Он не шёл, а автоматически перебирал конечностями только с одной мыслью добраться до кровати и уснуть.
В каком-то тумане он добрался до вожделенной койки и рухнул на неё, моментально провалившись в сон.
Глава шестая
Из глубины сна Лёньку вывел бесцеремонный толчок в плечо.
Ты чего это тут развалился и дрыхнешь? услышал он голос Лёхи.
Оторвав голову от подушки, Лёнька пальцем показал на щёку.
Зуб вырвали, слегка приоткрыв рот, прошамкал он.
А, изобразив бывалый вид, махнул рукой Лёха, ерунда. Мне недавно две штуки дёрнули и ничего. Живой. А кто дёргал? тут же поинтересовался он. Круглый, что ли?
Угу, кивнул головой Лёнька, тебе бы такое! Долотом да киянкой по челюсти.
Этот может, не обратил внимания на стенания Лёньки Лёха. Тот ещё злодей. Глазки добренькие, а руки что клещи. Как вцепится, так всё хана! Пока не выдернет не отпустит. И, посмотрев на поникшего Лёньку, безапелляционно заявил: Главное это дезинфекция. Выплёвывай свой тампон и давай дезинфицируй челюсть. А то, не дай бог, зараза попадёт, тогда вообще трындец настанет.
Так доктор мне дал Лёнька указал взглядом на тумбочку, на которой стояла бутыль с полоскалкой.
Это, что ли? Лёха подошёл к тумбочке и, взяв бутыль, открыл пробку и понюхал её содержимое. Ну и пакость! поморщился он. Не советую, тут же с видом знатока заявил он. У нас есть кое-что получше, и посмотрел в сторону дверей. Давай, ДГ, доставай!
Лёнька только сейчас заметил, что у дверей кубрика стоит здоровенный парень, который во время их разговора всё время молчал.
Услышав слова Лёхи, парень подошёл к Лёньке и протянул ему руку.
Дмитрий Григорьевич, пробасил он.
Рука Лёньки неожиданно попала в железные тиски, и от боли в перемалываемых костяшках кисти Лёнька ещё больше скривился. Ну никак не ожидал он такого рукопожатия. Ведь со сна и от постоянного «туканья» в челюсти все его конечности оказались аморфными, как бы сделанными из теста. Силы, чтобы хоть что-то напрячь, у Лёньки абсолютно отсутствовали.
Увидев, что он причинил боль новому знакомому, одетому в форму, но с чужого плеча и без лычек на рукаве, здоровяк пробормотал:
Извини, не хотел. Так получилось.
Да вечно ты ДГ всем кости ломаешь! вмешался Лёха и пояснил Лёньке, разминающему пожатую ладонь: Он у нас такой. Он же Дизель-Генератор! Всё может.
Да заткнулся бы ты лучше, балабол, в ушах от тебя только звенит! ДГ грозно посмотрел на Лёху. Делом бы лучше занялся, и поставил внушительный портфель на стол.
От напоминания, сделанного таким серьёзным тоном, Лёха резко переключился на портфель и начал доставать из него съестное, поясняя каждое своё действие.
А вот и котлетки рыбные, и салатик из морской капусточки. Самый цимус! закатив глаза к потолку, изобразил он выражение непередаваемого блаженства. А вот и лучок, и хлебец. А это селёдочка и Лёха, как факир на сцене цирка, достал бутылку «Коленвала». А вот и твоя дезинфекция! торжественно заключил он.
Харе базланить, недовольно перебил Лёху ДГ. Ты лучше всё открой и разложи, а то времени у нас особо-то и нет. Поезд уже через несколько часов, а дел ещё невпроворот. И, обернувшись к Лёньке, по-прежнему сидевшему на койке, грозно посмотрел на него: А стаканы́ где у тебя?
Там, в тумбочке, Лёнька онемевшей рукой указал на тумбочку, стоявшую между койками.
Так чё тогда сидишь?! чуть ли не прорычал ДГ. Доставай!
От приказа, да ещё отданного таким тоном, Лёньку как ветром сдуло с койки, и стаканы моментально оказались на столе.
Нормально, подвёл итог Лёнькиной суете ДГ и, проверив на свет чистоту стаканов, сдёрнул со спинки кровати вафельное полотенце и занялся их протиркой.
Лёха орудовал на столе, а Лёнька пристроился на свободную «баночку» у стола и ожидал дальнейшего развития событий.
Наконец с «сервировкой» стола покончили, и Лёха уставился на ДГ:
А теперь чего сидишь? Наливай. Видишь всё абгемахт, и широким жестом обвёл стол.
ДГ молча сграбастал бутылёк, чуть не исчезнувший в его внушительной ладони, одним движением содрал с горлышка «бескозырку» и разбулькал жидкость по стаканам.
Лёнька таким отточенным действиям ДГ поразился. Тем более что во всех трёх стаканах оказалось налито одинаковое количество жидкости.
Ну ты даёшь! невольно вырвалось у него.
Всё нормально, пробубнил довольный похвалой ДГ. Лучше давай на дорожку жахнем. А то когда ещё так придётся с лепшими корешами посидеть? Точно, Лёха? ДГ перевёл взгляд на застывшего Лёху.
Да, Димон печально покачал головой Лёха и цыкнул уголком губы. Эт точно. Пять лет прошло Он окинул взглядом выбеленные стены кубрика. А кажется, что только вчера мы здесь заселились. Ну, давай, стряхнув воспоминания, Лёха приподнял стакан, за то, чтобы жизнь нас не разбросала, а мы почаще встречались! Он тут же посмотрел на Лёньку и уже другим тоном добавил: А ты не пей, а полощи свой зуб. Это мы пьём, потому что впереди чёрт знает что нас ждёт, а ты полощи. Тебе всё это для здоровья И, чокнувшись «камушками» с Димой, опрокинул в себя стакан.
За столом повисла тишина. Лёха с аппетитом перемалывал закуску, Дима вяло жевал горбушку курсантского хлеба, а Лёнька старательно прополаскивал ранку в челюсти.
Затем пошли воспоминания о пролетевших годах, заходили ещё какие-то парни, которые тоже должны были уезжать. Каждый говорил о своём, о своих воспоминаниях. Почему-то говорилось только обо всём хорошем, смешном.
Вначале Лёньке было не до смеха, не давала сосредоточиться на рассказах пульсирующая боль в челюсти, которая чуть ли не кувалдой била по мозгам. Но со временем, а особенно после третьего полоскания, боль постепенно стала проходить, а вскоре и вовсе исчезла.
Лёнька бы и сам мог рассказать много историй о своих похождениях и приключениях в училище, но он находился среди старших, более опытных теперь уже товарищей. Поэтому только сидел и слушал.
Наконец кто-то из парней взглянул на часы, и «банкет» по поводу отъезда моментально прекратился.
Уходя из кубрика, Лёха крепко пожал руку Лёньке:
Ну, всего тебе хорошего. Давай дерзай, пожелал он и пообещал: Будет время, заскочу к тебе в твою девятую роту, но не забывай и одиннадцатую.
Парни, подхватив вещи, вывалились из кубрика в коридор, наполнившийся их не совсем трезвыми голосами.
Лёнька вышел на улицу вместе с галдящей группой новоявленных инженеров, махнул Лёхе на прощание рукой и услышал:
Удачи тебе, Лёнь! на что крикнул в ответ:
Пока, парни, не теряйтесь! Заходите! Адрес прежний!
В ответ послышались какие-то возгласы, содержание которых Лёнька не разобрал, и, проводив парней взглядом, он вернулся в кубрик.
Челюсть после истязания стоматологом уже так сильно не болела, поэтому он навёл относительный порядок на столах, кроватях и тумбочках и завалился спать.
Утром его поднял необычный сигнал подъёма.
Вместо горланящего во всю глотку дневального, кто-то обходил кубрики и, постучавшись, вежливо интересовался:
Желающие сходить на завтрак есть? И если этого интеллигента не посылали по известному маршруту, то так же вежливо продолжал приглашение: Господа инженера́ приглашаются в столовую почифанить.
От такого предложения было грех отказываться, и Лёнька, наскоро умывшись, присоединился к желающим, которые небольшими группками проследовали в столовую. Дежурный офицер демонстративно отворачивал от них лицо, делая вид, что растрёпанные, без гюйсов и миц выпускники его абсолютно не волнуют.
Лёньке, примазавшемуся к сословию новоявленных инженерОв, даже понравилось такое посещение столовой, потому что он представил себе, что, когда он вольётся в свою роту, то им, третьекурсникам, подобного вида уже не простят. Нарушители будут моментально выявлены, переписаны и в достойной степени «награждены».
После завтрака Лёнька, собрав все имеющиеся у него с собой документы, двинулся в отдел практики, где недовольный Владимир Кузьмич выписал, но не отдал ему направление на судно, хотя Лёнька уже с готовностью протянул руку за своей путёвкой в новую жизнь, а недовольно поинтересовался:
А постельное бельё ты Марьванне сдал?
Не-а, не ожидавший такого вопроса Лёнька в растерянности уставился на Кузьмича.
Так чё ты припёрся сюды? тут же возмущённо взвился голос Кузьмича. А ну брысь отседова! И пока цидулю от Марьванны не принесёшь, никаких направлений тебе не будет, с этими словами он со злостью закинул бумажку с направлением в стол.
По виду Кузьмича Лёнька заметил, что утро у того по каким-то причинам не задалось.
Огорчённый таким поворотом событий, он вынужден был выскочить из кабинета Кузьмича и на всех парах мчаться к Марьванне, попутно кляня себя: «Да как же это я так! Чё это я забыл про постель-то?»
Забежав в роту, он наскоро свернул матрас, всунув в него подушку с одеялом, полотенцем и простынями, и сбежал в подвал.
Там его встретила прежняя таинственная тишина, но Лёнька, уже зная расположение обиталища Марьванны, промчался к вожделенной двери.
Для приличия стукнув по ней костяшками пальцев, он резко открыл дверь.
Картина оставалась неизменной.
Марьванна в прежней позе восседала за столом, и в её всепоглощающих руках по-прежнему прятался мельхиоровый подстаканник со стаканом из тонкостенного стекла. Время здесь было не властно. Лёньке даже показалось, что и пылинки в этой сокровищнице Алладина летают те же самые.
При виде ворвавшегося Лёньки из щёлочек глаз Марьванны вырвались молнии, а небольшое помещение сотряс громоподобный глас:
Ты чего это тут дверями размахался? Ты чего это здесь ветер разводишь?! Но едва всесильная Марьванна разглядела запыхавшегося Лёньку, как возмущённые нотки из её голоса исчезли и она вполне доброжелательно произнесла: А-а-а, это ты, касатик! И чего это ты пожаловал ни свет ни заря? Али что случилось?
Случилось, Марьванна, случилось, в тон ей ответил Лёнька. Бельё вот надо сдать, а то Кузьмич направление на судно может не отдать.
Лёнька уже не стал говорить, что именно Кузьмич и послал его сдать бельё, а сделал вид, будто это он сам проявил инициативу, и вот он, такой замечательный и сознательный, явился перед очами очень ответственного работника, которым и является Марьванна.
Оценив преподнесённую лесть, Марьванна пододвинула к себе стопку гроссбухов и принялась в них копаться.
Так, так приговаривала она при этом. Так как, ты говоришь, фамильё-то твоё?
Лёнька назвался, а Марьванна, перелистав странички толстой потрёпанной книги, нашла строчку с его фамилией.
И чё ты там принёс? посмотрела она поверх очков на Лёньку.
Да всё, чё вы мне давали. Лёнька сделал попытку развернуть матрас, но Марьванна остановила его царственным жестом:
Погодь, там покажешь, и со скрежетом отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола.
При взгляде на необъятную Марьванну Лёньке на миг показалось, что под её ногами даже прогнулся бетонный пол, который попирали сии «изящные» ножки.
Когда он предъявил бельё и разложил его в соответствующие кучки, то тем же царственным жестом Марьванна отпустила Лёньку.
Но тот напомнил ей:
А бумажечку напишите, пожалуйста, Марьванна, а то Владимир Кузьмич не поверит мне, и с глубокой просьбой в глазах уставился на вершительницу своей судьбы.
От его елейного голосочка Марьванна, довольно цыкнув языком, изрекла:
Ох, соколик, да какой же ты дотошный, ну совсем, как я в молодости! и, проплыв в кабинет, черкнула пару слов на небольшом листочке.
Большое спасибо вам, Марьванна, рассыпался в благодарностях Лёнька и, прижав долгожданную бумажку к груди, со скоростью «харикейна» помчался в отдел практики.
Глава седьмая
Мельком глянув на протянутую бумажку, Владимир Кузьмич вернул Лёньке направление со словами:
Дуй-ка ты на Морвокзал, дорогой мой. «Орджоникидзе» там уже стоит с вечера. Найдёшь руководителя практики, и он тебе всё расскажет и покажет, напутствовал он Лёньку.
Схватив долгожданное направление, счастливый Лёнька выскочил из главных дверей корпуса.
Как же вокруг всё было хорошо! Душа у него пела. Наконец-то исполнится его давняя мечта, и он на самом настоящем судне выйдет в море!
Сколько раз он мечтал об этом! Сколько раз ему снились морские дали и жестокие шторма, в которые попадало его судно, где он справлялся со всеми трудностями и выходил из борьбы победителем. Но тогда это были только сны. А сейчас он в реальности ступит на палубу белоснежного лайнера и выйдет на нём в море.
Погодка была под стать его настроению.
Синее-синее небо без единого облачка. Утренняя прохлада ещё не прошла, и её разгоняло яркое солнце, возвышавшееся над сопками полуострова Чуркин, заслоняющего бухту Золотого Рога от просторов Уссурийского залива.
Невольно всплыли в памяти рассказы Лёхи о замечательном городе Владивосток, в котором ему сейчас предстоит учиться, а потом, возможно, и возвращаться сюда после длительных рейсов.
Прищурившись при взгляде на яркое светило, Лёнька подмигнул ему и сбежал по бетонной лестнице, прикрытой тенью высоких деревьев, к остановке автобуса.
Остановка оказалась пустой, что свидетельствовало о том, что автобус недавно ушёл, и Лёнька, не захотев терять драгоценное время, решил идти до Морвокзала пешком.
Багаж он так и не удосужился забрать из камеры хранения, поэтому минут через десять только с портфелем в руках подошёл к площади железнодорожного вокзала.
Пройдя площадь, он по виадуку над железнодорожными путями прошёл к Морвокзалу, блистающему огромными окнами на переднем фасаде.
Как пройти к причалам, он ещё не знал и, обогнув вокзал, вышел на площадку, огороженную стальными леерами, чем-то напоминающими судовые.
Заворожённый открывшимся видом, он приблизился к ним и, опёршись на ещё влажные от утренней росы леера, принялся рассматривать бухту с множеством находившихся в ней судов.
У причалов мыса Чуркин стояли так знакомые по Мурманску большие морозильные траулеры и перегрузчики. Справа просматривались плавучие доки судоремонтного завода, а слева, у стенки, в одну струнку вырисовывались летящие силуэты военных кораблей. Внизу, под площадкой, с которой он любовался видами бухты, располагался причал с железнодорожными путями, где был пришвартован белоснежный пассажирский лайнер.
Лёнька несколько раз бывал в порту Мурманска, куда их роту приводили для разгрузки пришедших из рейсов рыбацких траулеров. Это были морские труженики, пропахшие рыбой и в многочисленных подтёках ржавчины на бортах.
Здесь же он увидел совсем другую картину.
Лайнер сверкал белизной, и его стремительные обводы свидетельствовали о том, насколько он быстроходен, а многочисленные квадратные иллюминаторы надстройки как бы показывали, что за ними скрыта какая-то тайна, которая невольно манила к себе, обещая комфорт и уют.
Слева, метрах в ста, тоже стояло пассажирское судно. Но как же оно разительно отличалось от «Орджоникидзе»!
По его виду можно было сразу определить, насколько оно старое. С его клёпаных бортов, покрытых яркими подтёками ржавчины, лопухами свисали ошмётки старой серой краски, и становилось ясно, что поставлено оно здесь на отстой и доживает последние свои годы. На остром форштевне этого свидетеля прежних веков Лёнька прочитал название: «Якутия».
Да, оно являлось полной противоположностью «Григорию Орджоникидзе», направление на который он держал в руках и на палубу которого ему через считанные мгновения предстояло ступить.