Эстетика находит свое применение в искусстве: конечно, не в том смысле, что художник должен изучать эстетические законы и позволять своим произведениям определяться результатом этого изучения, а в том, что эстетические законы применяются в его работе и затем вновь открываются эстетиком в готовом произведении искусства. Другими словами, художник, в силу своего сильного интереса и большой восприимчивости к эстетическим впечатлениям, задумывает свое произведение, будь то в свободном воображении или под влиянием слабых намеков из данной действительности; но в том, что его замысел удовлетворяет его самого и радует других при его исполнении, проявляются те же эстетические законы, которые лежат в основе красоты везде. Следовательно, в каждом хорошем произведении искусства, во всех возможных нюансах и переплетениях, можно будет распознать элементы чувственной, формальной, ассоциативной, типичной и, возможно, других форм красоты. С этой точки зрения было бы чрезвычайно интересно проанализировать отдельные искусства, периоды искусства и художественные направления, определить для каждого из них преобладание тех или иных факторов и их модификаций, исследовать их связь с требованиями техники, духом эпохи и характером людей. Впрочем, эстетик может оставить эту задачу историку искусства.
Применение эмпирического метода в метафизике 5вряд ли требует подробного обоснования.
Ведь, во-первых, всегда хотя бы неявно признавалось, что наука о реальности, каковой и хочет быть метафизика, должна быть ориентирована на явления, через которые мы получаем знания об этой реальности, и использовать их для проверки своих результатов. И во-вторых, сами конкретные эмпирические науки, пытаясь приспособить свои гипотезы к все более полному множеству данных фактов, нуждаются в том, чтобы их венчала эмпирическая метафизика. Как гипотезы физики нуждаются в дополнении или изменении, когда в дополнение к физическим явлениям принимаются во внимание химические, так и гипотезы общего естествознания, когда в дополнение к исключительно рассматриваемым им материальным явлениям требуется объяснить не менее определенные явления сознания, а также отношения, существующие между ними. Таким образом, общая наука о мире, исследующая, что мы должны предположить в отношении действительности, чтобы иметь возможность дать отчет о всей совокупности доступных нам фактов опыта, лежит целиком в русле исторического и логического развития.
Поэтому первый вопрос, который должна задать метафизика, это вопрос о природе и закономерности тех фактов, которые доступны ей как конечный материал для построения и проверки ее гипотез. Что касается природы этих фактов, то простая интроспекция учит нас, что все они являются фактами сознания, то есть ощущениями, восприятиями, идеями, суждениями, чувствами, волевыми решениями и тому подобным. Иначе и быть не может, ведь если бы у нас не было сознания чего-либо, мы не могли бы использовать его в качестве исходных данных для построения своего мировоззрения. О закономерности, которая открывается нам в этих последних фактах, мы должны будем поговорить более подробно. Отчасти эта законность есть законность между данными содержаниями самого сознания, как, например, между восприятиями и вытекающими из них ощущениями, представлениями и мыслями, между предпосылками и вытекающими из них заключениями, между побудительными идеями и вытекающими из них волевыми решениями; их анализирует психология. С другой стороны, данные факты сознания указывают на закономерность, которая лежит не внутри, а вне их; этим занимается естествознание. Для открытия этой закономерности изначально важны два ряда фактов. Во-первых, тот факт, что для определенной группы содержаний сознания, а именно для ощущений и восприятий, в сознании не может быть найдено предшественников, закономерно связанных с ними, то есть что, например, звук, обонятельное ощущение, зрительное восприятие могут появиться в сознании без того, чтобы им предшествовало что-то, с чем они связаны в соответствии с фиксированными правилами. И, во-вторых, что при благоприятных условиях (при постоянной адаптации органов чувств в самом широком смысле) эти ощущения и восприятия возникают в серии, которые протекают по закону, и законность которых не нарушается, если в результате временного нарушения этих условий (например, когда человек отводит взгляд или закрывает глаза) отдельные связи выпадают. Этот факт наиболее просто объясняется предположением (уже в донаучном мышлении), что помимо того, что дано в сознании, существует нечто иное («внешний мир»), в котором господствует строгая законность и части которого могут при посредничестве органов чувств вызывать ощущения и восприятия, в которых отражается их законность, Но что это за части и что такое внешний мир сам по себе, помимо его воздействий в сознании, мы ничего не можем заключить из этих воздействий, т. е. из ощущений и восприятий, даже того, что этот внешний мир пространственен или находится в пространстве.
Ведь и в пространственных восприятиях мы в любом случае имеем дело с весьма опосредованными эффектами реальных условий, а промежуточные звенья этих эффектов (сенсорные процессы) опять-таки известны нам исключительно через их опосредованные эффекты; Как из того, что мы испытываем ощущение красного или сладкого, не следует, что вещи внешнего мира, вызывающие эти ощущения, сами по себе красные или сладкие, так же* как из того, что мы воспринимаем расширение и движение, нельзя заключить, что расширение и движение как таковые также существуют во внешнем мире. Все, чему учит и чему может научить нас естествознание, относится, таким образом, только к законной связи между совершенно неизвестными вещами и процессами, которые могут быть охарактеризованы только связанными с ними сенсорными эффектами. И это относится не только к эмпирическим законам, но и в той же мере к объяснительным гипотезам; с той лишь разницей, что здесь (например, в утверждениях о движении тепла или об атомной модели) эти вещи и процессы характеризуются не теми восприятиями, которые они могли бы вызвать у человеческого наблюдателя, а теми, которые они могли бы вызвать у идеального наблюдателя с такими же, но бесконечно утонченными органами чувств. Иными словами, естествознание предлагает нам чрезвычайно полное, чрезвычайно точное, но неизменно относительное знание о внесознательной реальности; оно учит нас тому, как эта реальность могла бы показаться нам при идеально благоприятных условиях, а не тому, чем она является сама по себе.
Теперь, в дополнение к психическим и физическим законам, в нашем распоряжении есть третий, психофизический закон. Среди реальностей, относительно которых естественная наука дает нам постоянно расширяющиеся относительные знания, есть и те, которые мы могли бы воспринимать в функционирующем мозге; и мы можем предположить, на основании многочисленных анатомических, физиологических и психопатологических исследований, что эти восприятия «идут параллельно» с одновременным содержанием сознания человека, к мозгу которого они относятся, то есть что они находятся в непрерывной законной связи с ним. Если, например, человек некоторое время размышляет над проблемой или предается фантазиям, не прерываемым внешними раздражителями, то можно показать, что каждое из возникающих при этом содержаний сознания четко определяется предшествующими содержаниями сознания, а каждый из сопутствующих феноменов мозга предшествующими феноменами мозга, при этом каждое содержание сознания столь же четко определяется одновременными феноменами мозга, а каждый феномен мозга одновременным содержанием сознания. Своеобразное переплетение этих различных отношений зависимости не может быть истолковано иначе, как то, что эти два ряда явлений относятся к идентичной реальности, которая может восприниматься двумя способами (как вибрирующая струна через глаз и через ухо), и это предположение фактически образует общую основу трех, кстати, очень разных гипотез мира. Материализм утверждает, что эта реальность сама по себе материальна, и только в особых обстоятельствах, когда частицы материи объединяются в сложные образования, которые мы называем нервными системами, она создает ложную видимость сознания. Психический монизм, напротив, представляет всю реальность как огромный комплекс процессов сознания, который распадается на множество индивидуальных сознаний и в которых при определенных условиях (которые сами могут быть восприняты как функционирующие органы чувств) возникают особые содержания сознания, которые мы называем восприятием материальных (возможно, мозговых) явлений.
Наконец, спинозизм предполагает неизвестную в своей сущности реальность, компоненты которой могут восприниматься, с одной стороны, как материальные, а с другой как явления сознания. Каждая из этих гипотез в принципе в равной степени способна объяснить существующую троякую закономерность, ибо для каждой из них существует закономерно целостная реальность, которая отражается, более или менее полно, в одном или нескольких рядах явлений и в этом отражении также должна выражать свою собственную закономерность. Так, для материализма законность мозговых процессов в соответствующих явлениях сознания, для психического монизма законность человеческой, животной и другой сознательной жизни в мозговых процессах и других восприятиях, которые следуют при благоприятных условиях, наконец, для спинозизма законность «неизвестного третьего» в обоих этих явлениях. Но если мы спросим, какая из этих трех гипотез меньше всего предполагает и больше всего достигает того, что предполагает, то мне кажется несомненным, что с обеих точек зрения гипотеза психического монизма заслуживает решительного предпочтения перед двумя другими.
Что касается первого пункта количества предпосылок, которые необходимо сделать, то это очевидно. Если, как было отмечено выше, в непосредственном опыте нам даны исключительно содержания сознания, включая чувственные восприятия, то психический монизм не предполагает никакого другого вида реальности, кроме этих, но только предполагает, что в рамках более всеобъемлющего комплекса сознания эти чувственные восприятия вызываются причинами по существу той же природы, что и непосредственно данные содержания сознания. И в предположении этой причинной связи заключается, строго говоря, единственный гипотетический элемент соответствующей доктрины, который не взят из непосредственного опыта; в остальном же, как и всякая теория, она лишь дополняет этот опыт элементами того же рода, что и те, что находятся в нем. Материализм, с другой стороны, предполагает, кроме данного сознания, совершенно иную, несуществующую материю, а спинозизм третью вещь, совершенно неизвестную по своей природе, и оба, кроме этих новых видов реальностей, должны предполагать также и новые способы действия, которые будут им приписаны, поэтому большее усложнение в первом случае ни в коем случае не может быть перевешено меньшим в отношении второго. Поэтому большая простота психо-монистической гипотезы вряд ли может быть подвергнута сомнению.
Теперь, во-вторых, как ведут себя сравниваемые гипотезы с точки зрения их способности объяснить данное? Как отмечалось выше, все они в принципе способны объяснить существование психической, физической и психофизической законности; но это не означает, что они должны быть в одинаковой степени способны отразить конкретное содержание этих трех законностей. И действительно, в этом вопросе существуют существенные различия, которые мы хотели бы обсудить более подробно.
Во-первых, материализм не может отдать справедливость природе того, что дано нам в качестве содержания сознания. Основные гипотезы и фундаментальные законы естествознания, с помощью которых он также хочет объяснить сознание, везде говорят только о происхождении движений из движений: то, что сознание должно возникать также из движений мельчайших частиц мозга, в дополнение к другим движениям, в них не предусмотрено. Если материализм теперь хочет заполнить этот пробел, приписывая материи, кроме механических, другие скрытые силы, которые, как предполагается, позволяют ей производить сознание, он вступает в противоречие с законом энергии, поскольку должен предположить, что для этого, как и для любого другого эффекта материальных агентов, энергия расходуется, тогда как, как согласно общим предпосылкам естественной науки, так и согласно специальным точным исследованиям, механическая энергия, поставляемая телу, полностью используется для механических эффектов. Но если материализм пренебрегает этими трудностями и просто допускает, что где-то и когда-то сознание возникло из материальных условий, то дальнейшее существование и развитие этого сознания ставит перед ним новую трудноразрешимую проблему, поскольку согласно дарвиновским принципам сохраняются только те органические функции, которые полезны в борьбе за существование, тогда как для материализма сознание всего лишь эпифеномен, и как таковое оно абсолютно неэффективно и бесполезно. Повсюду видно, что материалистическая гипотеза по своей природе не приспособлена для объяснения этого сознания и нигде не может предложить такого объяснения, не перечеркивая основных предпосылок естествознания, на которых она сама основана.
Спинозизм (особенно в той упрощенной форме, в которой он был представлен выше), вероятно, только относительно защищен от подобных возражений, потому что он оставляет реальность, которую предполагает, совершенно неопределенной, и поэтому трудно сказать, что он может и чего не может сделать. Но есть по крайней мере один общий факт, который он должен рассматривать как совершенно случайный и необъяснимый: это соответствие по содержанию между волевым решением и действием. Ибо, по его мнению, между ними нет никакой причинной связи, в силу которой решение воли могло бы произвести соответствующее ему действие; но в обоих отражаются последовательные реальные процессы в различных направлениях, природа которых неизвестна, но которые в любом случае должны быть поняты как совершенно отличные от них. Поэтому для возникновения физического отражения (действия) совершенно случайно, что наряду с ним существует психическое отражение (решение воли), и вдвойне случайно, что в этом решении воли именно те движения представляются как цель, которые сразу же после этого проявляются в действии. Таким образом, спинозизм (как, впрочем, и материализм) оставляет необъясненным тот чрезвычайно важный для рассматриваемых вопросов факт, что мы делаем именно то, что хотим делать; для его объяснения в любом случае потребовались бы вспомогательные гипотезы, и поэтому он явно не дотягивает до другой теории, которая могла бы обойтись без них.
То, что психический монизм, хотя и предполагает меньше, чем конкурирующие гипотезы, делает больше по этим пунктам и, по крайней мере, столько же по всем остальным, я полагаю, легко доказать. Во-первых, эта доктрина предполагает не что иное, как неизмеримое целое содержаний сознания, к которому принадлежат также чувственные восприятия людей и животных; последние, однако, вызываются не гипотетическими материальными вещами, а опять-таки содержаниями сознания. Поэтому психическому монизму не нужно предполагать и объяснять возникновение материи из сознания, как это делает материализм. Он также может безоговорочно признать теорему о сохранении энергии. Если вся реальность есть сознание и если воспринимаемые нами физические явления являются лишь отражением чужого сознания в нашем собственном, то то, что мы измеряем как физическую энергию, должно в последней инстанции относиться и к психической реальности: в ней, несмотря на все изменения, должна оставаться неизменной величина, проявляющаяся в мире явлений как энергия движения, расстояния, тепла и т. д. Если бы существовала совершенная психология, то это было бы невозможно. Если бы существовали совершенная психология и совершенное естествознание, то эта психическая энергия должна была бы измеряться двумя способами: во-первых, непосредственно в самих процессах сознания и, во-вторых, косвенно в природных явлениях, в виде которых эти процессы сознания могут быть восприняты; реальный объект измерения был бы одним и тем же в обоих случаях, и тот факт, что он сохраняется неизменным и неизменным, должен был бы быть выявлен из результатов как косвенного, так и прямого измерения. Более того, эффективность борьбы за существование и выживание сильнейших можно интерпретировать как психологически, так и физически, подобно тому как наши идеи, наши мнения, наши волевые усилия постоянно борются за первенство и утверждают это только в том случае, если они лучше всего подходят для всей нашей личности или, по крайней мере, для данной фазы ее развития. Нечто подобное, только в совершенно иных масштабах и, предположительно, на совершенно иной стадии развития, могло бы лежать и за тем, что мы воспринимаем как борьбу за существование в природе; и наконец, психический монизм имеет то серьезное преимущество перед двумя другими гипотезами, что он не отрицает причинность воли, а предполагает ее. Ибо, согласно ему, решение воли принадлежит не к неэффективному опыту, а к действенной реальности; оно вызывает другие, столь же сознательные, реальные и действенные процессы, о которых мы знаем только через соответствующие явления (нервная проводимость, сокращение мышц, действие); а его действенность основана на опыте, который мы накопили в течение всей нашей жизни о нашей способности вызывать идеи движения и о связи между этими идеями движения, с одной стороны, и соответствующими ощутимыми движениями и их последствиями с другой. Итак, повсюду психический монизм доказывает, что он способен привести к легкому и определенному решению проблем, которые другие мировые гипотезы должны оставить открытыми; и что ему вместо этого должны противостоять другие трудности, которые эти другие способны преодолеть лучше, чем он, мне неизвестно.