Нет надобности кратко указывать линии, по которым может быть развита основная идея психического монизма. Из предполагаемого ею мира-сознания нам даны в опыте только индивидуальные сознания человека и животных, и непосредственно даже только наше собственное; поэтому мы должны исходить из них, если хотим установить что-либо более определенное об отношениях внутри них. Теперь мы знаем, что из бесчисленных ощущений, воспоминаний, познаний и т. д., составляющих наши психические владения, только бесконечно малая часть в любой момент «переступает порог» и тем самым отделяется от остальных до относительной независимости, а опыт сновидений и расщепления личности учит нас, что несколько таких комплексов могут существовать одновременно бок о бок. Поэтому разумно предположить, что при отщеплении индивидуальных сознаний от мира-сознания то, что существует в малом масштабе, повторяется в большом масштабе. Похоже также, что в обоих случаях существуют сходные обстоятельства, определяющие этот процесс. Как в индивидуальной душе соответствующее содержание центрального сознания, отделенного от всех других содержаний, определяется отдельными ощущениями или идеями, достигшими высокой степени сознания в силу своей интенсивности или эмоционального тона, которые влекут за собой другие родственные им и оттесняют посторонние, так и в мировом сознании существуют бесчисленные системы родственных им ощущений, В мировом сознании мы находим бесчисленное множество систем органов и других ощущений, каждое из которых связано с одним телом и никогда не прекращается, к которым привязаны идеи, мысли и чувства и которые в течение всего нашего индивидуального существования могут отгородить нас от мирового сознания точно так же, как объекты мимолетного интереса отгораживают нас на несколько мгновений от других наших умственных содержаний. И эта аналогия должна быть продолжена вверх и вниз в бесконечность. Подобно тому как все содержание нашей души отражается в облике функционирующего мозга, а наше центральное сознание в облике определенного комплекса функций мозга, так и явления Земли, Солнечной системы и Млечного Пути, с одной стороны, и явления клетки, молекулы и электрона с другой, могут отражать более или менее всеобъемлющие концентрации сознания. Но все эти отдельные сознания опять-таки должны быть осмыслены как интегрирующие компоненты высшего и, наконец, мирового сознания и связаны с ними общей закономерностью. Конечно, все эти предположения еще далеки от того, чтобы считаться однозначными результатами научного исследования. Но постепенный прогресс естествознания и психологии позволит изучать их все более пристально. Чем больше расширяются наши знания о параллельных отношениях между данным сознанием и его отделами, с одной стороны, и соответствующими явлениями мозга с другой, тем увереннее мы сможем распознавать во внешней природе те явления, которые указывают на аналогичные процессы и отношения; и чем лучше мы будем осведомлены об истории развития Земли и звездных систем, молекул и атомов, тем точнее мы сможем определить степень аналогии, которую Фехнер и Спенсер продемонстрировали между ней и историей развития живых существ.
Наконец, если бы мы спросили, какого рода реальность следует приписать мировому сознанию, предполагаемому психическим монизмом, мы могли бы коротко ответить: такую же, как и данное человеческое сознание. Но если бы вопрос был уточнен, чтобы узнать, следует ли рассматривать все это данное или предполагаемое сознание как бытие-в-себе или как простую видимость, то я бы сказал, что не могу, подобно Канту и его последователям, приписать этому различию абсолютное значение. Напротив, понятие видимости представляется мне совершенно относительным понятием; мы называем нечто видимостью не в отношении его собственной природы, а в отношении его отношений к другому, которое лежит в его основе как его условие; но то, что является «простой видимостью» по отношению к другому, тем не менее также является чем-то «в себе» и принадлежит, пока оно существует, в той же мере и в том же смысле, что и эта вещь, к реальности. Такой взгляд приводит к предположению о существовании чего-то вроде различных слоев реальности, каждый из которых может рассматриваться как его видимость по отношению к следующему более низкому слою и как его видимость по отношению к следующему более высокому слою. На поверхности лежит слой ощущений; затем следует слой составляющих реальности, вызывающих эти ощущения, которые, согласно психическому монизму, являются фактами сознания. В той мере, в какой они даны в непосредственном опыте, они, очевидно, принадлежат реальности; но в той мере, в какой мы добавляем к ним другие, не данные, положение дел в этих двух случаях несколько отличается. Что касается ощущений, то мы признаем, что они возникают индивидуально при посредничестве тех органов чувств, которые мы воспринимаем как функционирующие; поэтому, когда их законная последовательность прерывается, у нас нет причин предполагать ощущения, которые не даны вновь, чтобы заполнить пробелы, но только предполагать такие реальности, которые могли бы производить ощущения при посредничестве органов чувств. Что же касается других содержаний сознания, то нет никаких оснований считать их вызванными чем-то иным, чем предшествующие содержания сознания; когда их причинная связь прерывается, то в любом случае логичнее всего дополнить ее предполагаемыми не данными содержаниями сознания. И эти представления находят свое подтверждение в том, что ряд законно связанных ощущений, если он прерывается временным прекращением функций органов чувств, продолжается повсюду, тогда как ряд законно связанных! других содержаний сознания, если он каким-либо образом прерывается, никогда не продолжается впоследствии точно так же, как это было бы без прерывания. Поэтому данные ощущения не следует признавать частью всеобъемлющего реального контекста ощущений но данное сознание, безусловно, следует признать частью всеобъемлющего реального контекста сознания; и этого достаточно, чтобы в принципе объяснить как общую законность, так и случайные ее прерывания, которые, с одной стороны, делают ощущения узнаваемыми сами по себе, а с другой всю жизнь сознания.
Но если мы теперь найдем основание, исходя из нашего априорного знания временных и причинных отношений, действительных для данного контекста сознания, предположить, вместе с Кантом, еще более глубокий, вневременной слой реальности, который содержит в себе причину необходимой и общей действительности этих отношений, то реальность временно-причинного мира сознания тем самым не подвергается возражению; выражается лишь возможность или вероятность того, что эта реальность не есть вся реальность. Также не имеет никакого разумного смысла утверждать, что этот предполагаемый третий слой представляет собой более высокий или иной вид реальности, чем второй или первый; ведь общий предикат реальности, как и свойства конкретных реальных вещей, не допускает градаций степени или различий вида. Поэтому мы можем с уверенностью сказать о картине мира психического монизма, что она позволяет нам распознать, возможно, лишь часть, но, во всяком случае, самую важную часть реальности, как она есть сама по себе, и всегда позволит нам распознать ее более точно и более полно.
Мне нечего добавить к вышесказанному, что может заинтересовать читателя на личном уровне. Я родился в Ферверде во Фрисландии в 1857 году, учился в средней школе в Лиувардене, сдал выпускные экзамены, изучал политологию и философию в Лейдене и Фрайбурге (последний под руководством Ланда и Виндельбанда), а с 1890 года работал профессором философии и психологии в Гронингенском университете. Реальшуле я обязан своим глубоким уважением к объективности и строгости научного метода доказательства; политология интересовала меня лишь временно, но я многому научился у Ланда и Виндельбанда и получил много стимулов. Из более ранних и современных философов, особенно молодых Канта и Фехнера, мне указали путь Юм, Липпс, Риль и Сиджвик. У остальных я нашел проблемы и попытался найти или подготовить их решение в соответствии с известными и проверенными методами (лишь изредка применяемыми в философии последовательно и осознанно).
В дополнение к библиографическим ссылкам, прилагаемым к отдельным разделам, здесь могут быть добавлены названия моих психо-логических работ:
Quantitative Untersuchungen über das optische Paradoxon. (Zeitschr. f. Psych, u. Physiol, der Sinnesorgane. IX.) 1895.
Quantitative Untersuchungen über die Zöllnersche und die Loebsche Täuschung. (Zeitschr. f. Psych, u. Physiol, der Sinnesorgane. XIV.) 1896.
Untersuchungen über psychische Hemmung. (Zeitschr. f. Psych, u. Physiol, der Sinnesorgane. XXI. XXVI. XXXIV. XLI. LIII.) 18991909.
Uitwassen der crimineele anthropologie. (De Gids 65.) 1901.
Über Unterschiedsschwellen bei Mischungen von Kontrastfarben (Zeitschr. f. Psych, u. Physiol, der Sinnesorgane. XXXII.) 1903.
Eine EnquSte über Depersonalisation und «Fausse Reconnaissance». (Zeitschr. f. Psych, u. Physiol, der Sinnesorgane. XXXVI.) 1904.
(In Verbindung mit E. Wiersma.) Beiträge zur speziellen Psychologie auf Grund einer Massenuntersuchung. (Zeitschr. f. Psych. XLII. XLIII. XLV. XLVI. XLIX. LI. LXII. LXXX.) 19061918.
Weitere Daten über Depersonalisation und «Fausse Reconnaissance». (Zeitschr. f. Psych. XLIII.) 1906.
De classificatie der karakters. (Vereen. Secties voor wetensch. arbeid. 8.) 1907.
Über einige psychische Korrektionen. (Zeitschr. f. angew. Psych. I.) 1908.
De toekomstige eeuw der psychologic (Rektoratsrede). Groningen 1909. (Das künftige Jahrhundert der Psychologie. Leipzig 1911.)
Die Psychologie der Frauen. Heidelberg 1910.
Des mdthodes dans la psychologie spdciale. (Lannde psychologique. XVII.) 1911.
(In Verbindung mit H. J. F. W. Brugmans.) Intelligenzprüfungen mit Studierenden. (Zeitschr. f. angew. Psych. VII.) 1912.
Les «deux mlmoires» de M. Bergson. (Lannle psychologique. XIX.) 1913.
Resultats et avenir de la psychologic splciale. (Archives nlerlandaises) 1915.
(In Verbindung mit E. Wiersma.) Verschiedenheiten der Altersentwicklung bei männlichen und weiblichen Mittelschülern. (Zeitschr. f. angew. Psych. XI.) 1916.
(In Verbindung mit H. J. F. W. Brugmans.) Versuche über Benennungsund Lesezeiten. (Zeitschr. f. Psych. LXXVII.) 1916.
(In Verbindung mit H. J. F. W. Brugmans.) Eine Enquete über die spezielle Psychologie der Träume. (Zeitschr. f. angew. Psych. XVIII.) 1921.
Вильгельм Иерусалим
Мой путь и цели
I.
Γηρασχω αει πολλα διδασχομενος. «Я старею, но не перестаю расти». Это изречение Солона все чаще становится девизом моей жизни. В свои 67 лет я все еще чувствую себя зарождающимся человеком, зарождающимся человеком, который, по известному выражению Гете, всегда будет благодарен. Благодарным и восприимчивым к каждому новому факту, к каждому новому пути исследования и всегда готовым внутренне переработать то, что появилось. Основные черты моего взгляда на мир и жизнь закладывались в течение многих лет и были представлены и обоснованы в моих книгах, особенно в поздних изданиях «Введения в философию». Тем не менее, только в последнее время, и особенно благодаря опыту мировой войны, я научился в полной мере осознавать огромное значение и эвристическую ценность социологического подхода. Этот новый метод проливает совершенно новый свет на проблему познания, которая до сих пор лишь изредка рассматривалась с этой точки зрения. Но и в области этики, эстетики, философии религии, философии права и философии государства будут стимулированы новые вопросы и найдены новые ответы на старые вопросы.
Я пока не могу сказать, хватит ли у меня самого времени и сил, чтобы довести идеи, стимулируемые новым подходом, до зрелости и представить их результаты в подходящей для них форме. Именно поэтому я рад воспользоваться возможностью, которую предоставляет мне эта «самопрезентация», чтобы показать пути, которые привели меня к философии, кратко резюмировать то, что, по моему мнению, я нашел на своем пути, и в особенности указать на цели, которые я имел в виду и все еще имею в виду. Возможно, эти цели станут новыми указателями для того или иного человека.
В университете я изучал только классическую филологию и прилежно занимался французским и английским языками. Затем в течение более тридцати лет я работал учителем латыни, греческого, немецкого и философской пропедевтики в гимназии. Обе профессии, филологическая наука и школьное преподавание, сильно повлияли на тематику и характер моего последующего философствования. Интенсивное изучение языка привело меня к психологии, и под влиянием трудов Штейнталя я вскоре убедился, что не логическое, а только строго психологически ориентированное рассмотрение языковых образований может открыть истинное и полное понимание языковой мысли и формы. Поэтому в течение многих лет я выступал за то, чтобы в преподавании классических языков как грамматика, так и интерпретация были поставлены на психологическую основу. Мой богатый педагогический опыт укрепил меня в убеждении, что преподавание древних языков особенно подходит для того, чтобы дать ученикам возможность проникнуть в мастерскую души. Своим занятиям классической филологией я обязан также пониманием почти неисчерпаемого богатства греческого духа, и поэтому я с особой теплотой и решительностью выступал за сохранение гуманистической гимназии. Только совсем недавно я смог показать, что античность особенно подходит для введения в социологическую мысль.6
Я считаю, что своими многолетними занятиями в гимназии я обязан своей особенно сильной потребности в ясности, которая не оставляет незамеченным ни одного темного пятна в поле мысли. Именно в школе я впервые научился говорить бегло и связно, а также приобрел способность излагать трудные и сложные проблемы так ясно, чтобы они казались понятными даже неспециалисту. Впоследствии это пригодилось мне для написания книг и академических лекций.
Однако профессия преподавателя также привела меня к философии. Еще совсем молодым учителем мне поручили преподавать философскую пропедевтику, то есть логику и психологию, в двух высших классах. Готовясь к этим урокам, я все больше и больше погружался в проблемы, чему немало способствовало и то, что я почти везде вступал в конфликт с введенными учебниками. Благодаря исследованию соотношения грамматики и логики у Аристотеля я получил официальную квалификацию преподавателя философской пропедевтики и таким образом все глубже погружался в философию. Для моих расширившихся интересов научные занятия классической филологией, в которой зачастую наибольшее значение придается точной работе над деталями, казались слишком узкими и ограниченными. Переход происходил медленно и постепенно, и я так и не смог полностью отстраниться от классической филологии. Однако с выходом в свет моего учебника по психологии (1-е изд. 1888 г.) поворот к философии все же был предрешен.