Безголовое упыриное тело лежало ничком, вытянув руки вперёд, и его тонкие пальцы касались невидимой стены. Воята отвернулся и увидел ещё одного гостя.
Прямо на свет огня медленно шёл мужик средних лет, с круглой коротко стриженной головой, в белой одежде, как все прочие, с лицом грубым и свирепым. Курносый нос, клочковатая борода, дикие злые глаза придавали ему вид разбойника. Раскинув руки, он пошевеливал пальцами, будто хотел кого-то схватить.
Воята встал с кучи хвороста, на которой сидел, отдыхая, и шагнул к черте.
Читай! напомнила Марьица.
Не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие, начал Воята первое, что пришло в голову[23]. Зане яко трава скоро изсшут, и яко зелие злака скоро отпадут
Лихой упырь подобрался к самой черте. Стал двигать плечами, размахивать руками, приседать словом, разминаться. В этих движениях Воята увидел немало знакомого и сам он, и его противники делали так перед началом стеношного боя. Едва удержался, чтобы не начать то же самое ясно же, что вот-вот будет драка!
Читай, не балуй! строго напомнила Марьица; суровость не вязалась с тонким голоском небольшой девчонки и казалась смешной.
Однако Воята уже привык повиноваться этому голосу и, отчасти опомнившись, продолжил читать.
А лихой упырь не унимался: теперь он то размахивался, то потрясал кулаками, корчил рожи, явно давая понять Вояте: вот сейчас я тебя угощу! Сейчас наваляю! Мокрое место оставлю! Кулаки Вояты сжимались сами собой: он видел очень привычное зрелище, тело и дух его отвечали на вызов, как привыкли.
Упырь вдруг бросился на него, занесши кулак для удара; Воята рванул навстречу зацепился ногой за сучок и рухнул наземь.
Ах ты
Чуть не до крови прикусив губу, чтобы не мешать матерную брань с Божьим словом, Воята принудил себя молчать. Овчинный кожух отчасти смягчил падение, но всё тело гудело от удара о землю, в голове мутилось, перед глазами плыли огненные пятна. Шапка слетела. И упал он слишком близко от огня того гляди, волосы вспыхнут!
Кряхтя, Воята сел. Лихой упырь прыгал возле самой черты, кривляясь и всячески выражая презрение, будто сам, своей рукой поверг Вояту на землю и теперь ждёт, поднимется ли соперник лежачего-то не бьют.
Вояте и раньше приходилось падать, но он всегда вставал, если только хватало сил. Упираясь о землю руками, он встал на колени, шатаясь и стараясь поймать равновесие. Ощущения были такие, будто его дубиной по голове оглушили. А тут еще Марьица: читай, читай! «Да пошла ты» мелькнуло в мыслях. Чувства бойца призывали забыть обо всём, когда в двух шагах выделывается наглый соперник, воображающий себя победителем. Дескать, не встанешь, слабак! А встанешь, я тебя ещё не так отделаю!
Цепляясь за кучу хвороста, Воята с трудом поднялся. Его тянуло навстречу упырю, который делал выпады в его сторону, но сердце бухало в груди, как молот по наковальне, дыхание вырывалось со свистом, в голове стоял гул, будто какой-то мелкий бес колотил там в железное било. Сквозь это всё с трудом пробивались слова псалма, читаемые тонким девичьим и глухим мужским голосом.
Не ходи к нему! между словами псалма выкрикивала Марьица. Он тебя нарочно манит!
На задор берёт! подтвердил мужской голос.
Услышав это, Воята отчасти опомнился. Каждый миг его жёг стыд, что он не принимает вызова, но пробилось осознание: упырь выманивает его из круга. Воята снова сел, не глядя на упыря и стараясь повторять за Марьицей:
Видех нечестиваго превозносящася и высящася яко кедры Ливанския[24]
Воята всё же глянул на упыря, который, хоть и недотягивал до ливанского кедра, но явно превозносился над ним.
И мимо идох! С нажимом выговорив эти слова, Воята с выразительным презрением отвернулся. И се, не бе, и взысках его, и не обретеся место его
Некоторое время они читали втроём. Воята даже отчасти отдышался и успел понять, что с ним что-то не в порядке. Парень молодой и сильный, от обычной драки он уже пришёл бы в себя, а теперь не мог: в ушах шумело, сердце бухало, а стоило прикрыть глаза вспыхивали пламенные выплески.
Будет ли конец этой ночи! Рассвет никогда не настанет, никто из живых не придёт, даже Радша с его кулём. А в логу мрак, только светятся здесь и там сизые огни
Приглядевшись, Воята понял, что это мерцают загородки: новые стоя во весь рост, и старые лежащие кучей кольев. В темноте стало лучше видно, как их много десятка два. При свете дня иные, давно упавшие, рассыпавшиеся в труху, заросшие папоротником, были и незаметны, а теперь сизое свечение выдавало гнездилище ещё одного упыря. И ещё, и ещё Сколько же их тут набралось за двести лет!
Зря он стал приглядываться Едва осознав, что в логу десятка два нечистых погребений, Воята вдруг увидел и всех их обитателей. Неясные фигуры побольше и поменьше, подтягивались на свет костра. Одни шли во весь рост, иные пробирались пригнувшись, будто стараясь остаться незамеченными, а третьи ковыляли и ползли, волоча конечности. Тот первый упырь, что лопнул, мог перед ними считаться красавцем. Эти, лежавшие под грудой кольев давно, не получавшие пищи, кою не хватало сил достать, пришли в самое жалкое состояние. Некоторые были тощие, сухие, обтянутые бурой кожей; другие на ходу рассыпа́лись, теряя кости, которым было не на чем держаться, но упорно продолжали двигаться на свет костра.
Ма-атерь Пресвятая Богородица с оторопью пробормотала Марьица.
Воята вгляделся и дыхание перехватило. Его не слишком после уже увиденного пугали старые упыри, похожие на человечков, связанных детьми из прутиков. Но меж них к нему приближался Упырь сильно схожий с живым человеком. Мужчина лет шестидесяти, рослый, горделивого вида, с длинной седой бородой и седыми, длинными, густыми волосами. На нём было облачение священника кое-где висящее клочьями, но достаточно целое, чтобы его узнать: фелонь, далматика, стихарь, камизион Руками новый гость совершал такие движения, будто держал кадило. Но кое-что заметно отличало его от обычного священника глаза его были закрыты, а лицо тёмное, налито синей кровью.
И тут Воята догадался, кто это. Отец Македон.
Страх исчез, вытесненный важной мыслью.
Отче Македоне! Воята встал на ноги и сделал шаг к черте. Слышишь ли меня? Раз уж ты пришёл, открой: где книги? Где книги старца Панфирия? Они были у тебя, ты знаешь! Апостол, Псалтирь
К его изумлению, отец Македон кивнул. Глаза его были по-прежнему закрыты, но руки замерли и в них появились две книги огромные и тяжёлые, так что он с трудом их удерживал. Переплёты были покрыты золочёными узорными пластинами с разными самоцветами; при свете огня они сверкали так, что резало воспалённые глаза Вояты, и тот невольно прикрылся рукой, как от слишком яркого солнца. Казалось, не решишься и притронуться к такой книге, а если всё же сумеешь открыть благодать вырвется оттуда и разольётся в воздухе, как солнечный свет.
От сияния этих книг в мрачном логу стало светло как днём. Невозможно было смотреть ни на что, кроме двух золотых солнц в руках отца Македона. Самоцветы переливались звёздами красные, синие, белые, зелёные, лиловые, играли радугой небесной. Не в силах отвести от них глаз, Воята позабыл, где находится и чему только что был свидетелем.
Не открывая глаз, синеликий священник кивал ему, подзывая к себе. Воята колебался: это же книги! Те самые! Сколько он думал о них и вот видит воочию! Где-то на краю разума сидела мысль об опасности, но также он понимал, что другого случая добыть их может не представиться.
Читай! пискнула над ухом Марьица. Евангелие читай!
Евангелие читай Над иереями читают Евангелие Ведь отец Македон давно мертв Для этого Воята сюда пришёл, для этого отец Касьян доверил ему своё Евангелие Вот оно лежит, на коробе возле костра на верхнюю крышку переплёта уже налетело немного пепла
Будто учуяв его мысли, отец Македон попятился. Сияние книг в его руках приугасло. Воята невольно подался ближе к черте, боясь, что тьма поглотит книги и он больше их не увидит. Отец Македон приглашающе кивал ему. Воята колебался.
Отец Македон сел на землю, положил одну книгу на колени, раскрыл её и начал читать по-прежнему не открывая глаз. Воята видел, как шевелятся его чёрные губы в седой бороде, но не слышал ни слова.
Прочие упыри вдруг пришли в движение. Старушонка подсеменила поближе, всё с тем же выражением хитрой, хищной радости на мелком личике; поднялся безголовый и прямо так, без головы, встал на ноги; драчун-задира перестал прыгать и махать кулаками и повернулся к отцу Македону.
Сквозь гул в ушах до Вояты начали доходить какие-то звуки. Красивый, умеренно-низкий мужской голос читал что-то, но, хотя Воята довольно ясно различал слова, понять не мог ни одного. Читали будто не на русском языке и не на греческом, греческого Воята не понимал, но на слух узнал бы. Однако выражение этой речи было ему знакомо: ровное, напевное, учительное так иереи читают Евангелие
Упыри уже все собрались к отцу Македону все до одного, даже те, кто сохранил лишь несколько костей. Встав вокруг него толпой, они стали кланяться, кто как мог, раскачиваться, иные, имеющие ноги, взялись подрыгивать, будто в пляске. Морды кривились чтение радовало их. Голос отца Македона звучал всё громче, всё торжественнее. По-прежнему Воята не понимал ни слова, но каждое из них падало на грудь, будто камень.
Читай, дубина! отчаянно пищала Марьица. Евангелие читай! Он наоборот читает, а ты правильно читай!
Священная книга затрепетала, будто её силился открыть кто-то, чьим рукам тяжёлая верхняя крышка не давалась.
Отец Македон всё читал, и теперь голос его отдавался шумом и воем в вершинах елей. Сияние вокруг него всё темнело, книга в его руках обернулась чёрным солнцем. Упыри подняли вой; этот вой забирался в самую душу. Не в силах стоять, Воята упал на колени, закрыл лицо руками. Неведомая сила тянула его вперёд, к отцу Македону и его книгам. Что-то кричала Марьица, но её голосок тонул в этом гуле, будто комариный писк в рёве бури.
В поисках опоры Воята ухватился за что-то и ощутил под рукой твёрдую старую кожу. Это Евангелие. Он передвинулся ближе, дрожащими руками поднял крышку. Костёр почти угас, но буквы на старом пергаменте слегка светились, и он видел их довольно ясно.
Сыне, да не прельстят тебе мужи нечестивии, ниже да восхощеши, аще помолят тя, глаголающе: иди с нами, приобщися крове, скрыем же в землю мужа праведна неправедно: пожрем же его якожде ад жива, и возмем память его от земли[25]
Именно так всё и происходило; при первых же прочитанных словах в мыслях Вояты прояснилось. Его прельщали бесы, норовя отнять разум и память, утащить живым в ад. Он читал, голос его креп, заглушая вопли упырей и чтение отца Македона.
Всё больше приходя в себя, изредка Воята бросал взгляд вперёд. Сияние книг в руках мертвеца всё меркло, а сам он всё удалялся. Вместе с ним пятились прочие упыри. Иные, самые слабые, лежали грудой костей.
Аще бо премудрость призовеши и разуму даси гласъ твой, чувство же взыщеши великимъ гласомъ, и аще взыщеши ея яко сребра, и якоже сокровища испытаеши ю: тогда уразумееши страхъ Господень и познание Божие обрящеши[26]
Бросив ещё один взгляд, Воята увидел, что отец Македон стоит возле загородки из кольев видимо, это было его обиталище. Вот он протянул Вояте книгу и так замер.
У Вояты перехватило дыхание. Мертвец в последний раз предлагал ему свой дар казалось, сделай несколько шагов, протяни руки, возьми
Навалилось такое оцепенение, что Воята не мог ни двинуться, ни шевельнуть языком, ни даже вздохнуть
Показалось, что он уже умер душа отделяется от тела и больше не способна им управлять
Давящую тишину вспорол крик петуха.
Резкий, пронзительный, он потряс Вояту, как удар. Покачнувшись, он закрыл глаза и без сил повалился лицом на раскрытую книгу.
Очнулся оттого, что кто-то осторожно теребил его за плечо. В ужасе от этого касания, Воята подпрыгнул и открыл глаза, одновременно отшатываясь. Он хорошо помнил всё, что было совсем недавно. Пока он спал, кто-то из этих пролез за черту? Его пробуют на зуб?
Костёр догорал, но света было довольно, чтобы разглядеть рядом человека или кого-то навроде человека.
Эй, милок! раздавался опасливый голос. Ты живой? Живой, слава Богу!
Т-ты кто? Воята с трудом встал на ноги и попятился.
Я-то Куприян, из Барсуков. А ты-то кто?
Я Воята сглотнул, с трудом вспоминая, кто он.
Однако упыри не разговаривают. Не дана им речь людская, только и могут, что выть да стонать. Если этот говорит внятно, своё имя знает выходит, не упырь?
Он оглядел собеседника: обычный мужик, средних, довольно зрелых лет, с обычным лицом, толстым носом, густой бородой На упыря не похож.
Перекрестись!
Назвавшийся Куприяном охотно перекрестился.
Ты как сюда попал? спросил Воята.
Петуха тебе принёс.
Чево? Воята вытаращил глаза.
Петуха слышал?
Слышал
Вот, я принёс. Устинья, покажи петуха!
Кто-то ещё зашевелился за спиной у Куприяна, и Воята с новым изумлением увидел, что там стоит молодая девка с испуганным лицом и с рыжим петухом под мышкой.
Племянница моя, Устинья. Это она всё. Пойдём, говорит, дядька, снесём в лес петуха, там ведь их нет. Так пристала пришлось идти. Петуха разбудили
З-зачем?
Ну как зачем? Куприян в удивлении развёл руки. А как бы ты без петуха отбился-то? Гляди, что теперь.
Он посторонился, открывая Вояте вид на лог. И стало ясно, отчего так светло.
В логу пылали три десятка костров. Все загородки, новые и старые, были в огне; иные бросали пламя чуть ли не к вершинам сосен, иные тлели над самой землёй синеватым пламенем. Сгорая, колья рушились, пуская в тёмный воздух снопы синих искр.
Вот как их петуший крик-то поразил, с удовлетворением сказал Куприян. Его же тут отродяся не слышали.
Вспоминая, что было перед этим, Воята охнул. Обойдя Куприяна и Устинью, таращившую на него испуганные глаза, приблизился к дальней загородке. Она уже обрушилась, превратившись в груду пылающих головней. Вот здесь сидел отец Македон, и вот там, под этими головнями, остался он со своими книгами
Вот куда они делись горько сказал Воята, обернувшись к Куприяну. Вот почему про эти книги не знал никто он их с собой в могилу утащил. А теперь всё сгорели книги, сгинули с ним заодно
Не кручинься не горят эти книги. Куприян похлопал его по плечу. Ну что, пойдём с нами, до утра тебя определим поспать, а там и восвояси
Не могу. Поколебавшись, Воята качнул головой. Поутру мужики придут, Радша со своим кулём кости мои собирать, а тут и костей не будет. Дождусь уж их.
Не боишься? чуть слышно спросила девка Устинья; в первый раз Воята услышал её голос.
Он лишь покачал головой. Страха больше не было; все его чувства будто сгорели в этом синеватом огне старых нечистых погребений. Зато навалилась такая усталость, что шагу он не смог бы сделать не то что идти до Барсуков.
Ну, бывай здоров! Куприян поклонился.
Девка, прижимая к себе петуха, тоже поклонилась.
И вы живите здорово Воята опустился на кучу лапника.
Куприян с племянницей ушли. Загородки догорели, с земли во тьме сияли синеватые угли, но Воята смотрел на них совершенно равнодушно. Подбросил ещё сушняка в свой костёр, натянул оброненную шапку, прилёг на лапник и провалился в глухую и немую тьму.
Очнулся оттого, что его снова теребили за плечо. Вздрогнув, с трудом открыл глаза. Над ним склонялся озабоченный Арсентий. Было светло, легонечко накрапывал унылый осенний дождь, с кровли из лапника кое-где капало.
С трудом Воята сел. Все кости и мышцы болели, голова гудела. Арсентий что-то говорил, но до Вояты не сразу дошёл смысл слов. Ещё несколько знакомых мужиков ходили по логу и осматривали горелые пятна на месте старых загородок.