Перед каждым соревнованием ему приходилось проходить медкомиссию, и это происходило по несколько раз в год. Поэтому, несмотря на очерёдность, которая была указана на прикреплённом листе, он нашёл взглядом, в какой кабинет народу стояло поменьше, и двинулся туда. У тех кабинетов, где очереди оказывались длинными, он находил последнего и предупреждал, что будет за ним.
Таким образом через час листок с подписями всех врачей оказался заполненным, за исключением зубного.
Ещё полгода назад, перед соревнованиями на кубок Невского в Новгороде, его предупредили, чтобы он обязательно отремонтировал шестёрку справа, но он наплевательски отнёсся к этому совету. Тогда ему поставили на зуб временную пломбу. Через какое-то время она выпала, а времени, чтобы сходить в поликлинику, у Лёньки не было. Пищу из дырки он выковыривал, а зубы чистил. Но зуб разрушался с неимоверной быстротой, а тут навалились интенсивные тренировки, сопромат, теоретическая механика, физика, да ко всему прочему ещё и очередное увлечение местной красоткой, когорты которых заполоняли вечера танцев в училище.
В общем, с таким зубом он предстал перед стоматологом. Вернее, врачом оказалась женщина. Скорее всего, уже очень пожилая женщина, перевалившая за грань, отделяющую, в Лёнькином понимании, пожилую женщину от бабки.
Увидев перед собой то, что переваливало, в его понимании, уже и последнее определение, он подчинился волевому жесту представителя медицины и влез в стоматологическое кресло, от соприкосновения с которым все его члены одеревенели и пропал дар речи, настолько ему оказались «дороги» воспоминания, связанные с ним.
Застыв в полулежачей позе, он взглядом фиксировал все действия создания в белом халате.
Голову вершительницы его судьбы украшал белый колпак, из-под которого паклями торчали огрызки седых полос. Через толстые линзы очков в роговой оправе, водружённых на огромный орлиный нос, из-за которого при свежем ветре маленькая голова бедной врачихи наверняка кренилась бы градусов на двадцать, на Лёньку воззрились пытливые, во сто крат увеличенные линзами чёрные глаза. Скрипучий, пронзительный голос, вырвавшийся из-под маски, прикрывавшей рот врачихи, заставил Лёньку вздрогнуть:
Вы что это, молодой человек, разлеглись тут? Или забыли, зачем пришли?
Не-е, испуганно пролепетал Лёнька.
Тогда открывайте рот и не рассусоливайте, а то таких, как вы, у меня за дверями пруд пруди, недовольно проскрипела врачиха.
Каждая нотка её голоса отдавалась в Лёнькиных ушах невероятным скрипом, который был сродни скрипу, идущему от заржавевших петель старой двери, усиленному мощными звуковыми колонками, поэтому Лёнька повторного приказа ждать не стал и как можно шире раззявил рот.
В руках врачихи звякнули какие-то железяки, которыми она беззастенчиво проникла в его раскрытый рот.
Железяки стучали по зубам, вызывая чуть ли не сотрясение мозга, а одна из них так вонзилась в повреждённый зуб и проникла в него, что от нестерпимой, моментально проникшей чуть ли не до мозга боли Лёнька сжался и непроизвольно охнул.
Та-ак, откуда-то издалека проскрипел голос врачихи, всё понятно. Не следите за полостью рта, молодой человек. Поэтому зуб ваш вам придётся лечить. А это займёт дня три-четыре. А так как это попадёт на субботу и воскресенье, то уйдёт и вся неделя.
Услышав о такой перспективе, Лёнька непроизвольно выдал:
Не-е! Я так не могу. Мне на практику надо.
Но скрипучий голос недоброй бабульки оказался неумолимым:
А как вы хотели? Сначала надо положить мышьяк, потом удалить нерв и поставить временную пломбу, а потом, если всё пройдёт успешно, поставить постоянную.
Не-не-не! забормотал ошарашенный Лёнька и повторил: Мне же на практику надо. Я не могу так долго
Ну, если на практику и срочно, то зуб надо удалять, беспристрастно проскрипела врачиха.
Удалять, тут же решил Лёнька.
Эх, молодёжь, молодёжь, не цените вы того, что вам природа-мать дала, а придёт время, ох и пожалеешь ты об этом решении! Голос врачихи уже не казался таким скрипучим, а скорее всего, напоминал страдания матери, которая беспокоиться о своём сыне.
Удалять, упрямо кивнул Лёнька.
Он не хотел думать о каком-то будущем и что там потом могло когда-то случиться. Ему требовалось завтра быть на судне, где его ждала новая жизнь, о которой он так давно мечтал, бывая на рыбацких сейнерах, когда те приходили загруженные в порт, а их, курсантов, пригоняли участвовать в разгрузке трюмов.
Ну что ж, опять заскрипел голос врачихи. Удалять так удалять. Она наклонилась над столом, черкнула что-то в его медицинской карте и, захлопнув её, проскрипела: Иди в шестой кабинет. Там с тобой разберутся. При этом она, наверное, криво ухмыльнулась, но из-за маски, скрывающей половину её лица, Лёнька этого не разглядел.
Он поднялся из кресла и направился к выходу из кабинета, но от истошного вопля, неожиданно раздавшегося за его спиной:
Следующий!!! присел, и у него на затылке зашевелились волосы.
Прикрыв за собой дверь недоброго кабинета, Лёнька направился в сторону шестого кабинета. На удивление, очереди перед ним не было.
Лёнька, пару раз для приличия стукнув костяшками пальцев в дверь, приоткрыл её и поинтересовался:
Можно?
Из-за белой ширмы, перегораживающей кабинет, выкатился мужичок, похожий на мячик, и промурлыкал:
А почему бы и нельзя? Заходи, если пришёл, и, остановившись, приветливо посмотрел на нового посетителя.
В середине кабинета стояло до боли знакомое кресло, из которого только что выбрался Лёнька, а полуоткрытые окна прикрывались светло-зелёными прозрачными шторами, дающими эффект прохлады. Вокруг царила атмосфера какой-то воздушности, ничем не напоминающей о том, что тут у живых людей выдирают зубы. Никаких инструментов и кровавых следов издевательств над несчастными жертвами в ближайшем окружении не наблюдалось. Первоначальная заторможенность, с которой Лёнька покинул смотровой кабинет, от благожелательного вида врача прошла, и он смело подошёл к нему.
Врач явился полной противоположностью тому, что только что видел Лёнька.
Им оказался невысокий полный мужичок в белом халате, который на нём чуть ли не лопался.
Круглое лицо украшали розовые щёчки скорее всего, напоминающие наливные яблочки, прикрывающие глазки врача, превратив их в щёлочки. Из них, даже несмотря на такой маленький размер, лилась доброта, а голос, как мурлыканье кота, так и притягивал к себе.
Очарованный чарами этого добрейшего создания, Лёнька, как тот мышонок из сказки, приблизился к стоматологу-хирургу.
Так, так, так И с чем это ты, радость моя, ко мне пожаловал? мурлыкал врач.
Он протянул руку за карточкой, которую автоматически передал ему Лёнька, а когда прочитал то, что в ней написано, так же ласково и нараспев предложил мышонку, самостоятельно пришедшему в капкан:
Ну что ж, хороший мой, устраивайся поудобнее, и широким жестом указал на кресло, и посмотрим мы твою шестёрочку.
Впервые Лёньке эту шестёрочку сверлили ещё в девять лет. И с тех пор с ней всё время что-то случалось. Постоянно приходилось её ремонтировать. От таких ремонтов и постоянных встреч с бормашиной у Лёньки выработался невольный страх перед грозным рокотом и сверлом, проникающим в глубь мозга. И поэтому перед дверью кабинета зубного врача у него в предвкушении предстоящих истязаний пропадала вся бравада, а оставалось только мерзкое чувство холодка где-то внизу живота.
Но сейчас, обольщённое видом добренького, милого дядечки, это мерзкое, липкое чувство у него пропало, и, удобно устроившись в кресле, подопытный мышонок смотрел на катающегося перед ним, как мячик, врача.
Ну-ка, ротик открываем! мурлыкал добрейший доктор, а когда Лёнька выполнил его так мило высказанную просьбу, продолжил милый разговор: Так, так, так. Ну, всё понятненько, чуть ли не пел врач, так что зубик будем сейчас удалять. И, как бы между делом, поинтересовался: А как ты, дорогой мой, к новокаинчику относишься? Как переносишь его?
Вроде бы нормально, прикрыв рот, ответил Лёнька. Два года назад операцию делали на щеке, так ничего, перенёс неплохо.
Ну и отличненько! чуть ли не радостно пропел врач. Сейчас мы его тебе вколем, а там и зубик удалим. Так что ты, золотце моё, ничего и не почувствуешь. От этих слов он радостно хихикнул и показал жестом Лёньке, как он это сделает. Только вот так: раз и всё, а потом пойдёшь и подпишешь свою медкомиссию. Доктор широким жестом указал на входную дверь кабинета.
Вот тут в Лёнькину голову и начало закрадываться сомнение, что что-то тут не так и что уж больно мягко стелет этот кругленький зубодёр.
Но тот, не обращая внимания на застывшего пациента, отошёл от него к столику на колёсах, который выкатила из-за ширмы прятавшаяся там медсестра.
Доктор приоткрыл на нём простынку, достал из небольшого стерилизатора шприц и надел на его кончик иголку. Лёньке показалось, что игла была толщиной с карандаш и аж десяти сантиметров длиной. Доктор набрал в шприц из огромной ампулы какой-то прозрачной жидкости и с поднятым в одной руке шприцем подкатился к Лёньке.
Заглянув ему в глаза, он с удивлением в голосе пропел:
Что такое? Что случилось? Чего это мы тут так распереживались? Чего это глазки такие серьёзные? Всё будет замечательно. Улыбка не сходила с лица злодея. Ни о чём не думаем, по-прежнему ласково ворковал он, целясь остриём иглы Лёньке в рот, а открываем ротик и ждём, когда всё онемеет. И, наклонившись к подчинившемуся его приказу Лёньке, уже без всяких уговоров и припевок вонзил ему в челюсть иглу шприца, потом ещё раз и ещё несколько раз.
От первого укола Лёнька зажмурил глаза и вжался в кресло со страшной силой, от которой кресло даже застонало. После второго укола вжиматься уже было некуда, а третий он ощутил уже так, как будто кто-то где-то далеко-далеко скрёб по дереву.
От непреодолимого ужаса Лёнька больше глаз не открывал, а только слушал, что же происходит вокруг.
По шагам врача он понял, что тот отошёл от него и чем-то звякнул на столике, стоявшем от кресла шагах в трёх. Это означало, что доктор положил в железный лоток использованный шприц.
Через пару минут Лёнька услышал по-прежнему певучий голосок врача:
Ну и как? Что-нибудь чувствуете?
Лёнька, по-прежнему не открывая глаз, пощупал пальцем щёку, а потом провёл языком по онемевшей челюсти.
Не-а, отрицательно покачал он головой, всё онемело.
Ну вот и отличненько, вновь пропел врач, и Лёнька услышал, как к его креслу подъехал на скрипучих колёсах столик.
Затем на столике что-то вновь звякнуло, и прямо над своим лицом он услышал мягкий голосок врача:
Ну а теперь открываем ротик и ждём-с уже без елейности в голосе закончил доктор.
Лёнька открыл рот, вытянулся в струну и непроизвольно изо всех сил вцепился в ручки кресла.
Это было как раз кстати, потому что в рот проникло что-то холодное, железное и крепко вцепилось в зуб.
Пения со стороны доктора он больше не слышал только ощущал на своём лице его горячее дыхание и чувствовал, как тот принялся расшатывать зуб.
Неожиданно что-то хрустнуло, и врач непроизвольно выругался, но уже не певучим голоском:
Етиво мать тут скороговоркой пошло перечисление каких-то матерей, название которых Лёнька был не в состоянии запомнить, да он и не смог бы этого сделать, потому что все мысли у него сосредоточились только на том месте, где беззастенчиво орудовал клещами беспощадный эскулап, в коляску, закончил тираду врач. Я так и думал, что он расколется. Стенки у него тонкие горячо пыхтел доктор при этих словах.
Глаза Лёнька по-прежнему не открывал, поэтому только слушал.
Тут доктор тяжело вздохнул и обратился к медсестре:
Давай-ка, Люсенька, инструментик мне. Попробуем корешочки выковырнуть, а то они куда-то там глубоко задевались.
От такого известия Лёнька ещё крепче зажмурил глаза и глубже вдавился в кресло, чуть ли не слившись с ним в единое целое.
Процесс не заставил себя долго ждать.
Что-то плоское железное проникло в район выдираемого зуба, а от последующего за этим удара голова Лёньки сотряслась, как пустой глиняный горшок.
Сколько этих ударов произошло, он уже сосчитать не мог, потому что все силы и всё сознание посвятил тому, чтобы только удержаться в кресле и чтобы голова не оторвалась от плеч.
Чем доктор бил там по зубу, Лёнька не видел. Он только ощущал жаркое дыхание эскулапа, сопровождавшее каждый удар, и его уже не певучие междометия, которые, скорее всего, подходили бы грузчикам торгового порта, а не к кругленькому мягкому доктору, словно сошедшему с картинки детской книжки о докторе Айболите.
В промежутках между ударами и беззастенчивым ковырянием в челюсти слышались только удовлетворённые возгласы «добрейшего» доктора.
А-а-а, вот ты где, гад ползучий, запрятался! А я тебя оттуда вытащил. Во! Смотри, Люсенька, какой корешочек мы достали! И после каждого такого возгласа слышался звонкий стук чего-то падающего в железный лоток.
Силы уже покидали Лёньку, когда он услышал обнадёживающее:
Ну вот и всё, сопровождённое довольным саркастическим смешком. И не с такими мы тут справлялись
Поняв, что экзекуция подошла к концу, Лёнька расслабил кисти рук, которыми вцепился в подлокотники кресла, и попытался открыть глаза.
Они разлепились, но были заполнены слезами, и Лёнька ничего вокруг не видел. Заметив, что пациент открывает глаза, молчавшая всё это время Люсенька промокнула их мягким тампоном.
Увидев, что клиент уже может соображать, доктор хлопнул Лёньку по плечу.
Ну вот, а ты боялась, а тут даже юбка не помялась! с ехидным смешком добавил он при этом.
Лёнька тут же вспомнил, что где-то уже слышал эту фразу, произнесённую примерно при таких же обстоятельствах. Но ему сейчас было не до того. Сил хватило лишь на то, чтобы пошевелить онемевшей челюстью.
Ты там осторожнее, предупредил его доктор, тампон не выплюни. И тут же добавил: А вообще-то ты молодец. Даже не пикнул. Некоторые воют тут и орут, даже несмотря на наркоз. А ты ничего. Ну ладно, чего разлёгся? Давай вставай, уже бодро, без елейности в голосе добавил он. Будем надеяться, что всё у тебя будет хорошо. Я тебе тут полоскалку дам, так ты раз пять в день обязательно полощи ранку, а то инфекция может попасть. И уже, скорее всего, для себя, посетовал: Ну и корни ты там отрастил! Я их еле выковырял. Редко такое встречается. А зубик оказался слабоват, вот и треснул в щипцах. Он цыкнул краешком губы и, увидев, что Лёнька вылез из кресла, передал ему карточку с медкнижкой.
Иди в смотровой, скажи Маргарите Павловне, что всё нормально, и дуй на заключение. Сегодня с тобой всё. И приказал медсестре: Люсенька, дай ему там пузырёк, пусть полощет ранку. И вновь обратился к ничего не соображающему Лёньке: Не забудь! Пять раз в день и после каждого приёма пищи.
Лёнька ощутил в руках прохладу бутылки и, развернувшись, покинул кабинет.
В коридоре стояла прежняя суета, как будто ничего особенного не произошло. Не было ни долота, ни киянки, ни долбёжки ничего
Присев на подвернувшееся кресло, Лёнька постарался скинуть с себя усталость, неожиданно навалившуюся на него, а когда пришёл в себя, то отметился в смотровом кабинете, что-то отвечал председателю комиссии и, проходя мимо регистратуры, даже не обратил внимания, находится там Людочка или нет.