаза на стеклянную стену под потолком. Там в это время голубь как раз пытался изнасиловать самку какаду. Попугаихе его ухищрения были до того безразличны, что она даже не пыталась сбросить наглеца. Просто клевала корм, не обращая на голубя никакого внимания.